— Ах ты наглец! — опять смешки. Давид сглотнул слюну. — Садись! — Он сел. — Анна! Рези! Посмотрите, нет ли там еще кого-нибудь!
— Сейчас, фройляйн Шлингер, — подобострастно ответили девочки.
— Ах ты противный, грязный мальчишка! — Волчица стояла перед ним, широко расставив ноги и уперев руки в бока. Девочки теперь смеялись открыто. Враг был у них в руках. Путь к бегству был отрезан. И самое обидное, что Ханнес, наверное, сейчас наблюдает за этим недостойным спектаклем из какого-нибудь укромного места.
— Больше никого нет, фройляйн Шлингер! — опять подобострастно крикнули девочки.
— Хорошо. Значит, у нас только один гость из мужского лагеря. Необыкновенный случай! — Снова взрыв смеха. — И как вас зовут, сударь?
Давид не ответил.
— Разве вам не известно, что положено вручать визитную карточку или представляться по всем правилам… когда вы попадаете в общество дам? — Волчица повысила голос, и глаза ее сузились еще больше. — Хорошо! Имя мы выясним позже. Это нетрудно. И долго ли вы лежали здесь в кустах?
Давид молчал. Он думал о записи, которая в самое ближайшее время появится у него в дневнике.
— Значит, долго, — заключила Волчица, схватив его железной рукой.
Давид молчал.
— Так в придачу к рассудку ты потерял еще и голос? — Давид чувствовал, что ее бешенство глубоко и неподдельно. В глазах горела ненависть. — Как я понимаю, ты пришел сюда, чтобы подглядывать. Чтобы удовлетворить… — она ударила его по щеке, — …свои грязные, гнусные желания! — Девочки возмущенно зашептались. Словно грубая правда открылась им лишь после того, как Волчица так откровенно сказала об этом. Давид испуганно поднял на нее глаза. Снизу ее зубы казались синими.
— Или, — сладким голосом продолжала Волчица, — ты хотел полюбоваться своей подружкой? Хотел увидеть ее без юбки?
Давид отчаянно замотал головой. Нет у него никакой подружки! Но Волчица истолковала этот ответ как утвердительный.
— Ага! Теперь понятно. Пожалуйста, будь любезен, покажи нам свою избранницу. — Давид с ужасом смотрел на нее. Стиснув синие зубы, Волчица ткнула рукой в притихших вдруг девочек. — Ну-ка, покажи мне ее! — Ее дружелюбный тон не предвещал добра. — А не покажешь — пеняй на себя!.. — Давид ни минуты не сомневался, что ей ничего не стоит вздуть его. Но он только слабо покачал головой. Взгляд его скользнул по лицам: высокая блондинка, которая загорала на солнце, маленькая брюнетка со вздернутым носиком, девушка с добрыми глазами и круглой грудью… Кого же выбрать?.. Но что-то говорило ему, что он не сможет этого сделать. Вдруг его глаза встретились с большими черными глазами. Довольно высокая худенькая девочка, темноволосая, с белым лбом, смотрела на него совершенно открыто. Как только их глаза встретились, ее губы шевельнулись.
Давид отрицательно помотал головой.
— Ну хорошо! — прошипела Волчица. — Значит, мы тебя высечем. Рези! Найди подходящую хворостину. И побыстрей!
У Давида сердце ушло в пятки.
Наконец Волчица остановилась перед ним с хворостиной в руке:
— Ну как? Сам спустишь штаны или тебе помочь?
Давид чуть не плакал, но шевельнуться не мог.
— Хорошо, — сказала Волчица, — тогда остается одно…
— Нет! — вдруг сказал чей-то голос. Это была та черноглазая девочка. Она сделала шаг вперед. — Он мой друг, — твердо сказала она. — И никто не посмеет тронуть его!
Тишина. Растерялась даже Волчица.
Черноглазая девочка подошла к Давиду. Она оказалась выше его ростом. Лоб у нее побелел еще больше. Она серьезно смотрела ему в глаза. Кто-то хихикнул.
— Прекрасно, София, — мрачно проговорила Волчица. — Раз это твой дружок, ты сама и высечешь его розгой. Понятно?
— Только по рукам, — сказала София, не спуская глаз с Давида.
— Хорошо, — согласилась Волчица. — Начинай!
София кивнула.
И начала стегать его по рукам. Давиду было больно, и он видел, что ей это неприятно. Однако никто из них не издал ни звука. Вернее, уже в самом конце у нее в груди что-то дрогнуло, она словно всхлипнула и быстро глотнула воздух. Наказание было окончено, она снова посмотрела ему в глаза и скрылась за спинами девочек.
Давиду пришлось назвать свое имя, чтобы Волчица отпустила его обратно в лагерь. Она все равно узнала бы его. Он шел через лес и плакал из-за предательства Ханнеса, из-за всего, что ему пришлось увидеть и пережить. Да и руки тоже болели. Но главной причиной его слез были черные глаза и короткий всхлип девочки, которую звали София.
Ротмистр Риндебраден мрачнее тучи ходил по своему кабинету и все больше распалялся. Окаменевший Давид слушал раскаты грома. В конце концов его высекли. Потом отправили спать. Без ужина.
В спальне он увидел Ханнеса. Тот сидел на своей кровати и, по-видимому, ждал Давида.
— Он очень сердился? — спросил Ханнес. Давид не удостоил друга даже взглядом и начал спокойно раздеваться. Он был рад, что не заплакал во время экзекуции.
— Я же не знал, что так получится, — сказал Ханнес, увидев его лицо.
Давид натянул ночную рубашку.
— Я просто не удержался, — тихо сказал Ханнес. — И не бойся, я никому не расскажу о том, что… там произошло.
Давид по-прежнему молчал.
— Ты же сам сказал, что хотел бы оказаться в воде среди них. — Ханнес выжал из себя улыбку. Давид лег.
— Какая она злобная, эта Волчица, правда?
— Покойной ночи, — сказал Давид.
— А как зовут девочку, которая стегала тебя по рукам?
Давид приподнялся на локте.
— Послушай, — мрачно сказал он. — Мне не разрешили ни с кем разговаривать и приказали сразу же лечь.
— Понятно. — Ханнес не спускал с него глаз. — Прости, что так получилось. Только это я и хотел сказать тебе.
— Ладно. — Давид задумался. — Да я и не сержусь.
— Спасибо. Он спрашивал, кто там был еще?
— Я не ябеда.
— Ну, я пошел, — помолчав, сказал Ханнес. — Покойной ночи.
Давид уснул не сразу. В спальне было непривычно тихо, за окнами синел ранний вечер. Так рано он не ложился уже очень давно. Что-то в этой синеве, в тишине большой комнаты и звуках жизни за окном заставило его вспомнить время, когда он был совсем маленький. Или лежал больной. Вместе с тем он чувствовал себя большим, почти взрослым, во всяком случае взрослее, чем утром. Давид закрыл глаза и прислушался к своему телу. Ему было еще больно, но он ощущал не только боль. Что-то, что было им самим, заполнило его целиком, до самых кончиков пальцев, как бывает, когда надеваешь перчатку.
Давид открыл глаза. Он и в самом деле больше не сердился на Ханнеса. А может быть, и на Волчицу. Но на Ханнеса точно не сердился. И от этого он, как ни странно, испытал острую, ликующую радость. Давид посмеялся бы сейчас, если б ему было с кем смеяться. Он лежал и улыбался. Потом закрыл глаза и стал думать о девочках.
Он бы провалился сквозь землю, если бы снова встретил хоть одну из них… Перед ним возникали обнаженные тела девочек. Они возбуждали его. Но он сдерживал себя и дремал, погруженный в мечты…
Наконец перед ним возникла она. Большие черные глаза, темные волосы. Он быстро сел в кровати и покачал головой. От мучительного стыда его бросало то в жар, то в холод. Радость исчезла. Он опять испытал пережитое унижение. Упав на подушку, Давид тихо выругался. Он был рад, что больше не поедет в лагерь.
С этой мыслью он заснул.
И когда той же осенью в Вене пришло время бармицвы, это была уже ненужная церемония. Давид, сам того не сознавая, уже расстался с детством, расстался в тот самый день, когда вместе с Ханнесом отправился подглядывать за девочками.
Но ту черноглазую девочку, Софию, до возвращения в город он увидел еще раз. В последний вечер. Давид закончил прополку — это было одно из наказаний по системе ротмистра Риндебрадена — и пошел вместе с Ханнесом на озеро удить рыбу. Стемнело, но расходящиеся по блестящей воде круги еще были видны. Они перестали удить, просто сидели и беседовали. Их дружба по-своему укрепилась за эти последние три дня. И когда они возвращались в лагерь, настроение у них было прекрасное.
Впереди зашуршал гравий, и перед ними на тропинке неожиданно появилась девочка. Они остановились как вкопанные. Давид сразу узнал ее. Глаза у нее были такие же большие и серьезные, как тогда, и лоб такой же белый. Нет, теперь в темноте он казался еще белее. Давиду захотелось убежать. Просто дать дёру. Но Ханнес многозначительно и коротко, по-взрослому кивнул девочке и пошел дальше один.
Девочка сделала шаг по направлению к Давиду, потом еще один. И с каждым ее шагом он чувствовал, как его охватывает странное оцепенение. Наконец она остановилась рядом с ним.
— Ты тоже живешь в Вене? — спросила она.
— Мм… — От волнения у него пропал голос.
— Я улизнула из лагеря, понимаешь. Там у нас прощальный костер и всякое такое. — Она робко улыбнулась. Давид и не знал, что девочки тоже нарушают правила. Ему опять захотелось убежать.
