— Реву. Вот же какая я. А вдруг у тебя кончатся сейчас деньги? Сережик, не кончатся?
— Не. Я тут.
— Приезжай. Я тебе адрес, сейчас. Ты пишешь? Скорее вынимай ручку, момче, слушай. Метро Киевский вокзал. Ты сейчас беги на Пражскую, там сядешь на…
— Лика. Чего я приеду. Давай вы в городе где, ну встретимся. Ты и Иван.
— В больнице Иван. Сережик… ты приезжай, сейчас прямо.
— Говори адрес. Я найду.
Первая неделя слилась в один бесконечный день, полный поездок в реанимацию, походов на рынок с зажатой в руке запиской, чего купить, телефонных звонков в клинику и беготни по аптекам. Время от времени Серега очухивался посреди маленького сквера, где сидел на скамье, напряженно следя, чтоб шестилетний Лелик не убрел за пределы, ограниченные чугунным забором. Или за столом, где уставшая Лика мелкими глотками пила чай и плакала, вытирая слезы. Сначала горькие, а потом, когда Ивана перевели из реанимации в палату, уже тихие, почти радостные. Ленка в халате крутилась у плиты, изучающе посматривала совсем отцовскими светлыми глазами на широком лице, таком же, как у Лики. А потом, в один из дней середины июля, когда за окном торчали черные густые тучи, проливая короткие мощные дожди, прошитые сверканием молний, Лика позвала Горчика из маленькой комнаты, куда его стремительно вселили сразу, как пришел, и сказала, усаживая в большое кресло напротив мраморного камина:
— Сережик. Что бы я делала без тебя, родной мой. Считай ты Ваньку и вытащил.
Горчик опустил голову. Ну, вот, прощаться пора. Ну и пора, правда. Еще заеду в больницу, посижу рядом, расскажу чего, про море, про рыбу там. И надо ж денег где-то…
— Я хочу у подруги пожить, пока Ваня в клинике. Она живет совсем рядом, два шага. А ты, я прошу, побудь тут. С Леночкой и Леликом. Понимаю, я страшная эгоистка, у тебя, наверное, свои дела тут, но пожалуйста… Леночке нельзя одной, и работа у нее. А Лелька до сентября получается, никуда не попал, мы думали, с нами будет. Если она уволится, потом искать работу. А у нее хорошая. И вообще я хочу, чтоб ты был, когда Иван вернется, мы, наконец, по-человечески побудем вместе. Ты нам совсем родной человек, Сережик.
Она замолчала, напряженно глядя на опущенное узкое лицо. Добавила:
— Пожалуйста.
И он кивнул. Конечно, куда их бросать. Иван после инфаркта своего до сих пор еле языком ворочает, после трех слов отдыхает, ослаб. И Лика еле на ногах. У Ленки под глазами черные круги.
Он остался. И тем же вечером, вернувшись со своей хорошей работы — Ленка была администратором небольшого клуба с дискотекой и концертами рок-групп, она зашла к себе — проверить спящего Лелика, потом долго шумела водой в душе. И пришла, замотанная в большой махровый халат, села на тахту, прижимая Горчика круглым бедром. Подняла руку с темной бутылкой.
— Давай, что ли, отметим знакомство, легендарный Сережа Горчик. Пока в доме тишина и относительный покой.
Серега незаметно отполз ближе к стенке, злясь на дурацкую ситуацию. Никому он, конечно, дорогу не перейдет, Лика успела ему рассказать, что Виктор, Лелькин отец, два раза уходил и вот ушел в третий раз в прошлом году- женился, наконец, и теперь слава аллаху, больше не явится. Но Горчик помнил, как Ленка приняла его за бывшего мужа во время телефонного разговора. Это раз. А второе — получается, вроде он втерся. И Ленка вроде как та сладкая Катя у завоевателя Андрюхи. Такая вот фигня…
— Лен, ты иди, а? Я спать хочу. И вообще.
— Что вообще? — Ленка поставила бутылку на пол и, распахнув халат, скинула с плеч. Она было рослая и крупная, с хорошей фигурой, для Серого великовата, наверное, но в деловом костюме смотрелась отменно, и волосы русые заплетала в небрежную красивую косу, а глаза — зеленые, кошачьи.
Сидеть голая не стала. Сразу откинула простыню и легла, прижимаясь к неподвижному Горчику большим крепким телом, положила на его бедро ногу, согнутую в колене. И сунула руку к впалому животу. Повторила вопрос, слегка насмешливо:
— Что вообще? Скажешь — не хочешь?
Ее рука уже получила ответ и потому Горчик с отчаянием сказал другое:
— Не пью я. Совсем.
— И не пей, — согласилась Ленка, целуя его в шею, — а я после выпью. Сейчас не могу, всю последнюю неделю еле держалась, Сережка, глазами тебя протерла чуть не насквозь.
— Лен…
— Выгоняешь?
Его спине стало холодно. И тишина. Медленно повернулся, тихо, чтоб не наткнуться рукой на ее бедро или грудь. И услышал — плачет, тихо-тихо, прижимая ко рту руку. В полумраке белеет спина и опущенные плечи с темной короткой косой.
— Лен, — беспомощно сказал Горчик, сел, трогая спину, а та под его рукой тряслась, — ну ты что, Лен. Ле-на…
— Не прогоняй, — она говорила, не поворачиваясь, и совсем как мать добавила, — пожалуйста.
Куда мне — прогонять, думал Горчик, повертывая ее к себе и целуя мокрое лицо, тоже мне прогоняльщик, в чужом-то дому. Вся извелась, та не по мне же, это все нервы, отец чуть не умер, считай…
Потом лежали молча, накрытые простыней, смотрели в потолок. По нему бежали смутные блики.
— Тебе лет сколько, Сережа?
— Двадцать три. Было вот, весной.
— Совсем мальчик. Я тебя на двенадцать лет старше.
— Та не. Ты моложе выглядишь. Я б не сказал, что на столько.
Ленка усмехнулась.
— Жалеешь. Несчастную мать-одиночку, да?
— Чего жалею? Ты вон самостоятельная какая. Он тебе сильно, что ли, нужен, муж-то? Тебе всего лучше, чтоб пришел, погулялся с Лелькой. Отец. А самой — так ты кого хочешь себе выкрутишь. Хоть пацана с дискотеки своей.
— Правильно излагаешь, — удивленно согласилась Ленка, — уловил самую суть.
— Чего ее ловить. Подумать и вот ясно все.
Она села, нашаривая бутылку.
— Откроешь? Я стакан принесу.
Встала, голая, с бликом от окна по бедру и локтю, по широкому плечу.
— Халат накинь, а то вдруг Лелька проснется.
— Ах, — засмеялась Ленка, — какие мы целомудренные мальчики. Я тут возьму, на полке. И кстати, насчет пацана с дискотеки. Были, Сережа, и пацаны были. Когда Витька сволочь стал по девочкам ударять молоденьким, то и я попробовала.
Она села, протягивая высокий стакан. Горчик нагнул горлышко бутылки, следя, чтоб не расплескать шипучее вино. У Ленки была большая, но совсем не такая, как у Инги, грудь. Полная и высокая, будто задранная немного вверх, и соски смотрели в стороны, как лисьи носы. Маленькие.
Она выпила шампанское сидя, медленно глотала, ожидая, когда уляжется, и после глотала снова. И, поставив пустой стакан на ковер, откинула простыню.
— Я так устала, Сережка. От всей этой суматохи, от разборок, вообще от того, что вокруг всегда люди. А хочется, знаешь, проснуться и — голая на песок. Там заниматься любовью. Под пальмами, на краю кораллового атолла, чтоб вода совсем изумрудная. И никого, кроме голых любовников — ни детей, ни папы с его сердцем, ни матери с суетой. Ужасно, да? Но это просто от усталости, понимаешь? Зато честно.
— Понимаю, — сказал Горчик.
Ее руки бродили по его коже, трогали плечи, касались груди. Щелкнул выключатель, и зажглась маленькая настольная лампа.
— Хочу смотреть. Ты вон какой. Совсем пацан, худой и узкий. Мне нравится слово. Не мальчик, а именно — пацан. Хулиганское такое. И картинка эта… — ее палец не отрываясь, рисовал по татуировке, — сразу ясно, ты опытный, злой и жесткий. Мне это очень нравится. Очень. Знаешь, как мне нравится это? Сережа, знаешь как?
— Ннет…
— Я покажу. Сейчас, еще выпью немножко. И покажу, как. Тебе понравится. У нас впереди до утра времени. Охренеть, правда?
Он все же убрал ее руку с татуировки. Но ответил честно:
— Мне уже нравится, Ленка.
В узкое окно с полукруглой арочкой глядела луна, белая, как слепой глаз. Створка была открыта и луна отражалась в ней кривым овалом. А ветер, теплый, шевелил резные листья на макушке платана и один лист все время попадал на луну, тыча в нее черными уголками.
— Я покурю? — Серега встал, скрипнула сетка под толстым матрасом. Обе луны скрылись за очерком темной фигуры. Протянулась рука, нашаривая пачку среди рассыпанных по широкому подоконнику мелочей.
Инга подняла подушку и села выше, укрывая колени простыней.
— Я тоже. Сядь тут. Рядом.
Он сел, пламя зажигалки осветило скулы и прядь волос. Подал Инге прикуренную сигарету и поставил пепельницу к себе на колено. Два огонька тлели, разгораясь и угасая. Дым перемешивался с запахом моря и сонных цветов. Что там у нас цветет, в августе, думала Инга, бережно, чтоб не обжечь ему ногу, стряхивая пепел. Розы. Море, платаны, песок. Дракон с умной спокойной мордой, уложенной среди розовых кустов. Они уедут, а он останется, и люди из других санаториев будут приходить, ведя за руку детей — посмотреть на большого дракона. О нем станут рассказывать таксисты и водители, экскурсоводы и просто местные, как рассказали Инге и Сереже о мозаичном фонтане в санатории «Облака» и о бассейне с резными дельфинами в доме отдыха медиков.
