Миссис Паттерсон протягивает руку. Я вижу, что Макс укусил ее до крови. Она хватает этой окровавленной рукой Макса за горло. Отрывает его от земли, бежит и тащит его, а он извивается и кричит. Теперь миссис Паттерсон бежит по газону к своему автобусу.
Макс сделал главный в своей жизни бросок. Панорамное окно в гостиной разбито. Сигнализация воет. Полицейские уже в пути. А миссис Паттерсон все равно тащит Макса прочь от дома. Еще несколько секунд, и это ей удастся.
Я почти не вижу, как мимо меня проносится папа Макса и врезается в спину миссис Паттерсон. Та кричит, когда он прижимает ее к земле. Падая, она отпускает Макса, чтобы смягчить падение. Макс падает вперед, задыхаясь, хватаясь за горло, и пытается восстановить дыхание.
Миссис Паттерсон его чуть не задушила.
Она падает, а папа Макса держит ее, не отпуская, и руки у него сильные, как стальной канат. Он в боксерских трусах и футболке, а руки все в крови. Порезы идут до плеч. Футболка разорвана на спине и тоже вся в крови. Я ничего не понимаю, а потом смотрю на дом. Дверь так и осталась закрыта. Папа Макса выпрыгнул из дому через разбитое окно. Он порезался о стекла, когда прыгал.
— Макс! Господи! Ты цел? — спрашивает папа Макса, продолжая держать миссис Паттерсон и придавливая ее всем своим весом. — Макс, как ты? Ты в порядке?
— Я в порядке, — говорит Макс.
Голос у него хриплый и очень слабый, но он говорит правду.
Макс цел.
— Макс!
Это кричит мама Макса. Она стоит у окна в гостиной и смотрит на то, что происходит на лужайке перед домом. Смотрит на мужа, который весь в крови, и на вернувшегося сына. А Макс, сидя рядом с папой, растирает горло.
— Макс! Господи! Макс!
Мама в окне исчезает. Спустя несколько секунд зажигается электричество, и свет заливает газон. Парадная дверь распахивается, оттуда выскакивает мама Макса и мчится к нам по траве. На ней белая ночная рубашка, которая будто сияет при ярком свете луны. Мама падает на колени и последние несколько футов скользит по траве к Максу. Она обнимает его и миллион раз целует в лоб. Я вижу по лицу Макса, что это ему не нравится, но он терпит. Мама одновременно плачет и целует Макса, а он даже не морщится.
Я смотрю на папу Макса. Он все еще прижимает миссис Паттерсон к земле. Она неподвижна, но папа Макса достаточно насмотрелся детективных сериалов, и он ее не отпустит. Он знает, что «плохой парень» — когда ты думаешь, что он убежал или умер, — всегда может выскочить откуда-нибудь и снова напасть.
Но он улыбается.
Я слышу вдалеке вой сирены. Это полиция.
Мама Макса, не выпуская Макса из объятий, наклоняется над папой и обнимает и его тоже, хотя он продолжает прижимать к земле миссис Паттерсон. Мама Макса заливается слезами.
Макс поднимает голову и смотрит на меня. Он улыбается. Не просто растягивает губы, а улыбается по-настоящему.
Макс Дилэйни улыбается.
Я тоже улыбаюсь. И плачу. Это мои первые слезы радости. Я показываю Максу большой палец.
И сквозь свой исчезающий палец я вижу, как Макс целует маму в мокрую от слез щеку.
— Ты знаешь, что ты…
— Знаю, — говорю я. — Я исчезаю уже второй день.
Тини вздыхает. Она ничего не говорит и просто смотрит на меня. Кроме нас, в комнате отдыха никого нет. Когда я пришел, там были воображаемые друзья, но Тини один раз на меня взглянула и сразу отослала их из комнаты.
По-моему, здесь все слушаются фею.
— Как это? Что ты чувствуешь? — спрашивает она.
— Никак. Я ничего такого не чувствую, — говорю я. — Если бы я был слепой, я бы даже не понял, что исчезаю.
Вообще-то, это неправда. Макс перестал со мной разговаривать. Он не злится на меня, он просто больше не видит, когда я рядом. Если я встану перед ним и заговорю, он меня еще видит и отвечает. Но если я с ним не заговариваю, он обо мне не вспоминает.
Это грустно.
— Где Освальд? — спрашивает Тини.
Спрашивая, она смотрит под ноги, так что я догадываюсь, что она уже все знает.
— Он ушел, — отвечаю я.
— Куда?
— Хороший вопрос, — говорю я. — Не знаю. Туда же, куда уйду я, хотя это может значить — в никуда.
Я рассказываю Тини о побеге Макса. Рассказываю о том, как Освальд Великан открыл дверь в подвал и как он в последний раз прикоснулся к реальному миру, когда сделал подножку миссис Паттерсон, чтобы у Макса было время убежать. Я рассказываю ей про бег через лес, и про ловушку, которую устроил Макс, и про завершающее сражение на газоне перед домом. Рассказываю, как папа Макса удерживал миссис Паттерсон до приезда полиции. Как он гордо рассказывал полицейским, как его сын «на равных схватился с этой дрянью и победил».
Потом я рассказываю Тини, что Освальд знал о том, что умирает, а я, чтобы его спасти, пытался увести его назад, в больницу.
— Но он отказался возвращаться, — говорю я. — Он пожертвовал собой ради Макса. Освальд герой.
— И ты тоже, — говорит Тини и улыбается мне сквозь слезы.
— Не такой, как Освальд, — говорю я. — Я лишь оставался рядом с Максом и говорил, бежать или прятаться. Я не умею дотрагиваться до реального мира, как Освальд.
— Ты подсказал Максу идею бросить копилку в окно. И ты сказал, что ты воображаемый, чтобы он сам себя спасал. Ты тоже пожертвовал собой.
— Да, — соглашаюсь я и чувствую, что начинаю злиться. — Теперь я из-за этого исчезаю. Макс свободен, ему ничто не угрожает, а я умираю. Когда я исчезну, он даже не вспомнит обо мне. Я буду всего лишь историей, которую когда-нибудь Максу расскажет его мама. Когда-нибудь она расскажет ему, что у него был воображаемый друг по имени Будо.
— Думаю, Макс всегда будет помнить о тебе, — говорит Тини. — Только он не будет верить в то, что ты был настоящим. А я буду.
Вот только Тини тоже когда-нибудь исчезнет. Может быть, даже скоро. Ее другу четыре года. Тини может исчезнуть через год или даже раньше. Детский сад ее убьет, как убил очень многих воображаемых друзей. А когда она умрет, все и кончится. Больше некому будет вспомнить про Борца Будо. Все, что я говорил и что делал, исчезнет навсегда.
Маленькие крылья Тини затрепыхались. Она взлетает над диваном и зависает в воздухе в центре комнаты.
— Я расскажу о тебе другим, — говорит она, как будто прочитала мои мысли. — Расскажу всем воображаемым друзьям, кого встречу. Я скажу им, чтобы они передавали твою историю всем знакомым, чтобы мир всегда помнил о том, что сделали Освальд Великан и Борец Будо Великий для Макса Дилэйни, самого храброго мальчика на свете.
— Вот это да, — говорю я. — Спасибо, Тини.
У меня не хватает духу сказать ей, что от этого умирать не легче. Что я не верю в то, что воображаемые друзья будут пересказывать друг другу нашу историю.
В мире слишком много воображаемых друзей, таких как Паппи, Чамп или Спун. И совсем немного таких, как Тини или Освальд, Саммер или Грэм.
Их очень мало.
— Как Макс? — спрашивает Тини и приземляется на диван рядом со мной.
Она хочет сменить тему разговора, и я ей за это благодарен.
— Хорошо, — отвечаю я. — Я думал, что после всего, что случилось, он станет другим. Но он не изменился. Хотя, может, изменился, но только совсем немного.
— Как это?
— Макс отлично держался, когда мы бежали через рощу, и даже на газоне возле дома. Но это потому, что Макс хорошо все про это знает. Он все время читает книжки про войну, про оружие и снайперов. Он спланировал тысячу сражений для своих солдатиков. В лесу не было людей, никто не пытался с ним заговорить и не заглядывал ему в глаза. Никто не пытался потрясти его за руку, или дать ему в нос, или застегнуть ему молнию на куртке. В лесу он убегал, а именно это Макс всегда и стремится сделать. Он всегда старается убежать от людей. В лесу он отлично действовал, но можно сказать, что там он был как дома.
— А теперь? — спрашивает Тини.
— Вчера он вернулся в школу. Вот это было по-настоящему трудно. С ним все хотели поговорить. Слишком быстро, слишком много людей. Он едва не завис. Но миссис Госк заметила, что происходит, и сказала другим учителям, и старшим школьникам, и даже школьному психологу, чтобы они все отстали от Макса. Макс остается Максом. Ну, может, он стал чуть-чуть посмелее. И чуть-чуть лучше может за себя постоять. Но он все равно Макс. Он, как раньше, боится туалета и Томми Свиндена.
У Тини на лбу появляется морщинка. Если бы у Тини были брови, такая морщинка появлялась бы, когда она хмурится.
— Не волнуйся, — говорю я. — Это старая история.
— А сколько осталось…
— Не знаю, — говорю я. — Может быть, завтра.
Тини улыбается, но улыбка у нее грустная.
— Я буду скучать по тебе, Будо.
— Я тоже по тебе буду скучать, — отвечаю я. — Я по всему буду скучать.
Я был прав. Так и будет. Когда Макс утром включает свет, я с трудом себя вижу. Я говорю Максу: «Привет», а он мне не отвечает. Он даже не смотрит в мою сторону.
