Автономов, похоже, блаженствовал. Улыбка не сходила с его щетинистого, худого лица. Он толкал меня локтем в бок: видишь, мол, Анатоль, слышишь, мол, как люди меня уважают? А я шептал ему: «Поберегись, Костя. Пропусти стопку», — но он не остерегался и не пропускал. И вскоре уже, поражая меня, рассказывал во всеуслышание: «Была у меня, ребята, бабешка, ух бабешка! Вот Анатоль знает, не даст соврать. Миленой звали. Миленой Самсоновной, ха-ха! Не дергай меня, Анатоль, дай рассказать мужикам», — по его уже мало кто слушал. У каждого была в запасе своя собственная история. У кого рыбацкая. У кого любовная. У кого семейная.
Окрестная тайга и потемневшее море внимали несвязным речам.
— МУЖИКИ ЗАЧАСТУЮ БЫВАЮТ БОЛТЛИВЕЙ БАБ, — высказал я свои наблюдения Автономову. Он энергично затряс головой, не соглашаясь.
Скажешь, Анатоль! Бабы пустомели, а у нас беседа ужас какая содержательная.
— Да уж! Вот слушай мое содержательное предложение. Поезжай в воскресенье с ними в город. Я дам ключ, можешь переночевать у меня. А я останусь и покараулю. Замещу тебя на пару дней. Как идея?
— Анатолий, ты всерьез? — качнулся ко мне Автономов.
— А почему нет? Покараулю. А ты поезжай, поезжай. А я покараулю. Мне некуда спешить.
— Анатоль, ты друг! — полез целоваться Автономов, но я его пьяного и щетинистого отстранил. «Брось брежневские штучки, Костя!»
— А ты не спалишь мое хозяйство? — засомневался он.
— Не спалю, небось.
— А собачек моих любимых будешь кормить?
Небось, буду.
— Я тебе ружо оставлю, Анатоль. Но ты зазря по людям не пали. И по зверям тоже.
Я миролюбивый, мог бы знать.
— Это ты хорошо придумал, Анатоль. Здорово придумал. Я тебе за это из города торт привезу.
— Ты, главное, не загуляй там.
— Еще чего! Я на своей машинёхе, глядишь, вернусь. Как белый человек, — возрадовался и развеселился Автономов.
Утром компания активно похмелялась. Братченко со товарищи и вторая группа запаслись, как я понял, горячительными напитками капитально. Сразу после завтрака намечалась, как я понял, опасная и хищническая акция под девизом ИКРА. Автономов, бывший рыбовод, уговаривал гостей воздержаться, опять напомнил об угрозе рыбнадзора и многомиллионных штрафах… но уже острое и жадное нетерпение охватило горожан.
— Не боись, Павлыч, за нас! Мы за себя сумеем постоять, — отвечал храбрый военачальник Алексей Петрович.
— Ну что ж, ну тогда как знаете, ребята, — разводил руками бесправный сторож. — А я баньку истоплю. Анатоль, ты остаешься?
— Я на море. Подальше от вас и водяры.
— Ну, правильно. Отдыхай. Сегодня штиль, солнышко — хорошо. Лодку резиновую возьми, если хочешь.
— А есть? Возьму.
Далеко не заплывай. Там течение отбивное.
— Ладно, не боись, Павлыч, — отвечал я подобно военачальнику.
Под вечер в воскресенье я остался на станции один. Да, один, не считая четырех щенков и их родительницы. И странное чувство абсолютной свободы охватило меня — точно сильный озноб пронизал душу и тело. ТАЙГА. МОРЕ. НЕБО. Я существовал в этих трех ипостасях. Один-одинешенек я стоял на обрыве — на обрыве своей жизни, если говорить возвышенно, — и был я независим от прежнего своего житья-бытья. Мы, пенсионеры, много думаем о смерти, свыкаемся с ней, как с неразлучной тенью, — и вот эта попутчица вдруг бесследно и бесшумно исчезла, как ее и не бывало. Я задышал новорожденно. Я издал молодой, радостный, нечленораздельный вопль, напугав юных песиков и их маму. Затем я с радостным рвением взялся за хозяйственные дела. В подсобке на складе я обнаружил початую железную бочку с известью, банки с краской и старые кисти — как раз то, что требовалось, чтобы преобразить автономовекий зачумленный дом. Он приедет, войдет и пораженно воскликнет: «Японский бог, Анатоль! Что я вижу!» — А я заору: «Ботинки снимай! У нас в грязном не ходят!» — да, так и будет.
Знаменитый ремонт в моей квартире был изначально подневолен; здесь же я белил, и красил, и наводил порядок в книгах с истинным вдохновением. Это был творческий акт.
Две ночи я провел в спальнике под открытым небом. Собачки пристраивались рядом и грели бока. Небо было ясное и звездное, нестареющее — то же самое, что в детстве и юности, лишь с приметами современности — движущимися светляками спутников. Какое божественное, гениальное произведение это небо, эти звезды! Какие богатые владения там открываются для бессмертной души! Невозможно уснуть, но если уснешь, то возможно не проснуться…
Автономов задерживался. К вечеру среды я серьезно встревожился: куда запропал этот шатун? Дорвался до городских соблазнов? Или… или возобновил союз с Миленой? Или с Раисой? ИЗБАВИ БОГ! Эти дамы даже незримым присутствием своим могут осквернить чудесное пристанище для одиноких пенсионеров.
Стемнело. Закрапал дождь. Я сидел и курил под навесом с поленницами дров, когда вдалеке послышалось слабое гудение мотора. Я встал и навострил уши. Да, приближалась машина. Приближался, несомненно, Автономов. Один? С новой компанией? Трезвый? Пьяный?
Я вышел из-под навеса, подняв капюшон куртки. Машина взяла крутой подъем на площадку и озарила ее сильным низким светом. А затем на скорости рванулась прямо на меня. Едва-едва я успел отпрыгнуть в сторону.
Завизжали тормоза. Свет фар погас. Щелкнула дверца, открываясь, и не кто иной, как Автономов заголосил по-дурному:
— Обалдел, писака! Жить надоело? Чего под колеса лезешь? Ха-ха-ха! Ну, здорово, волонтер! Как я тебя напугал, а?
Я круто выматерил его, как он того заслуживал.
— Ну-ну, Анатоль! Я же пошутил. Пошутил всего-то. Не сердись.
— Дебильные у тебя шуточки. Задавить мог.
— Я-то? На своей «тойоточке»? Да ты что, Анатоль! Исключено.
Он прибыл один, и он прибыл на собственной машине. Это было уже кое-что.
Собаки сбежались на знакомый голос, лая и скуля, и прыгая на Автономова. Он присел на корточки, отбиваясь от их поцелуев, приговаривая:
— Соскучились? Заждались меня? Ты хорошо их кормил, Анатоль? — строго спросил он.
— До упора, — сказал я.
— Молодец. Так и надо. А сам как тут? Соскучился? — выпрямился он.
— По кому это?
— Ну как — по кому. По людям. По мне, в частности.
— Мечтал, чтобы ты задержался на неделю-две.
— Ох, заливаешь, Анатоль! Гости наведывались?
— Были рыбинспектора. Проездом. Я их спровадил.
— Правильно. Нечего им тут делать! Больше никого?
— Больше никого.
— Ну, помоги мне. Я тут кое-что привез.
Салон и багажник были загружены ящиками с консервами, мешками с картошкой, мукой и крупой, которые мы стали перетаскивать в кладовку. Автономов сообщил, что снабдило его этим продовольствием управление.
— А вот моя покупочка! — подхватил он сразу две упаковки с баночным пивом. — А ты бутыль со спиртом прихвати. Она под сиденьем.
— СПИРТ? — вскричал я. — ЗАЧЕМ ПРИВЕЗ?
— А то как же! В тайге да без спиртяги. Нельзя, Анатоль.
— Я ЕГО ПОД ОБРЫВ ВЫЛЬЮ, КОСТЯ! МОЖНО?
— Ну да! Только посмей.
— Эх, Костя! Не мог удержаться от спиртного… эх ты! — горестно вздохнул я.
— Анатоль, имей совесть. Я же о тебе думал, когда этот спирт клянчил в управлении. Ты же без алкоголя не можешь, как все писаки. Спасибо надо мне сказать, а ты стонешь.
И ЭТОМУ ЧЕЛОВЕКУ Я СДУРУ ОТРЕМОНТИРОВАЛ ЕГО ЖИЛИЩЕ!
Он первым вошел в дом; я помедлил перед дверями. Я ожидал его реакции, и она не заставила себя ждать. Раздался сильный крик Автономова:
— Едрена мать! Куда я попал? Что это такое?! Анатоль!!
Я вошел с бутылью в руках, с блуждающей улыбкой на губах. Автономов стоял посреди кухни. Он растерянно озирался, как в незнакомой местности. Он говорил:
— Анатоль, едрена мать, что ты наделал? Во что ты превратил приют мой убогий?
— В нормальное человеческое жилье. Загляни-ка в спальню.
Он заглянул, не выпуская из рук пивных упаковок.
— Едрена мать!!
— Что, покрасивше стало, чем было? — загордился я.
— Анатоль, едрена мать, как ты посмел?! Кто тебя уполномочил ремонтничать? Ты же всю мою домашнюю экологию порушил, горожанин ты хренов!
— Не дури, пьянчуга.
— Так было все хорошо! Так уютно было! Все по-простому, по-таежному. Русским духом пахло. А теперь что? — стонал Автономов. — Какая-то образцовая изба-читальня! — стонал он.
— Ты серьезно, что ли, пес неблагодарный?
Как я буду тут жить? В такой ё…й стерильности! Занавесочки на окнах, едрена мать! А русский дух где? Нетути! Ты его вытравил, Анатоль.
— Ну-ка дыхни! — подступил я к нему. Он явно опорожнил в дороге за рулем парочку банок пива.
— Придется сжечь этот дом, — закончил свои стенания Автономов.
— И спасибо даже не скажешь?
— Спасибочки, Анатоль. На славу ты потрудился. Не ожидал от тебя такого.
— Я не для тебя старался, пьянчуга, а для себя, — веско сказал я. — Мне тут жить не один день. Я хочу жить комфортно.
