Майк оторвался от газеты:
— Ты не можешь в пятницу. У тебя обход избирателей.
— Я помню об этом и не собиралась к ней идти. Просто я страшно удивилась, что она меня позвала.
— Люди вроде нее спускают кучу денег на лото и лотерейные билеты. — Послюнявив палец, Майк перевернул страницу.
— Знаю, но меня удивило другое. С чего она взяла, что я захочу составить ей компанию?
— Почему нет? Вы же друзья.
— Миссис Ми и я? Ничего подобного! Мы просто соседи.
— Ну, вы все время общаетесь, делитесь секретами.
— Неправда! О себе я ей ничего никогда не рассказывала.
Майк не ответил. Морозилка плохо закрывалась, и Карла взяла нож, чтобы отколоть пушистый белый лед, наросший по краям.
— У нас нет ничего общего. Она почти ровесница моей матери…
— Я понял, Карла! — оборвал ее Майк. — Но не надо раздувать из этого проблему федерального масштаба!
Карла обернулась и посмотрела на мужа. Кожа у него на загривке, там, где парикмахер прошелся бритвой, алела красными пятнами; к воротнику рубашки изнутри прилипли маленькие отстриженные волоски. Рядом с этим человеком она засыпала и просыпалась последние пять лет. Сколько это еще продлится — тридцать, сорок лет, а может, больше? Рано или поздно они усыновят ребенка и она станет матерью. Она будет непрерывно стирать детские вещички в специальных антиаллергенных моющих средствах и заваривать детские хлопья в молоке. В больнице она перейдет на неполный рабочий день, по четвергам будет по-прежнему ходить на йогу, и в конце концов наступит пятница, когда она сдастся и отправится к миссис Ми играть в лото.
Карла опять принялась откалывать лед вокруг дверцы морозилки.
— Не делай так, — раздраженно заметил Майк. — На полу будут лужи. Подложи газету.
Карла бросила нож на стол и вышла из кухни, оставив морозилку распахнутой настежь.
Мебель в спальне, казалось, злорадно наблюдала за ней: ну и что дальше? Карла легла на кровать и уставилась в пятно на потолке, образовавшееся после протечки у соседей сверху. Майк прав: она и миссис Ми слеплены из одного теста. Обе настолько трусливы, настолько сжились с убогими обстоятельствами, что постоянно упускают свое счастье.
Вскоре она услышала, как на кухне задвигался Майк, открывая и закрывая шкафчики. На Карлу накатило раскаяние. Бедняга Майк. Он мог бы жениться на красавице. Или на женщине, которая нарожала бы ему детей. Но он мирится с ней — с ее ожирением, бесплодием — и не жалуется. Он выбрал ее в спутницы жизни не потому, что она красивая или сексуальная, но потому, что считает хорошим человеком и единомышленником. И чем же она, глупая женщина, отплатила ему? Легла в постель с первым встречным, назвавшим ее уродливое тело привлекательным.
Карла встала и вернулась на кухню. Майк, выпив коктейль, мыл стакан.
— Прости, — сказала Карла.
— Ничего страшного.
— Майк…
— Я убрал продукты, — торопливо перебил он. — Чтобы не испортились.
Глава 3
«Ребе Рейнман поднял в руке гранат: „Эстер, знаешь ли ты?..“»
Ребе Рейнман поднял в руке гранат:
— Эстер, знаешь ли ты, почему мы едим этот фрукт на Рош-Ха-Шана?[47]
Двадцать человек, сидевшие за обеденным столом Рейнманов, подъедая праздничное угощение, перестали жевать в ожидании ответа Эстер.
— Потому что у гранатов есть маленькие короны?
Ребе погрозил ей пальцем и обратился к старшей дочери:
— А ты, Ребекка, можешь ответить?
Ребекка заерзала на стуле:
— Точно не помню, папочка… Забыла.
Роза подняла руку:
— Я знаю. Потому что в гранате, как говорят, столько же зернышек, сколько на свете существует мицвот.[48]
Ребе заморгал в комическом изумлении:
— Вижу, ты прилежная ученица, Роза! А если ты такая всезнайка, уверен, ты нам скажешь, сколько всего мицвот.
— Шестьсот тринадцать, — отчеканила Роза.
— О, Роза, как ты могла! — упрекнула миссис Рейнман. — Ты лишила его удовольствия поучить тебя чему-нибудь.
Все засмеялись, а Роза порозовела — она была довольна собой. Трудно поверить, что всего четыре месяца назад похожее застолье в этом же самом доме доставило ей столько мучений. Теперь она вспоминала о том злополучном обеде, как человек, лежащий в теплой уютной постели, вспоминает о метели, бушующей за окном, — с приятным чувством торжества.
— А вы когда-нибудь пересчитывали зернышки в гранате, ребе? — спросила она.
— Это провокационный вопрос, — со снисходительным упреком заметил Рейнман.
— Ты считал, папочка? — заинтересовалась Эстер.
— Нет. Но, видишь ли, Эстер, у обычая поедать гранат на Рош-Ха-Шана имеются и другие толкования. — Он хитро покосился на Розу. — Твой дедушка говаривал, что зернышки граната обозначают все добрые поступки, которые совершает в жизни даже самый обмирщенный еврей.
Миссис Рейнман с другими гостьями начали убирать со стола. Роза встала, чтобы помочь, но раввин жестом поманил ее за собой, на веранду.
На улице было холодно, средь пожухлой травы покачивался на ветру кукольный домик Эстер. Миссис Рейнман выбежала следом с шарфом для мужа.
— Боится, что я простужусь, — улыбнулся раввин, когда миссис Рейнман вернулась в дом. — Но я люблю после еды выйти на свежий воздух. Это прочищает мозги. — Он сел на краешек шезлонга, а Розе предложил кресло. — Значит, ты не останешься переночевать.
— Увы, как ни жаль, — вздохнула Роза. — Все это очень некстати, но девочки из моей программы выступают сегодня на концерте, и я должна присутствовать. Надеюсь, вы меня поймете. Знаю, сегодня нельзя пользоваться транспортом, но отказаться я никак не могла.
Ребе, до этого задумчиво глядевший на нее, откашлялся.
— Послушай, Роза, на каком, по-твоему, этапе религиозности ты сейчас находишься? Я слыхал, что летом у тебя были небольшие трудности, которые ты вроде бы преодолела. Но у меня возникает впечатление, что ты наткнулась на очередную преграду. Я прав?
— Ничего подобного! Конечно, обстановка в моей семье все еще тяжелая (раввин кивнул: Роза рассказала ему о второй семье отца), и я в этом довольно сильно увязла. Но занятия в Центре и беседы с вами помогли справиться с ситуацией. И теперь в том, что касается моей религиозной жизни, я настроена более чем позитивно.
— Да, я вижу, что ты настроена «позитивно». Тебе нравится ощущение некоего этнического родства, нравится ходить на занятия, снимать пробу с чолнта[49] по пятницам. Это понятно. Но я имею в виду нечто большее.
— Да, я знаю…
— Иудаизм — это не фольклор, Роза, это религия. Нельзя называться иудеем лишь потому, что участвуешь в красочных праздниках и поешь мелодичные песни. Если ты хочешь исключительно песен, танцев и булочек с творогом, ступай к реформистам, они по этой части большие мастера.
Роза выпрямилась в кресле, она была поражена. Раввин неоднократно с презрением отзывался об интеллектуальной неряшливости, «религиозной попсе» реформаторов иудаизма. И отправлять ее прямой дорогой к ним означало в его устах намеренное оскорбление, причем самого изощренного толка.
— Но я не хочу присоединяться к ним.
— Уверена? — пристально глядя на нее, спросил раввин.
— Разумеется, уверена.
— Ведь вопрос в том, Роза, что если твои намерения действительно серьезны — если ты искренне желаешь приблизиться к твоему Создателю, — то рано или поздно тебе придется сделать выбор. Придется решать, хочешь ли ты остаться одной ногой в миру — в том мире, где мужчины ведут себя, как твой отец, — либо ты хочешь чего-то иного.
Роза сдавленно, недоверчиво засмеялась:
— Я не понимаю. Неужто вы затеяли этот разговор только по той причине, что сегодня вечером я возвращаюсь в город?
— Причина не только в сегодняшнем вечере. Речь идет о твоем отношении к религии в принципе. Не забывай, я наблюдаю за тобой уже несколько месяцев.
Роза рассвирепела. Раввин к ней ужасно несправедлив. До сих пор он относился к Розе с неизменным сочувствием, добиваясь расположения к себе и не требуя никаких иных проявлений праведности, кроме последовательного интереса к религии. И вдруг, без всякого предупреждения, он превращается в плохого полицейского. Свой парень исчез без следа. И теперь, давай, либо делай свои дела, либо слезай с горшка.
— Прошу прощения, ребе, но, по-моему, это нечестно. Слишком мало времени прошло…
— Верно. И я не пытаюсь ускорить процесс. Я лишь хочу удостовериться, что ты на правильном пути. Бог хочет от тебя определенности, но пока ты Ему в этом отказываешь. Разумом ты понимаешь, что иудаизм работает, что это стройная, логичная система. Но эмоционально все еще сопротивляешься. Ведь если ты примешь веру, тебе придется полностью изменить свою жизнь. А никто не хочет перемен. Это трудно.
