Потом Тарас уехал учиться в лесотехнический институт. Учеба давалась ему трудно, но он не сдавался. Была в нем упрямая, могучая сила, которая не позволяла остановиться на полпути, недоделать начатое дело, как бы трудно это ни было. Марина: видела его на работе, и ей казалось, что он учится так же, как валил лес, — напористо, уверенно, не щадя сил.
Она закончила институт и начала работать в издательстве. Эта работа поглощала все ее время. Чувства, которым и вообще-то отводилось немного места, сейчас оказались заброшенными в такой дальний угол, что они неминуемо начали покрываться пылью и паутиной. И только получив от Тараса очередное письмо, она спешно выволакивала их, эти чувства, наскоро встряхивала и весь вечер нянчилась с ними. Но как-то так получилось, что самым сильным из чувств, которые она при этом испытывала, оказывалось не чувство любви, а только угрызения совести за то, что она забыла Тараса, не выполняет своих обязательств перед ним, и за то, что не испытывает к нему, даже той небольшой привязанности, какая была прежде.
Она слушала рассуждения о времени и расстоянии, которые способны охладить даже самую пламенную любовь, и не особенно доверяла этому. Но ничем иным она не могла объяснить себе свое равнодушие.
Она писала Тарасу на листе стандартной издательской бумаги: «Милый мой таежный рыцарь…» с таким же точно вдохновением, с каким через полчаса на следующем листе из той же пачки сообщала совершенно незнакомому автору: «…ваши рассказы требуют большой работы, и мы советуем…»
И снова чувствовала угрызения совести, и больше ничего.
Но со временем, когда письма стали приходить все реже, даже угрызения совести перестали ее терзать. И, получив письмо от Жени, в котором та с возмущением сообщила об измене Тараса, Марина не разделила пылкого гнева своей подруги.
— Все правильно, — сказала она, складывая письмо. — Ничего тут, Женюрка, не поделаешь.
Марина тут же написала Жене коротенькое письмо, ни словом не обмолвившись о Тарасе, словно его и не было.
Так почему же теперь, когда он позвонил, она не нашла, что ему ответить. Откуда взялось волнение, которого не испытывала никогда, ни разу при встречах с Тарасом?
Не найдя ответа на эти вопросы, она мстительно подумала: «Я становлюсь сентиментальной старой девой. Чтобы этого больше не было».
Из Москвы поезд уходил ночью. Желтый свет фонарей празднично дрожал на мокром от дождя перроне.
В узком коридоре вагона Тарас долго стоял у окна и курил. Пассажиры протискивались между его спиной и дверью купе, никто не решался потревожить этого большого молчаливого человека. Проводница с кипой одеял и белья остановилась перед ним:
— Разрешите пройти, гражданин.
Тарас посмотрел на нее. У проводницы было широкое, скуластое лицо и равнодушные глаза женщины, которой не повезло в жизни. Он посторонился, пропустил проводницу и снова погрузился в свои думы.
Он думал о Марине.
Почему она не захотела увидеть его, не захотела даже ответить на простое его приветствие.
Считая прожитые годы и свое положение женатого человека надежной защитой от прошлого, он был далек от мысли вернуть прежние отношения. Разве можно вернуть прошлое? И зачем? Ничего хорошего в будущем оно и тогда не обещало.
Снова проводница вмешалась в его размышления, предложив постель. Он согласился. Она ушла.
Тарас долго крутил ручку, поднимающую окно. В образовавшуюся щель ворвался вихрь, бросая в лицо все запахи ночного леса, вместе с плавным грохотом стремительно идущего поезда. Волосы затрепетали, щекоча уши, падая на глаза.
В сонном вагоне не спит лишь он один да проводница, которая сидит около кипятильника, устало смотрит в окно и тоже, вероятно, думает о прошлом.
Тарас и сам не знал, зачем он позвонил Марине. Закончив свои дела в министерстве, он вернулся в гостиницу. До поезда оставалось целых двенадцать часов. Тогда он и решил позвонить ей. Он не знал, как Марина живет, но твердо был убежден, что как бы она ни жила, чем бы ни были заняты ее мысли, она будет рада увидеть друга далеких, трудных лет. Всегда приятно вспомнить о пережитом, даже если оно не было легким. Если бы она приехала к ним в тайгу, то, конечно, и Лида приняла бы ее с удовольствием.
Так он думал, считаясь только со своим отношением к прошлому. Его мысли и чувства шли прямой дорогой, он не знал обходных путей и боковых тропинок.
Ночью в купе было душно. Тарас лежал на верхнем диване под фиолетовым светом ночной лампочки и слушал приглушенный говор колес.
Проснувшись, он с удивлением отметил, что все же уснул и спал крепко. В фиолетовый сумрак купе сквозь неплотно закрытые занавески пробрался очень молодой теплый лучик и притаился на никелированной подставке для лампы.
Поезд стоял. Тарас вышел на пустынный перрон. Проводница не обратила на него никакого внимания. На его вопрос, долго ли простоит поезд, она, глядя в сторону паровоза, ответила:
— По расписанию одиннадцать минут. — И посмотрела на него равнодушными глазами.
Наверное, такие же глаза были у Марины, когда она вешала трубку. Великолепно умеет презирать. За что? Ведь это она сама всеми своими очень редкими письмами отталкивала его. Тарас был убежден, что отталкивала. Лида, прочитав некоторые из этих писем, сказала:
— Это не любовь. Она сама себе приказывала любить.
И Тарас согласился с женой. Конечно, какая тут любовь… Ни разу не позвала его, ни одна строчка в ее письмах не прозвучала как туго натянутая струна тоски.
Поеживаясь от утренней свежести, Тарас прошел по платформе, влажной от росы. Роса была везде: на крышах вагонов и домов, на стеклах, на листьях деревьев.
Повернув обратно, Тарас увидел черную цепочку следов на росе. По этому поводу он не мог не вернуться к своим ночным мыслям, тем более, что в его личных событиях немалую роль сыграли следы на песке.
С тех пор, как он впервые увидал на песке следы Лидиных маленьких ног, и вплоть до настоящего дня его мысли о Лиде были чисты и не мучили его. Лида дала ему все — радость, уважение окружающих, спокойный труд, уютный дом, — все было ясно и светло, как и должно быть в нашей жизни. Она смотрела на все ясным взглядом и даже мысли не могла допустить, что кто-нибудь может обмануть ее чистые ожидания.
Она сразу же пошла работать на бумажную фабрику. Начала учиться. И Тарас находил великое удовольствие в том, чтобы помогать ей. Она была работящая женщина, как и полагается дочери рабочего человека, жене труженика.
Поезд стремительно проносился через тайгу.
Вот они, родные места: прохладный ломкий воздух по утрам, огненные зори, всепобеждающий хвойный запах — лучший аромат на свете.
Близок дом.
В издательстве появился новый редактор — Павел Сергеевич Берзин.
Марина узнала об этом позже всех. Вчера она так и не дописала свою рецензию — отложила на утро. А утром подумала, что в издательской суматохе ничего не напишет — три редактора в одной комнате — и позвонила Николаю Борисовичу, главному редактору. Она попросила разрешения до полдня поработать дома, заранее зная ответ Николая Борисовича. В таких случаях, саркастически усмехаясь, он всегда говорил одно и то же:
— Кому тесно? Где? А знаете, как мы раньше работали? Все издательство в одной комнате. И редакторы, и бухгалтерия, и десяток авторов. Просто вы не умеете работать…
Марина уже приготовилась выслушать все эти полезные сведения, но, к ее удивлению, Николай Борисович ограничился тем, что согласился:
— Хорошо.
Затем последовал короткий смешок.
— Что? — удивленно спросила Марина.
— Ничего. Знаете, кто у меня сидит? Четвертый редактор! В вашу комнату. Учтите.
— О! — воскликнула Марина удивленно и безнадежно, как бы говоря: «А нам уже нечего терять».
— Я же говорю: учтите, в других издательствах по десять человек в такой комнате…
— Это я все знаю, — скучным голосом перебила Марина.
— Ну, ну! — согласился главный редактор. — Я тоже знаю, — и положил трубку.
Только после полудня Марина явилась в издательство. В редакторской комнате никого не было. Это обрадовало Марину — никто не помешает еще раз прочесть свою рецензию на роман, несостоятельность которого все утро она старалась доказать. Она не была уверена, что это удалось.
Комната и в самом деле казалась тесной и не от того, что в ней стояло четыре стола и несколько стульев, а оттого, что эти столы и стулья стояли не подчиняясь никакому общему порядку. Каждый, работающий в этой комнате, поставил свой стол, сообразуясь со своими понятиями об удобствах. Все это делало комнату похожей на тесную лужайку, куда загнали небольшое стадо приземистых, громоздких животных.
