Вообще-то Версилов вызывал симпатию. На нём, что называется, глаз отдыхал. Он был не похож ни на кого из тогдашнего топилинского окружения: если смеялся — значит смеялся, а если молчал — то никакого двойного дна у его молчания не было. Был он, кстати, и хорошим собутыльником — почудили они в своё время достаточно. А в то лето Топилин как раз разводился с первой женой и, помнится, очень удачно скрылся в Старостине от семейных отношений. Ну и приятно было позволить себе покровительство начинающему сценаристу, у которого не было ни денег, ни работы, но имелось уже два опубликованных романа, один из которых явно удался. Да, тогда звёзды правильно сошлись для них обоих. Фильм заметили, и после него Топилин наконец-то смог купить свою первую «Волгу».
…Отворив калитку, наскоро прихваченную проволокой, он подошёл к дому, механически вытер ноги о брошенную на крыльцо ветошь и постучал. Ответа не последовало, Топилин пнул тугую разбухшую дверь. В полутёмных сенях было прохладно. Висели на стене засаленные ватники, рядом в углу навален хлам — тряпки, вёдра, разношенная обувь. В следующую дверь стучать и вовсе было бесполезно — обитая дерматином, из-под которого по периметру клоками свисала коричневая вата, она была глуха. Топилин с усилием распахнул её и сразу остановился. В лицо ударил сухой горячий дух чрезмерно натопленного дома. Затхлый, замешанный на кислятине и ещё на чём-то вроде лежалого тряпья, тошнотворный. Топилин оставил дверь открытой.
— Есть кто живой?
В дальнем углу дома что-то скрипнуло. Значит, услышали. Стоило подождать. Пока стоял, смотрел по сторонам. На кухоньке в углу урчал маленький, с виду почти новый холодильник. Ветхий стол, покрытый вытертой с одного края клеёнкой, примостился у окна, отблескивая полуиспарившейся лужицей чего-то белого — молока? Потемневший эмалированный чайник в горошек, аккуратно завёрнутая в целлофан половинка батона, мешочек детской карамели и маленький заварной чайничек в коричневых потёках дополняли картину сиротского натюрморта.
Чувствуя, что потеет, Топилин, расстегнул куртку и тут заметил ещё одну жертву печного зноя — на подоконнике скрючилась засохшая герань. Застойный запах уже не чувствовался. Вероятно, придышался, — подумал он, захлопывая дверь.
— Здорово, Петя.
Из глубины дома, шаркая ногами, к нему шёл белёсый призрак в тельняшке. Из зарослей волос и густющей седой бороды смотрели два горящих как в лихорадке глаза, а на бледном лбу вызывающе розовело шелушащееся пятно.
Призрак протянул руку навстречу Топилину.
— Здравствуй, — на секунду растерялся Петя. Вдруг показалось, что он ошибся домом, зашёл не туда, но, почувствовав горячую, очень сухую и твёрдую ладонь, вцепившуюся в его собственную, убедился — нет, туда.
— Иван?
— Ты что же, не узнал? Ну, проходи, чего на кухне-то.
Следуя за Версиловым в комнату, он разглядел до остроты исхудавший хребет и свалявшиеся на затылке от длительного лежания волосы.
Версилов указал неопределённо — садись. Топилин выбрал небольшой, покрытый линялым покрывалом диванчик у стены. Сел не глядя на что-то твёрдое, привстал — оказалось, Евангелие. Версилов устроился на стуле прямо напротив, выставив на обозрение костлявую арматуру груди, выпирающую из не очень свежего тельника, растянутые на коленях спортивные трико и ноги в новых резиновых на войлоке галошах, в каких дачники обычно копаются в огороде. На его морщинистой тонкой шее, уходя за ворот фуфайки, чернел засаленный шнурок — наверное, крест.
— Ты тут один?
— Один. По воскресеньям дочка навещает. Катя, помнишь?
Топилин помнил плохо. В то лето в деревню пару раз действительно приезжала жена Версилова с девочкой, и было ей лет восемь, а может, пять…
— Привозит продукты, убирается вот, — он мотнул головой в направлении стены, где на стуле аккуратным столбиком лежало чистое бельё.
В доме действительно было прибрано — на окнах висели отглаженные ситцевые занавески, пол выметен и устлан ковровыми дорожками. В этой явно не очень холостяцкой обстановке Версилов со своими нечесаными желтоватыми космами и длинными ногтями выглядел чем-то чужеродным. Глядя на его немощь, тусклую, морщинистую кожу, легко было понять, что он давно не умывался и уж тем более не ходил в баню.
— Чего это ты так топишь, вроде зима уже…
— Один приехал? — перебил Версилов.
— Ну, в общем, да.
— А я вот мёрзну. — Версилов как будто с опозданием догонял собеседника. — Знобит всё время, температура. Утром тридцать семь, а к вечеру все тридцать восемь. Бронхит. Ты сам-то как?
Топилин не собирался опускаться до жалоб на здоровье — бог весть куда этот разговор мог завести.
— Да знаешь, хорошо. В прошлом году взял на «Кинотавре» приз за лучший сценарий, сейчас сериал в прайм-тайм идёт по Первому каналу — моя идея, ну и всё остальное тоже. Уже продолжение запустили…
Версилов снова оживился невпопад:
— Давай-ка чаю или вот — молока? У меня настоящее, из-под коровы. Будешь? — Не дожидаясь ответа, он, встал, шумно отодвинув стул, и, волоча ноги, вышел, будто Топилин говорил не с ним. Позвякивая чем-то на кухне, довольно громко, с усилием Версилов произнёс:
— Ты говори, я слушаю.
Топилину пришлось выкрикивать из комнаты:
— Сейчас работаем над новым фильмом — снимается на государственные деньги, представь себе. Борьба была не на жизнь, а на смерть.
— Борьба? — откликнулся из-за стены Версилов.
— Борьба-борьба. — Топилин усмехнулся. — За деньги. За государеву казну. Но я, то есть мы — победили. Сумели подключить нужных людей. Не безвозмездно, конечно. Теперь ведь не как раньше, Ваня. Теперь всё по-другому. — Топилин помолчал, чувствуя, что оценить его победу Версилов вряд ли сможет. — Ну и вот, книжки тоже пишутся. Я, кстати, тебе привёз последнюю — по мотивам сериала как раз, положу на стол.
Ещё с диванчика Топилин разглядел у Версилова на столе то ли бумаги, то ли книги. Отодвинув ворох исписанных листов, прочёл на обложке: «Житие Матроны Московской, составитель И.В. Версилов». Перелистнул пару страниц. «По благословению Его Святейшества…»
— И как платит РПЦ? — выкрикнул он.
— Холодное, — предупредил Версилов, на этот раз бесшумно появившись у него из-за спины. — Мне главное, чтоб на дрова хватало.
— Ты прям святой Франциск, — с наигранным пафосом произнёс Топилин. — Чувствую, растлеваешь ты работодателя. А это, Ваня, — грех!
Ледяная кружка приятно остужала руку и вместе с тем напоминала, как неимоверно жарко в доме. Топилин уже собрался отхлебнуть глоток, но взгляд его вплотную упёрся в лоб Версилова, в розовое шелушащееся пятно. Инстинктивно он поставил кружку на стол.
С того самого момента, как он вошёл в эту жарко натопленную, затхлую избу, ему было ужасно душно, но он терпел из вежливости. Теперь же, когда жабой подкралась одышка, силы закончились. Всё в доме стало тяготить, казаться уродливым и мрачным. Как мог он тут прожить целых два лета, как мог работать здесь вдвоём вот с этим? Странно. Впрочем, тогда ведь было именно что лето, солнце, молодость! Он с внутренним содроганием уставился на Версилова. Тот, приглашал остаться, заночевать. Но как при этом выглядел? И был ли это он?
Топилин поморщился, вынул из внутреннего кармана куртки книжку в ярком глянцевом переплёте, вручил её и начал отступать к двери.
— Ты обязательно мне позвони, Иван. Сейчас полно работы — если созреешь, могу что-нибудь предложить. Не пропадай. Короче, буду ждать звонка.
Обнять Версилова он не решился. Наскоро тронул его мучительно пылающую руку и, как нашкодивший кот, проворно выскочил за дверь. Второпях даже забыл прикрыть калитку.
Добравшись до машины, Топилин грузно плюхнулся на сиденье и вытер лоб. Лена настороженно принюхалась.
— Что это?
— Русский дух! — провозгласил он, учуяв, как из складок куртки веет запахом версиловский избы.
— Как от бомжа.
Топилин выкрутил кондиционер на максимум и тяжело вздохнул. А когда в комфортной прохладе климат-контроля стало легче, наконец вспомнил:
— Забыл! Представляешь? Про книги так и не спросил! Совсем сбил с панталыку старый чёрт с молоком своим дурацким…
— Каким молоком?
— Да никаким! — всерьёз расстроился Топилин.
— А ну его…
Лена покрутила ручку приёмника, нашла знакомую радиостанцию с классической музыкой, но не решилась сделать громче. Ехали молча.
Недоразумение стало забываться, как вдруг Топилин начал снова:
— А знаешь, ведь он мне всю жизнь завидовал. Он же всегда странным, ненасытным был. Когда в Старостине жили, мы ели с ним с одной сковороды, и он сначала делил яичницу поровну, быстро съедал свой край, а потом начинал отщипывать от моего. Так тихой сапой и доедал.
— Зачем? — удивилась Лена.
— Затем, что жадность. Затем, что если бы я его тогда, тридцать лет назад, не подобрал, неизвестно, под каким забором бы он оказался. Да, впрочем, в итоге всё равно там оказался — вон, видишь, как живёт? — Топилин демонстративно сунул ей в лицо рукав своей пропахшей куртки, но она успела отвернуться.
