— Что правда, то правда.
— Сейчас, оглядываясь назад, я поневоле удивляюсь тому, сколь многого мне удалось добиться. На ровном месте, с чистого листа, будучи никем и ничем. Я ведь, Клэр, начинал поваренком, которому доверяли только пищу легкого приготовления. Волосы у меня тогда были черные, как вот у него, и густые, верите вы этому или нет…
На соседнем сиденье Барбатник дремлет, склонив голову набок, как будто его душат гарротой. А Клэр, радостная, приветливая, щедрая, преисполненная терпимости Клэр, по-прежнему улыбается, внимая рассказу о нашей гостинице и ее немыслимом процветании под заботливым управлением предприимчивого, изобретательного, властного, хитрого и вместе с тем справедливого человека, который начал свой неуклонный подъем на вершину с того, что был никем и ничем. Да найдется ли на земле хоть кто-нибудь из числа живущих, способный сравняться достоинствами с единственным героем этого апологетического рассказа? Да отступил ли хотя бы на йоту от жизненной правды (не говоря уж о правдоподобии) сам рассказчик? И в чем же он в таком случае постоянно себя винит? В моих несовершенствах, иначе говоря, в сыновних грехах? Ах, если бы последнее слово обвиняемого было хоть самую малость короче, любая коллегия присяжных без малейших колебаний вынесла бы единогласный вердикт: «Невинен как младенец!». Присяжные и в совещательную комнату заходить не стали бы.
Однако краткость — это как раз то, чего недостает сегодняшней речи отца. Он говорит без умолку до самого вечера. Сначала нависает над Клэр на кухне, где она готовит салаты и сладкое. Когда она сбегает от него — принять душ и переодеться к ужину (да и отдохнуть от его трескотни тоже), он выходит во двор, где я жарю мясо на открытом огне, и пристает уже ко мне.
— Послушай, а я не рассказывал тебе, как меня пригласили на свадьбу его дочери? Такое вообще бывает раз в тысячу лет. Мне пришлось поехать в Хемпстед отдать в починку миксер твоей тетушки — ну, ты знаешь, такая штуковина, она у нее в кухне лежит на верхней полке, — и попробуй угадать, кому принадлежит тамошняя мастерская по гарантийному ремонту мелкой бытовой техники! Ни за что не догадаешься, даже если ты этого человека все еще помнишь.
Но я догадываюсь. Этот человек — мой персональный маг и чародей.
— Эрби Братаски, — говорю я ему.
— Точно! А что, я тебе это уже рассказывал?
— Нет, не рассказывал.
— Но это именно он! И, представь себе, этот паскудник (последнее слово он произнес по-русски) стал большим человеком! И дела у него идут превосходно. У него мастерская по гарантийному ремонту, у него магазин мелкой бытовой техники, а сейчас — он сам мне об этом сказал — Эрби связался с какими-то япошками, причем с компанией покрупнее «Сони», и будет их единственным дистрибьютором на всем Лонг-Айленде. А дочь у него просто куколка. Он показал мне ее фотографию. И вдруг, ни с того ни с сего, два дня назад получаю по почте такое, знаешь ли, роскошное приглашение. Я хотел захватить его с собой, но, черт побери, забыл, потому что к тому времени уже полностью уложил вещи.
Полностью уложил вещи за два дня до отъезда!
— Но я перешлю тебе это приглашение, оно тебе тоже наверняка понравится. Послушай, я тут подумал — это была всего лишь мимолетная мысль, и никак не более того, — а что, если вам с Клэр поехать со мной, я хочу сказать — на свадьбу? Вот уж Эрби-то удивится.
— Что ж, я над этим, пожалуй, поразмыслю. А скажи, пожалуйста, как выглядит сейчас Эрби? Каким он стал, ведь ему уже за сорок?
— Вообще-то ему лет сорок пять — сорок шесть. Но все такой же живчик, и язык как бритва, и смотрится отлично, точь-в-точь как тогда. Он и килограмма с тех пор не прибавил, и волосы всё такие же пышные; честно говоря, настолько пышные, что я подумал: а может, это парик? Да, пожалуй, если хорошенько призадуматься, то получается, что парик. И по-прежнему все такой же загорелый. А что ты думаешь насчет этого? Должно быть, загорает под ультрафиолетовой лампой. И, Дэйви, сын у него тоже есть; маленький такой мальчуган, и, представь себе, он уже играет на барабане! Я, разумеется, рассказал Эрби про тебя, а он ответил, что никогда на твой счет и не сомневался. И уже все про тебя знает. Прочитал о твоей университетской лекции и даже мельком видел отчет о ней в местных теленовостях. Он сказал, что хвастает тобой перед всеми своими клиентами. Ну и что ты на все это скажешь? Эрби Братаски! Да, кстати, а как ты догадался, что речь пойдет именно о нем?
— Просто предположил.
— Предположил и, надо же, не ошибся. Да ты телепат, мальчик мой. Ах, какое восхитительное мясо! Ну и почем оно здесь за фунт? Давным — давно, в мое время, такая вырезка стоила…
И мне хочется обнять его, притиснуть неумолкающий рот к моей груди и сказать ему: «Все в порядке, здесь все тебе рады, и никуда тебе больше не нужно уезжать». Но, строго говоря, нам всем придется съехать отсюда меньше чем через сто часов начиная с настоящей минуты. И, пока смерть не разлучит нас, бесконечная близость отца с сыном и бесконечная пропасть между ними сохранятся в одной и той же обескураживающей пропорции, возникшей едва ли не с самого моего рождения.
Стоит Клэр вернуться на кухню, как он оставляет меня следить за догорающими угольями и устремляется в домик «полюбоваться ее красотой». Успокойся, кричу я вслед ему, но с таким же успехом можно было бы призвать к спокойствию маленького мальчика, которого впервые взяли с собой на стадион «Янки».
А моя янки усаживает его лущить кукурузные початки. Но, разумеется, никто и ничто не мешает человеку, который лущит кукурузные початки, болтать не закрывая рта. На пробковом щитке, который Клэр прибила над мойкой, прикреплены наряду с несколькими рецептами, вырезанными из «Таймс», фотографии, присланные ей Оливией из Винъярда. Сейчас до меня доносятся их голоса: папа и моя девушка обсуждают детей Оливии.
Оставшись в одиночестве на все время, пока не дойдет до готовности мясо, я наконец выкраиваю минутку на то, чтобы вскрыть конверт, присланный мне из университета: я получил его на почте в городке, когда приехал туда встретить папу с другом, и с тех пор так и таскал в заднем кармане. Вскрыть его раньше я не озаботился, потому что это наверняка было не то письмо, которого я теперь ожидал со дня на день (да и изо дня в день тоже), не ответ из университетской типографии, куда я по возвращении из Европы передал окончательную версию своего эссе о «Человеке в футляре». Нет, письмо, извлеченное из заднего кармана, было переслано на мой факультетский адрес с кафедры английского языка и литературы Христианского университета штата Техас, и оно впервые за весь день принесло мне истинное и полноценное облегчение. Ох уж этот Баумгартен, шутник и греховодник, каких еще поискать!
Дорогой профессор Кипеш!
Мистер Ральф Баумгартен, претендент на вакансию «приглашенного писателя» в Христианском университете штата Техас, назвал Вас в качестве специалиста, хорошо знакомого с его поэтическим творчеством. Мне не хотелось бы нарушать Ваши планы, однако не могли бы Вы при первой удобной для Вас возможности прислать нам письмо с подробной оценкой его стихов, преподавательской деятельности и морально — этической позиции. Вы можете полностью положиться на то, что Ваши комментарии не получат ни малейшей огласки.
Заранее благодарю за помощь.
Искренне Ваш, Джон Фэйрбейрн, заведующий кафедрой
Дорогой профессор Фэйрбейрн, возможно, Вас заинтересует и моя оценка деятельности летнего ветра, с которой я также хорошо знаком… Я сунул письмо в задний карман и занялся мясом. Дорогой профессор Фэйрбейрн, Бог, а не я, Вам в помощь, однако не сомневаюсь в том, что Ваши студенты узнают от мистера Баумгартена о жизни и о самих себе чрезвычайно много нового… Интересно, думаю я, кто следующий? Не поставить ли на стол, за который мы вот-вот сядем ужинать, лишний прибор для Биргитты? Или же она предпочтет встать рядом со мной на колени?
На кухне, мне слышно, папа с Клэр уже перешли к обсуждению ее недостойных родителей. «Но как же так может быть?» — доносится до меня его негодующий голос. И, судя по этому тону, мне ясно, что, к чему бы конкретно ни относился папин вопрос, ответ ему уже, безусловно, известен заранее и входит в непримиримое противоречие с его собственной страстью к вечному улучшению мира.
— Наверное, потому, — отвечает ему Клэр, — что они с самого начала не больно-то подходили друг другу.
— Но у них же две красавицы дочери, да они и сами оба окончили колледж, а значит, их жизненные позиции весьма прочны. Нет, я этого просто не понимаю! Пьянство — как может быть такое? Куда оно человека заводит? При всем моем уважении, я не могу не назвать это сущим идиотизмом. Самому-то мне, увы, высшего образования получить не удалось, и преимуществами, которые оно предоставляет человеку, я пользоваться не мог. Если бы оно у меня только было! Но его не было, и точка. Но вот моя матушка, позвольте рассказать вам, относилась ко всем окружающим, да и ко всему миру в целом с удивительной, можно сказать, непревзойденной доброжелательностью. Что это была за женщина! Мама, говорил я ей, чего ради ты опять моешь пол? Мы с Ларри зарабатываем достаточно, мы дадим тебе денег, найми себе женщину, и пусть она моет у тебя пол. Но нет…
