Так и сяк пытался я отвертеться, но ничего не вышло. Вот и пришлось делать эту работу, и сделал я ее как положено. Но и после меня не оставили в покое.
Бурмистр вдруг заявил, что отец мой на самом деле не упырь. То есть, у него нет никаких признаков: зубы гнилые, глаза тусклые. Значит, упырем должен быть кто-то другой. Вот все ко мне и приступили: подавай настоящего упыря! А если не найдешь, убирайся из города вместе со старым Гнутом, пока мы с вами не разобрались по-своему.
Я тысячу раз сознался, что не бывает никаких упырей, а все наше дело только чтобы крестьян дурить, но никто меня не слушал.
Вернулся домой и давай опять к Гнуту стучаться. В ответ ни звука. Что там со старым пнем стряслось? И главное, мне-то что теперь делать?
Сидел я так, сидел, а под вечер заявляется Момыль. Заходит он, как к себе домой, и говорит:
– Наслышан о твоих невзгодах. Но ты не падай духом, ведь в любой стене есть дверь, и надо лишь найти ее.
Смотрю, Момыль уже прилично набрался. Видать, снова где-то денег подтибрил.
– Если пришел глупости болтать, уходи, пожалуйста, – отвечаю. – Не до тебя сейчас.
– Совсем не глупости. Я здесь как раз за делом. Бывает в жизни так, что ищем мы ответ в далеких далях, а он лежит под самым нашим носом.
Тут у меня мелькнула догадка.
– Думаешь, старый Гнут?..
– Пока не взглянем, мы не убедимся.
– Хорошо, – говорю. – Только сам дверь ломай и первым заходи.
– Что ж, это я могу, – сказал Момыль, навалился на дверь и выдавил ее с хрустом.
Мертвечиной потянуло. Момыль шагнул в подвал.
– Ну, что там? – спрашиваю.
– Войди и сам увидишь.
В подвале под потолком горела масляная лампа с большим баком. Вдоль правой стены стояли стеллажи с книгами, а вдоль левой – столы со всякими склянками, банками и горелками. Пахло скверно. Возле единственного окошка был топчан, а на нем лежал старый Гнут с запекшейся кровью на губах.
– Помер, что ли? – спросил я шепотом.
– Уж точно не живой. Но ведь и неживое способно жить на свой особый лад.
– Хочешь сказать, старик стал упырем?
Момыль развел руками, предоставив мне самому решать, как тут и что.
За то время, что Гнут не показывался из подвала, он как раз успел бы помереть и растребушить бурмистрова сынка. С другой стороны, очень уж тут несло тухлым. От упырей такого быть не должно.
Пригляделся я к Гнуту, пошевелил его. Он вроде бы крепкий был, закоченевший только. Зубы у него белые, ровные, зрачки как будто оловом отливают.
И пахнет, кажется, не от него. Точно. Это ж на столе лежит разломанный жареный гусь – оттуда и разит.
Какое-то время я сомневался, а потом увидел кошель возле Гнута. Взял я кошель – а на нем имя бурмистрова сыночка вышито, и все это заляпано ссохшейся кровью. Тут уж никаких сомнений не осталось.
– Самый настоящий упырь! – прошептал я.
– Раз так, то ты прекрасно знаешь, в чем твой долг. А мне настало время удалиться, – ответил Момыль и направился к выходу.
Если Гнут встанет, я с ним никак не слажу – упыри ведь очень сильные. А солнце было уже на самом закате.
Сбегал за молотком, прихватил кол и, не раздумывая, вколотил его старику в сердце. Показалось, Гнут при этом выдохнул как будто с облегчением. Я быстрее за пилу взялся и мигом голову отделил.
Вот и кончено дело.
Посидел немного в тишине, пока руки трястись не перестали. Смотрю, вроде бы ничего страшного и не случилось. Даже наоборот, все разыгралось, как нельзя лучше. Во-первых, бурмистров приказ я выполнил, значит, из города уходить не надо. Во-вторых, старый Гнут мертв, и можно его дело в свои руки забирать.
Направился я к бурмистру. Тот выслушал рассказ, собрал людей и поспешил к бывшему дому Гнута. Когда увидел он кошель, разрыдался и начал во все стороны кулаками грозить. Потом его отпустило немного. Он поблагодарил меня и спросил, какую бы мне хотелось получить награду.
Я пожелал, чтобы бывший дом Гнута город на меня переписал. Бурмистр на это согласился и даже несколько монет из того самого кошеля мне добавил.
– Деньги за то, что ты вот эту гадость, – бурмистр показал на тело Гнута, – завтра же утром спалишь без остатка.
Монет, что мне дали, как раз оказалось впритык на дрова.
Бурмистр с людьми удалились, а я стал ждать утра. От нечего делать листал Гнутовы книжки. Как раз мне в руки попалась та, что про Горацио, которого и Момыль, и Гнут поминали. То есть, в этой книге еще много про кого было, но все они с изъяном в голове. Один Горацио – нормальный человек.
Зачитался я книжкой и забыл, что рядом разделанный упырь. За окошком побелело. Пошел Гнута жечь. Сложил на заднем дворе костер, отволок туда туловище и вернулся за головой. Поднял ее, и тут что-то на пол попадало. Смотрю, а это две вставные челюсти. Раздвинул Гнуту губы – ну так и есть. Он же беззубый! А разве упыри без зубов бывают?
Вот тогда меня и взяло первое сомнение.
Пока костер разжигал, продолжал я в голове это сомнение крутить и вот что еще припомнил. Кол-то в сердце Гнута совсем без крови зашел. А с упырем, который сытый, кажется, иначе должно быть.
Ну да сомневаться-то в чем угодно можно, если бы не кошель.
Но зачем бы Гнуту кошель брать, если он при жизни деньги не высоко ценил? А если он не брал, то…
Костер горел, чадило паленое мясо, а я все думал и додумался много до чего. Кто все время по ночам шастает, а днем его и не увидишь? У кого деньги появлялись аккуратно после того, как на дороге какого-нибудь бедолагу загрызут и ограбят? И кто, в конце концов, мог подбросить кошель Гнуту? Кто добился того, чтобы я его в дом позвал? Ведь известно, что упыри в человеческое жилье без приглашения зайти не могут. А после этого как раз и помер Гнут.
Начал я ходить по городу, приглядываться. Так и выследил, куда Момыль отправляется спать. Не на заброшенную мельницу, конечно. Тут Момыль все наврал.
Есть в лесу одно место. Стоит там старый дуб, а на ветке того дуба привязан обрывок гнилой веревки. Как раз под ним куча веток, листвы и рыхлой земли накидана. Вот в этой куче Момыль и хоронился на день.
Дождался я, пока солнце высоко встанет, вооружился, как положено. Подхожу к той куче, а из-за дерева вдруг появляется Момыль. Сильно я перепугался.
– Ты чего? – спрашиваю и кол перед собой выставляю, хотя понятно: от бодрствующего упыря так не защитишься.
– Чего не спишь, хотел спросить ты? – ухмыляется Момыль. – Так это потому, что ждал тебя.
– Но вы должны…
Момыль только головой покачал.
– Коль дети дня способны до рассвета кутить, то почему сынам полуночи нельзя урвать у солнца час-другой, чтобы встретить дорогого гостя?
Смотрю, хоть Момыль и бодрится, но все равно в тени держится. От солнца ему не по себе. Но если у него хотя бы четверть обычной силы есть, он, конечно, шею мне свернет, как куренку.
– Напрасен страх твой, – говорит Момыль доброжелательно. – Коль я б желал убить тебя, то сколько уж возможностей к тому имел и не воспользовался ими. Даже дикий зверь – и тот не нападает на себе подобных.
– Почему вдруг я тебе уподобился? Ты-то – упырь, а я – человек.
– Ну, это до поры. Ты знаешь, в наше братство есть разные возможности попасть. А иные с первого же дня в себе несут печать перерождения. У тебя в груди я это семя ясно вижу. Значит, ты один из нас, пусть не сейчас, но сразу после смерти.
Запутал меня Момыль. Что же получается, по его словам, я, как умру, сделаюсь упырем?
А Момыль продолжает:
– Я, право, навредить тебе ни словом, ни поступком не желаю. Совсем напротив, я как раз тебя от гибели и спас.
– Это когда же?
– Когда старый пройдоха пытался ядом извести тебя. Не просто ж было затолкать кусок того отравленного мяса в его нутро, наполненное ложью. Но каждый получает по поступкам, и что готовил сам, то сам съедает.
Вот, оказывается, отчего умер старый Гнут. Приготовленный для меня гусь был с ядом, а Момыль пробрался в дом и заставил старика…
