Тихо. Порывы вихристого ветра. Трепет листвы. Пыль кружит у их ног. Полощутся их волосы и одежда. Безумие.
Комната с большим каменным очагом, мраморной купелью, папоротниками и веерными пальмами была спланирована Линдзи так, чтобы ее муж мог хотя бы ненадолго забыть обо всех аэропортах и путешествиях. Через равные промежутки времени она извинялась за размеры помещения. Мраморная балюстрада на террасе, стеклянная стена, выходящая на закат, в углу — до сих пор не повешенная картина с Идры, морской пейзаж с кораблями. Это немного слишком, говорила она, разводя руками. Слишком широко, слишком просторно, слишком шикарно. Было бы о чем сокрушаться, отвечаем мы. Но нам следует помнить, что щепетильность такого рода всегда была частью обаяния среднего класса — особенно порождаемая привилегиями, которые сковывают, от которых не так легко освободиться, а ведь Линдзи, новая молодая жена, приехала сюда через несколько недель после того, как Дэвид нашел эту квартиру. Ей стало здесь неловко. Кроме всего прочего, у нее возникло чувство, что риск, которому Дэвид подвергается в странах вроде Ливана и Турции, как-то связан с размерами их гостиной.
Дэвид поставил пластинку из своей коллекции «Пасифик джаз рекорде» — с виолончелью и флейтой на конверте, милое сердцу напоминание о пятидесятых. Явился Рой Хардеман в новых очках, чересчур больших и квадратных, приехавший в Афины на два дня по делам. Мы решили, что выпьем еще по стаканчику и пойдем ужинать. Устроим себе ранний вечер, сказала Линдзи. Вот что нам нужно — ранний вечер.
Хардеман, оказавшийся на положении незваного гостя, тактично молчал, терпеливо выжидая, пока хозяин, хозяйка или их добрый приятель не затронут тему, которая позволит ему поддержать разговор, а то и поспорить. Ему не пришлось долго ждать.
— Я все читаю о диких племенах или ордах, которые когда-то нахлынули в Европу из Центральной Азии, — сказал Дэвид. — Почему нам нравится говорить об азиатах, что они сюда нахлынули?
— Не знаю, — ответил я.
— Почему мы не говорим, что македонцы нахлынули из Европы? Ведь так оно и было. Вспомните Александра. Но мы этого не говорим. А римляне, а крестоносцы?
— По-вашему, это расистское выражение? — сказал Хардеман.
— Белые люди основывали империи. А про темнокожих заявляют, что они нахлынули.
— А как насчет арийцев? — спросил Хардеман. — Про арийцев мы не говорим, что они нахлынули из Центральной Азии. Они проникли, мигрировали или просто появились.
— Вот именно. Это потому, что у арийцев светлая кожа. Светлокожие проникают. А темнокожие могут только нахлынуть. Турки нахлынули. Монголы тоже. Бактрийцы. Они накатывались волнами. Волна за волной.
— Хорошо. Ваша главная посылка, что Центральная Азия — место, откуда можно только нахлынуть. Так это относится исключительно к темнокожим народам, нахлынувшим из Центральной Азии, или Центральная Азия — это просто такое место, откуда могли нахлынуть люди с кожей любого цвета, кроме арийцев? Что мы обсуждаем — расы, язык или географию?
— Я думаю, в Центральной Азии есть что-то, заставляющее нас говорить, что люди оттуда нахлынули, но налицо и факт, что эти люди в основном темнокожие. Нельзя разделить две эти вещи.
— Мы же отделили арийцев, — сказал Хардеман. — А гунны? Уж гунны-то бесспорно нахлынули из Центральной Азии.
— Какого цвета были гунны? — спросил Дэвид.
— Ни темные, ни светлые.
— Надо мне было обсудить это с кем-нибудь другим.
— Виноват.
— Мне казалось, я ухватил что-то важное и интересное, без всяких чужих подсказок, зануда вы этакий.
— Может, так оно и есть. Я не уверен в своих аргументах.
— Как же.
— Честное слово.
— Ага, как же.
— Но идея любопытная, — сказал Хардеман.
— Идите вы к черту.
Мы пошли ужинать в старинный особняк около американского посольства. Хардеман опрокидывал стопки шотландского. Его безупречный пробор, геометрические очки и костюм-тройка казались результатом упорного самопознания. Он производил впечатление завершенности. Компактный, упакованный в отлично сшитые веши и без единой черточки, которая не была бы объектом придирчивого внутреннего анализа.
— Карен сказала — слышите, Линдзи? — что вы оба должны приехать к нам в Лондон погостить, как только мы устроимся.
— Хорошо. Весной.
— Лучше осенью. Нам надо подыскать няньку.
— У вас же нет детей, — сказала она.
— Это мои.
— Не знала, что у вас есть свои.
— От первого брака.
— Я не знала, — сказала она.
— Они проведут у нас лето. Карен собирается взять няньку.
Дэвид сидел тихо, обняв свое пиво, все еще огорченный недавним разговором.
— На днях я встречался с Андреасом, — сказал я. — Мы ужинали мозгами и внутренностями.
— Славный человек, — сказал Хардеман. — Ясная голова, логический ум.
— Что он делает в вашей фирме?
— Агент по продаже. Прекрасный работник. В Бремене его обожают. Хорошо говорит по-немецки. Начальство очень упрашивало его остаться.
Я позволил молчанию оттенить последнюю фразу. Мы заказали всем пива. Когда появилась еда, мы изучили содержимое всех тарелок. После краткого обсуждения Линдзи и я совершили обмен.
— Вам не рассказывали, чем Карен занималась по вечерам? — спросил Хардеман.
Я сказал, что не помню. Выяснилось, что по вечерам она сидела на табуреточке у правой кромки поля на Фултонском окружном стадионе в Атланте, штат Джорджия, и время от времени бегала за мячами, которые выбирали в ту сторону бейсболисты Национальной лиги. Тогда ей было шестнадцать — золотая девушка на зеленой траве, с волосами до пояса. Он встретил ее шесть лет спустя во вращающемся ресторане.
— А я думал, она сидела у левой кромки, — сказал Дэвид.
— У правой.
— Она говорила, у левой.
— Не может быть. Больше всего она боялась левшей с битой. Кто тогда играл? Вы же специалист. Напомните нам парочку имен.
Дэвид снова взялся за свое карри. Когда мы допили пиво, Хардеман заказал еще шотландского. А когда он спросил, где туалет, я ответил, что составлю ему компанию.
Вода шла только холодная. Мы стояли спиной друг к другу. Я держал руки под краном и обращался через плечо к Хардеману, который справлял малую нужду.
— Я правильно понял, что Андреас уходит из фирмы?
— Да.
— А мне казалось, он переезжает в Лондон вместе со всеми прочими ведущими сотрудниками.
— Вы ошибались.
— Стало быть, он хочет остаться в Афинах.
— Я не знаю, чего он хочет.
— Может, он ищет работу, вы не в курсе? Он вам что-нибудь говорил?
— С чего бы? Мы на таком уровне не общаемся. Моя область — производств.
— Мне было бы любопытно выяснить его планы. Для этого нужен всего лишь один телефонный звонок.
— Так позвоните, — сказал он.
— Не могли бы вы позвонить за меня? Не Андреасу. Кому-нибудь из отдела продаж или из начальства.
Он закончил свои дела у писсуара и медленно повернулся ко мне. Я уперся взглядом в голую стену перед собой.
— Это еще зачем? — спросил он.
— Мне хотелось бы знать, почему он уволился, где теперь будет работать. Если он не ищет новой работы, я хотел бы знать, почему. А еще мне интересно, намерен ли он остаться в Афинах. — Я помедлил, держа руки под струей. — Это может оказаться важным.
— А где работаете вы? — спросил Хардеман.
— Дэвид наверняка говорил вам об этом.
— А он знает?
— Конечно, знает. Слушайте, я не могу углубляться в детали. Скажу вам одно: возможно, у Андреаса есть приработок. Возможно, он связан не только с бременской фирмой по производству охладительных систем.
— Андреас был для фирмы ценным сотрудником. Почему я должен заниматься несанкционированными проверками? Мы работали в одной организации. И если он решил уйти, потом он может точно так же решить вернуться.
— Что вы о нем знаете такого, чего нет в его личном деле? Неважно, что. Хоть что-нибудь.
— Если кто-то и вызывает у меня сомнения, это отнюдь не он.
— Очень смешно.
— Я не шучу. Да, Дэвид говорил о страховке от политических потрясений. Еще он упоминал о кодированных телексах, которые он иногда отправляет вам в расшифрованном виде, и я сказал ему, что считаю это неразумным, каким бы ни было их содержание и как бы давно вы с ним ни дружили. Я могу ничего не знать о личной жизни Андреаса и его политической активности, но я знаю фирму, в которой он работал последние три или четыре года. А что я знаю о вас?
Что я мог ему ответить — мы-де братья-американцы? Уставившись в стену, полоща руки в воде, я чувствовал себя дураком. В этих попытках раздобыть нужные сведения я преуспел меньше самого глупого сыщика-любителя, потому что это была чисто любительская тактика: стараться выведать что-нибудь в сортире, спрашивая невзначай. А я не умел даже спрашивать невзначай.
