— Конечно, он уже все ей рассказал, — вспоминала Мариза. — Этого следовало ожидать. Он ничего не мог от нее утаить. В ее понимании я быстро оказалась главной злодейкой, женщиной, которая завлекает мужчин, а потом ждет, что муж защитит ее от последствий.
Между женщинами выросла ледяная стена. Мирей постоянно торчала дома, но редко обращалась к Маризе напрямую. Целые вечера проходили за оживленными беседами Тони и Мирей о событиях и людях, о которых Мариза ничего не знала. Казалось, Тони вовсе не замечает ее молчания. Он всегда был весел и оживлен, позволял матери трястись над ним, словно был еще мальчиком, а не женатым мужчиной, отцом новорожденной. А затем, точно гром среди ясного неба, явился Патрис.
— Было позднее лето, — вспоминала Мариза. — Около восьми вечера. Я только что покормила Розу и тут услышала, что подъезжает машина. Я была наверху, дверь открыл Тони. На пороге стоял Патрис.
Он изменился. Стал печальным, почти робким. Он не требовал встречи с Маризой. Вместо этого рассказал Тони, что сожалеет обо всем, что был болен, что лишь теперь стал способен посмотреть правде в лицо. Мариза слушала наверху. Он принес деньги, сказал Патрис, двадцать тысяч франков. Слишком мало, чтобы загладить вред, который он причинил, но, может, хватит, чтобы создать доверительный фонд для ребенка.
— Они с Тони вместе вышли на задний двор. Их долго не было. Тони вернулся, уже когда стемнело, один. Сказал мне, что все кончено, Патрис больше нас не побеспокоит. Он был нежным, каким не был очень давно. Я поверила, что все будет хорошо.
Несколько недель они были счастливы. Мариза ухаживала за Розой. Мирей держалась на расстоянии.
Тони больше не стоял на страже по ночам. А потом как-то раз, отправившись нарвать трав рядом с домом, Мариза увидела, что дверь сенного сарая приоткрыта. Собираясь ее закрыть, она обнаружила машину Патриса, едва прикрытую парой тюков соломы.
— Сперва он все отрицал, — сказала она. — Как ребенок. Не хотел верить, что я все видела. Потом впал в буйство. Назвал меня шлюхой. Заявил, что я встречалась с Патрисом за его спиной. Но в конце концов признался. Он заманил Патриса в сенной сарай в тот день и убил заступом.
Он не выказывал раскаяния. У него не было выбора. Если кто и виновен, так это Мариза. Усмехаясь, как школьник-проказник, он объяснил, как затащил машину в сенной сарай и спрятал, а после похоронил Патриса где-то на ферме.
«Где?» — спросила Мариза.
Тони снова усмехнулся и лукаво покачал головой.
«Ты никогда не узнаешь», — сказал он.
После этого поведение Тони покатилось под откос. Он часами сидел наедине с матерью, потом запирался у себя в комнате и на всю катушку включал телевизор. Он даже не смотрел на Розу. Мариза, узнав симптомы шизофрении, пыталась убедить его снова принимать лекарства, но он ей больше не доверял. Мирей об этом позаботилась. Вскоре он убил себя, но Мариза ощутила лишь какое-то виноватое облегчение.
— После этого я попыталась уехать, — ровно сказала она. — У меня ничего не осталось в Ланскне, кроме плохих воспоминаний. Я собрала сумки. Я даже заказала билеты на поезд до Парижа для себя и Розы. Но Мирей не отпустила меня. Тони оставил ей письмо, сказала она, в котором поведал обо всем. Патрис похоронен где-то на землях Фудуина, на нашем конце или через реку. Она одна знала где.
«Теперь ты должна остаться, — триумфально заявила Мирей. — Я не позволю тебе увезти мою Розу. Если что — скажу полиции, что ты убила мужчину из Марселя, что мой сын рассказал мне об этом перед смертью, что он убил себя потому, что не вынес груза твоей защиты».
— Она была очень убедительна, — сказала Мариза с оттенком горечи. — Дала понять, что будет молчать ради Розы. Сохранит тайну в семье.
А потом началась кампания за изоляцию Маризы от остальных деревенских. Это оказалось несложно: в тот год она почти ни с кем не разговаривала и в основном сидела одна на ферме. Мирей дала волю затаенной обиде. Она распустила по деревне слухи, намекая на мрачные тайны. Тони в Ланскне любили. Мариза была всего лишь пришлой, городской штучкой. Скоро начались ответные действия.
— О, ничего особо серьезного, — уточнила Мариза. — Пускали фейерверки у меня под окнами. Писали письма. Оскорбляли. Патрис был куда хуже.
Но скоро стало ясно, что Мирей не просто хочет ей досадить.
— Ей нужна была Роза, — пояснила Мариза. — Она думала, если сможет выжить меня из Ланскне, Роза останется с ней. Я бы действительно оставила ей дочку, понимаете. Из-за того, что она знала. А если бы меня арестовали за убийство Патриса, Роза все равно досталась бы ей как единственной близкой родственнице.
Она поежилась.
Вот она никого к себе и не подпускала. Ни единого человека. Отсиживалась на ферме, намеренно обособившись от жителей Ланскне. Роза тоже ни с кем не общалась, Мариза использовала ее временную глухоту, чтобы обмануть Мирей. Машину Патриса она утопила в болотах, дождавшись, пока та уйдет глубоко под камыши в стоячую воду. Она понимала, что машина лишь усугубляет ее вину. Но ей было необходимо держать ее под рукой. На своей земле. Знать, где она. Оставалось тело.
— Сперва я его искала, — продолжала Мариза. — Обшарила все постройки. Залезла под половицы. Методично. Все без толку. Земли поместья простираются до болот. Я не могла обыскать каждый метр.
Да еще старый Эмиль. Не исключено, что Тони залез аж на его земли. Вообще-то Мирей уже на это намекнула, мрачно ликуя, наслаждаясь своей властью и хваткой. Вот почему Мариза так старалась заполучить ферму Фудуина. Джей попытался представить, что она чувствовала, видя его в доме, наблюдая, как он копается на грядках, бродит по саду. Каждый божий день гадая, не сегодня ли…
Импульсивно он схватил ее за руку. Ладонь была холодна. Кончики пальцев чуточку дрожали, почти незаметно. Волна восхищения ею вскружила ему голову. Ее мужеством.
— Так вот почему вы не хотели, чтобы кто-то работал на вашей земле, — понял он. — Вот почему вы не продали болота под новый гипермаркет. Вот почему вы должны были остаться.
Она кивнула.
— Я никому не могла позволить найти то, что он спрятал, — сказала она. — Столько времени прошло, теперь никто не поверит, что я ни при чем. И я знала, что Мирей меня не поддержит. Не признает, что ее драгоценный Тони… — Она глубоко вздохнула. — Итак, теперь вы знаете, — с усилием сказала она. — Теперь еще кто-то знает.
Она пахла дождем и тимьяном. Ее волосы ниспадали цветочной рекой. Джей представил, как говорит ей, что случилось сегодня, и видит, как свет уходит из ее зеленых глаз, как лицо ее напрягается, каменеет, замыкается.
Кто-нибудь другой ей бы сказал. Тот, кто обладал бы таким же мужеством, такой же чистотой. А Джей притянул ее к себе, ее волосы коснулись его лица, ее губы прижались к его губам, она воском таяла в его руках, ее дыхание опаляло его щеку. Ее поцелуй на вкус был совсем таким, каким Джей его представлял: малина и дымная роза. Они занимались любовью прямо там, на неубранной постели Джея, и козочка в недоумении заглядывала в полуоткрытые ставни, и душистый золотистый свет чертил бесчисленные узоры на неярких голубых стенах.
Тогда казалось, что этого довольно.
«Скоро. Скоро». Они, «Особые», все пропитали собой — воздух, землю, любовников; он лежал на кровати и глядел в потолок; она спала, уткнувшись лицом в подушку, точно ребенок, ее яркие волосы вымпелом реяли на белье. Более могущественных, чем когда-либо, я чувствовал их, я слышал, как их страстные голоса уговаривают, подгоняют. «Скоро, — шептали они. — Непременно скоро. Непременно сейчас».
Джей смотрел на спящую Маризу. Такая доверчивая, мирная. Тихонько бормотала что-то неразборчивое во сне. Улыбалась. Джей получше укрыл ее одеялом, и она с долгим вздохом зарылась в одеяло лицом.
Джей наблюдал за ней и думал об утре. Он должен что-то придумать. Нельзя, чтобы она потеряла ферму. Нельзя сдать Ланскне застройщикам. Съемочная бригада приезжает завтра. Что это ему дает? Шесть часов? Семь?
Но на что? Что можно сделать за семь часов? Да пусть даже и за семьдесят — кто тут вообще смог бы хоть что-то сделать?
«Джо смог бы».
Голос был смутно знакомый. Циничный, сердечный, немного насмешливый.
«Сам знаешь, что он смог бы».
Конечно. Джей чуть не произнес это вслух. Но Джо мертв. Горе вновь поразило его, как при любой мысли о Джо. Джо мертв. Волшебства больше нет. Как и «Особые», оно кончилось навсегда.
«Здравого смысла тебе малехо не хватало, сынок».
Теперь уж точно голос Джо. На мгновение сердце у Джея подпрыгнуло, но он тут же осознал, что голос Джо звучит в его голове, в его воспоминаниях. Присутствие Джо — настоящее, самостоятельное присутствие — осталось в прошлом. А это всего лишь суррогат. Игра. Пустое воображение, вроде свиста в темноте.
