— Катер я изымаю. Вы читайте в протоколах, там все написано.
Он развернулся и пошел к лодке.
— Я их боюсь, — прошептала Валентина, стараясь держаться ближе к мужу. — Глаза…
— Хочешь по секрету? — тоже шепотом спросил Тимофей и засмеялся. — Я их тоже боюсь. Всю жизнь боюсь… Как повернусь к ним спиной, так мурашки, так знобит… У собаки да у браконьера не угадаешь, что на уме… Ты садись в лодку.
— Тимоша, там еще один есть, я чую… Будто их трое…
— Где? — недовольно спросил он. — Что ты придумываешь…
На самой кромке стояли те двое браконьеров, безоружные. Однако на всякий случай он передвинул кобуру на живот и отстегнул крышку. Все между делом.
— Тима, — снова окликнула Валентина. — Мне страшно, Тим…
— Ну что теперь? — уже рассердился он. — Ложиться да помирать?
Тимофей выдернул ломик с цепью катера и подвел его к своей лодке. Надо было доставать из багажника буксирный трос. Иначе, привязанный на короткую, катер не выйдет на глиссирование и будет волочиться сзади, как утюг. Намаешься с этим балластом, а дорога до дома дальняя, тем более против течения…
Весь день Иона проверял запущенную отцовскую пасеку. Даже его неопытному глазу было видно, что перезимовала она плохо. Возле омшаника стояло более тридцати пустых колодок с дохлыми пчелами, подмором же был выстлан земляной пол омшаника. Оставшиеся шестьдесят семей должны были давно облетаться, сеять и выпаривать детку и нести первый вербный мед. Однако Иона, облачившись в белый халат, просмотрел всю пасеку и везде обнаружил, что детки насеяно мало, меду, кроме прошлогоднего, вообще нет, да и пчелы какие-то квелые, заморенные, даже не жалят. Отец был в Стремянке и на пасеку не появлялся.
— Батя говорил, понос у них, — объяснил Артюша, выглядывая из безопасного места. — А еще в омшаник оборотень залезал…
— Все вы здесь оборотки! — сердито сказал Иона. — Видно, вас понос прохватил, если пасеку до такого состояния довели! Ведь кто увидит — стыдобища!
Он добавил в каждый улей по две рамки с медом, вытряс дохлых пчел из колодок у омшаника и перенес их в склад, затем тщательно вымел пол в зимовнике и свалил подмор в яму. Время еще оставалось, чтобы пройтись с граблями по леваде, поправить прясло, разрушенное, по утверждению Артюши, медведем.
Не успел он выгрести мусор и с половины территории, как к пасеке подъехал «уазик» с надписью под ветровым стеклом — «Изыскательская». Иона нырнул между жердей прясла, чуть не своротив их, и подошел к машине сбоку, от поленницы дров.
— Хозяин! — крикнул мужчина, облокотившись на калитку. Во дворе брехал Тришка.
Иона выступил из-за поленницы и вдруг узнал приезжего: заместитель начальника облсельхозотдела Мутовкин! Сколько раз встречались с ним и на всяких совещаниях, и на хозактивах, и по производственным делам, когда еще работал директором лесокомбината.
— Здорово, Мутовкин! — громко сказал Иона.
Мутовкин оглянулся и вытаращил глаза:
— А ты что здесь, Заварзин?
— Да вот, отдыхаю на пасеке!
— Твоя, что ли? — изумился Мутовкин. — Я гляжу — фамилия…
— Да нет, бати моего, — Иона предложил сесть на бревна. — Приехал, а тут бардачина! Совсем пасеку запустил… А ты откуда здесь?
— Езжу, — усмехнулся Мутовкин. — Персональное поручение сверху… Сколько у отца пчелосемей? — он раскрыл папку.
— А! — отмахнулся Иона. — Нищета! Шестьдесят… У других вон две с половиной сотни.
— Знаю-знаю… Что же делать будем, Заварзин? Как запишем?
— А в чем дело?
— Не слышал?.. Да, ты же сейчас в чермете, на планерки туда не ходишь, — Мутовкин показал пальцем в небо. — Решено организовать племенной пчелосовхоз. А частникам разрешили держать только по пятьдесят семей и ни улья больше. А лишние купит совхоз. Вот я и переписываю лишние для скупки.
— Да запиши ты полсотни, и дело с концом, — Иона заглянул в папку. — Тут хватит у кого купить.
— Знаешь, не очень-то хватит, — возразил Мутовкин и все-таки вывел в ведомости цифру «50». — Мужички здесь хитрые, на кривой козе не подъедешь. Пасеки на сыновей, на зятьев записаны. Попробуй отыми… Пока у одного только лишние нашел. У Сиротина.
— Знаю, — бросил Иона, — слушай, а что тогда здесь мелиорация ходит? Недавно ихние топографы шастали.
— Ой, не говори! — отозвался Мутовкин. — Скандал идет… У мелиораторов плана не хватало, вот они себе и придумали фронт работы. Министерство спустило освоить на гарях десять миллионов. А нефтяники задумали себе подсобное хозяйство. Короче, сам черт ногу сломит. Разбираются, а поладить не могут… Ладно! Поеду дальше! Хочу все пасеки объехать сегодня.
Глядя из-под ладони с кучи бревен, Иона проводил «уазик» и засобирался. Был договор встретиться с дядей Сашей Глазыриным, а ехать на велосипеде до Стремянки целый час да потом еще в Запань. Он переоделся в костюм, наказал Артюше смотреть за пасекой и выкатил со двора спортивный велосипед.
В Запань прикатил, когда солнце опускалось за самый дальний горизонт и мачта радиостанции на крыше дома Кати Белошвейки стала малиновой, как разогретый в горне стальной прут. Дядя Саша заводил желтый милицейский мотоцикл и, похоже, торопился.
— А, Василич! — обрадовался он, но лицо оставалось сосредоточенным. — Меня срочно вызвали, за паромом начальник ждет. По рации передали…
— Ну как? — не выдержал Иона. — Что хоть говорит?
— Потом все расскажу. Ты пока с ней сам, сам потолкуй, — мотоцикл наконец ожил, заурчал недовольно, как разбуженный кот, — Тут братуха твой пропал, вместе с бабой. Застрял, что ли, где…
— Какой? Кто?
— Да Тимофей! — он сел в седло, с хрустом врубил скорость. — Я скоро! А ты забрось удочку. Катя сейчас вернулась, дома.
Иона притулил велосипед к забору и пошел в домик. В домике у Катерины было опрятно, прибрано: выбивные чехлы на мебели, кружевные подзоры на двух кроватях и кругом комнатные цветы в горшках, старых кастрюлях и даже в консервных банках из-под болгарского зеленого горошка. Они стояли на подоконниках, на столе, на специальных скамеечках и на стенах, подвешенные на капроновых шнурах. Пожалуй, здесь было все — от простой герани до каких-то мохнатых африканских кактусов. Среди цветов стояла рация, и ее зеленый глазок светился сквозь листву.
Катерина каждый день в один и тот же час передавала сведения по уровням воды в реках, и когда Иона вошел, она сидела с наушниками и микрофоном в руках.
— Ты когда Тимофея видел? — сорвав наушники, спросила она.
— Девятого, — сказал Иона. — Ночью с Серегой уехал… Когда он пропал-то?
— Сутки назад должен был вернуться, — Катя прижала один наушник к голове. — За колбой с Валей поехали…
Иона присел на край зачехленного стула, огляделся.
— Ты дома-то не был? — спросила Катерина и выключила рацию.
— Я на пасеке живу, — проговорил Иона. — С отцом конфликт вышел… Да еще и Алешка этот, впутался… Пока там… Пасека запущена, все делать надо. Отец-то — сама видишь — какой стал.
— Все уже передумала, — Катерина выдернула из шкафа вязаную шаль, набросила на плечи и встала у окна, глядя на реку. — Может, мотор сломался? С лодкой что? Или с Валентиной… Теща его говорит, плохо чувствовала себя последнее время. Скорее всего, беременная… Или с Тимкой? Влез куда-нибудь. Характер-то у него…
— Характер у него — да, — протянул Иона. — В каждой бочке затычка.
Катерина вдруг потеряла интерес и снова встала у окна. И глаза ее остекленели, как тогда…
— Катя, — позвал он. — Катерина Егоровна?
— Ты знаешь, я вспомнила, — она повернула к нему испуганное лицо. — В то утро, как ему из Стремянки уехать, курица у вас петухом заорала! Это такая плохая примета… И чувство какое-то было… Господи, уж не… — она замолчала, закуталась в шаль. — Тьфу-тьфу-тьфу… Народ-то по реке какой… Как у себя дома…
На улице зарокотал мотоцикл. Катерина, а за ней и Иона вышли на улицу. Дядя Саша Глазырин снял шлем, бросил его в коляску.
Катерина ушла, и замысловатый узор вязаной шали запечатлелся в глазах Ионы, как солнечное пятно, если долго на него смотреть.
— Побеседовали? — спросил дядя Саша.
— Так, неопределенно, — пробурчал Иона. — Конкретно не успели.
— Никуда она не денется, — уверенно бросил Глазырин. — Поломается для виду и пойдет. Ей без этого никак нельзя. Гордая она женщина. И себе цену знает… Думаешь, зря к вам ходит? Моет, стирает там? Нет, брат, не зря. Я ихнюю породу знаю!.. Куда он делся, за ногу его? Ну, паразит, если у дяди загулял, я ему дам! Он у меня справит переезд!
Дядя Саша Глазырин когда-то был участковым в Стремянке и заварзинских ребят знал как облупленных. Тому же Ионе, хотя он председательский сын, самолично драл уши, когда он с другими ребятишками откручивал трубки в тракторах на самопалы.
