Ознакомительная версия.
– Ты знаешь, у меня никогда не было восприятия так называемых знаменитостей как таковых. Не то чтобы я страдала от вечной болезни репортеров «снять со всех публичных людей штаны и показать, что ничего принципиально нового там нет», но превозносить до небес какую-нибудь безголосую певичку, писательницу с лексикой букваря или заплывшего жиром депутата-порномана, я не могла себе позволить с детства.
– Это твоя форма общественного протеста?
– Нет. – Настя задумчиво посмотрела сквозь бокал, наполненный вином, на стоящую между ними зажженную свечу в изящном серебряном подсвечнике. – Скорее это протест против пошлости. Истинная культура вокруг нас рушится. По модному радио выступают какие-то малолетние дуры, критикующие роман Булгакова «Мастер и Маргарита». На той радиостанции есть рубрика, которая называется «После обложки». Понятно, что рубрика книжная и ведущий, один бывший переводчик видеофильмов, всегда сам ее прекрасно вел, без помощников. С его статусом, прекрасным вкусом добряка-интеллектуала и книголюба это несложно. Но однажды он пригласил в передачу каких-то двух 20-летних девушек, которые, пересыпая свою речь словечками «клево», «прикольно», «по кайфу» и тому подобное, принялись обливать помоями «Мастера». И, мол, нет в нем, в этом романе, «экшена», и любовная линия «лажовая», и «религии чересчур много», и еще много чего в этом роде радостные девушки, кажется, их звали Маша и Женя, перебивая друг дружку, как торговки на рынке, выдавали в эфир. Меня хватило на три минуты. А затем я так ударила по радиоприемнику, что он с тех пор не работает. Не выдержала… А мой любимый Виталий Вульф, представляешь? Тот самый Вульф, который был для меня проводником в мир вечного искусства и кого я всегда считала эталоном вкуса, в своей телепередаче принялся нахваливать артиста Певцова. Я ничего не имею против Певцова, но после этого я не удивлюсь, если Вульф как-нибудь сделает передачу о Ксении Собчак и ее вкладе в российскую культуру.
Герман лишь пожал плечами. Он давно уже не смотрел телевизор и почти не читал газет, так как решил не увеличивать собственный и без того сверхдостаточный внутренний уровень стресса.
– Успокойся, Настя. Нам, видимо, дано пережить эпоху, описанную Брэдбери в «Фаренгейте». Помнишь: телевизионные стены, всеобщий цинизм и жестокость, возведенная в ранг самого рейтингового телешоу?
– Ну, разумеется. Скоро мы станем вспоминать о той культуре, на которой выросли, исключительно выезжая за границу. Здесь, по крайней мере, можно наслаждаться не разрушенными одуревшими богоборцами храмами и бродить по улицам, не застроенным панельными многоэтажками и скульптурами Церетели.
– Ну да, ты права, разумеется. У них если на памятнике культуры написано «охраняется государством», то можно быть уверенным, что он на самом деле содержится на деньги налогоплательщиков, и никакая сволочь не норовит поджечь памятник архитектуры, чтобы потом скупить за бесценок землю, на которой он стоял, и выстроить дворец для себя. А вообще-то знаешь, что я тебе скажу, Настя, на правах, так сказать, твоего старшего товарища. Не стоит отравлять себя этим ядом. Ничего хорошего ты этим не добьешься, лишь истреплешь себе нервы понапрасну.
Настя упрямо покачала головой:
– Но ведь нельзя так! Ведь если пустить все на самотек, то страна утонет в комиксах, книгах, состоящих наполовину из названий брендов, а наполовину из откровенной похабщины и желтого телевидения! Ведь надо что-то делать!
– Что именно?
– Ну… Не знаю… Писать честные статьи!
– Не надо писать честные статьи, Настя. Если увлечься этим, то можно раньше времени обрести вечный покой. Ты скоро станешь моей женой, и я прошу тебя, – он мягко накрыл ее руку своей, – я очень прошу тебя умерить свой гражданский пыл. Мы не в силах ничего изменить, поверь мне. А что касается меня, то я до смерти хочу уехать из нашей страны! Ну не верю я в нее, понимаешь?! Уж больно много в ней противоречий, с которыми мне трудно смириться. В каждой стране имеется свой примечательный артефакт. Это я так ради смеха говорю, разумеется. В Америке, например, есть копье судьбы, то самое, которым убили Христа. Оно, по преданию, приносит счастье и процветание стране, в которой находится. А у нас вместо копья судьбы мумия в пирамиде Ленина. Нет. Нужно уезжать…
Настя вырвала свою руку:
– Как же так? А я тогда что буду делать?
– Глупенькая, ты поедешь со мной, разумеется.
– Но я никуда не хочу уезжать из России, понимаешь? Да и ты… Ведь ты врач, кардиохирург. Если такие ценные для страны люди навсегда уедут из нее, то кто же в ней тогда останется? Кто будет помогать людям и заставлять их сердца биться заново?
Герман решил не осложнять прекрасный вечер дурацкими, с его точки зрения, разногласиями. Он примирительно поднял руки вверх:
– Шучу! Ей-богу, шучу! Никуда не поедем, останемся в своей стране и принесем ей массу всяческой пользы. Мир?
Она улыбнулась…
К дворцу Palazzo Corsini на villa Farnesina они подъехали в такси к шести часам вечера следующего дня. Гера расплатился с водителем, забрал всю сдачу до последнего цента. Водитель, не дождавшись чаевых, неодобрительно поцокал языком, пульнул в адрес прижимистого пассажира колкое итальянское словечко и, высадив их, быстро уехал. Герман взглянул на великолепное палаццо XVIII века и восхищенно присвистнул:
– Однако! Как, оказывается, могут жить наши соотечественники.
– Дядя Петя славный. Он всего этого достиг сам. Собственным умом.
Герман безуспешно попытался сдержать эмоции и сарказм:
– Я и не спорю. Хорошо, когда хоть кому-то воздается по уму его.
– Не ерничай.
– Молчу, молчу… Слушаюсь.
У ворот дежурил огромного размера охранник, похожий на бронированного монстра из компьютерной игры. Он настолько не гармонировал с изысканным фасадом дома и витой ковкой ворот, что его хотелось стереть ластиком. О визите двух молодых людей он, видимо, был предупрежден: служба безопасности дяди Пети работала настолько быстро и эффективно, что перед тем, как заступить на дежурство, охранник внимательно изучил фотографии Геры и Насти, невесть каким путем добытые теми, кто отвечал за жизни олигарха и его семьи. Поэтому никаких препон на входе он чинить не стал, а просто молча открыл калитку в створке ворот. За воротами оказался еще один охранник, точная копия первого, и металлодетектор в виде арки. Они прошли через нее и спустя несколько секунд оказались в огромном холле дворца, а сверху по роскошной лестнице уже спускался легкой спортивной походкой тот самый загорелый теннисист с фотографии, увиденной Германом в Интернете. Одет олигарх был в простую пару из некрашеного льна и туфли-мокасины на босу ногу.
– Приветствую, молодежь!
Герман пожал протянутую руку и мимолетно поморщился от боли – таким крепким у дяди Пети оказалось рукопожатие. С Настей они расцеловались по-свойски, как старые знакомые.
– Прошу в столовую! Ужин стынет!
Все по той же лестнице все трое поднялись на второй этаж, прошли через анфиладу комнат и попали в столовую. Герман несколько раз незаметно щипал себя за ногу, до того вся эта настоящая антикварная роскошь изумляла его своим изобилием. Огромный стол, накрытый на шестерых, был уставлен серебряной посудой, за ужином прислуживали трое официантов. Жена олигарха Пети была vip-стандартной блондинкой с фарфоровыми челюстями и баснословно дорогим бюстом. Она постоянно широко улыбалась и за весь ужин выпила лишь стакан минеральной воды. Дети олигарха – мальчик и девочка примерно одного возраста, скорее всего погодки, – как и все дети, больше ковыряли вилками еду на серебряных тарелках, чем воздавали ей должное. Общего разговора как-то сразу не получилось. Жена олигарха заговорила с Настей, и они проболтали весь вечер, причем стандартная блондинка вела партию соло, небрежно раскидываясь сотней разных тем, а Настя скорее немного аккомпанировала ей, вежливо изображая из себя благодарную слушательницу. Олигарх Петя, радуясь мужской компании в лице Германа, подливал ему и себе бренди, и спустя полчаса между ними завязалась обыкновенная задушевная застольная беседа двух мирно выпивающих в спокойной обстановке мужчин. Детей тем временем увела няня, жена Пети заявила, что собирается показать Насте несколько помещений дворца, «в которых вам, мужикам, делать нечего», и женщины покинули столовую. Герман, поглядев вслед своей уходящей невесте, с иронией подумал, что Настя после этого визита к небожителям сядет за стол и, высунув язычок, настрочит в свой «Профиль» какой-нибудь «очерк из жизни миллиардеров», но потом вспомнил, что журнал, где она работает, издание серьезное, и мгновенно устыдился своего цинизма по отношению к любимому человеку.
Олигарх и Герман остались вдвоем в огромной столовой. Петя рассказывал о каких-то замках на севере Франции, которые «Юксон» намеревается купить, как он выразился, «оптом» и устроить из них «нормальный такой дачный поселок для своих пацанов». Затем поругал немного российских высоких чинуш, которые «ни черта не дают нормально работать и развиваться, а все время раскрывают пасть пошире, как голодные птенцы в вороньем гнезде, все им мало, сколько ни дай». В конце концов он на каком-то этапе, видимо, вспомнил, что перед ним гость, и немного устыдился длине своего монолога. Герман тем временем слушал и, пьянея, приходил в какой-то отчаянный восторг от осознания того, что он вот так вот запросто распивает бренди с известнейшим толстосумом. Петя налил ему и себе. Чокнулись, выпили по глотку. Петя поставил бокал и вдруг неожиданно и совершенно трезвым голосом спросил:
Ознакомительная версия.
