Мама с Дашей и Рома буквально валились с ног, но это не помешало им собрать последние силы и пойти знакомиться с Маленьким Тао и с Леней. То, что у меня есть еще черненькая Линя, я скрывала до последнего момента. До самого приезда на Кануй мама не знала и о том, что со мной произошло за последнее время. Честно говоря, я даже не представляла себе, как смогу обо всем этом им с Дашей рассказать. Я не спала всю ночь. И это, наверное, была моя самая счастливая ночь за все последние годы. Мы были вчетвером в комнате: я, мой любимый человек и Тао с Линей, которые спокойно спали в своих маленьких кроватках. А рядом, в соседнем домике, — мама и Даша. Ну и Рома, бедный слабоумный Рома, разумеется! И главное, ни мне, ни моим близким больше ничего не угрожало! Нет… Я не права, конечно! Маме угрожало! Все говорило за то, что рак поджелудочной железы — это не диагноз, а приговор!
Утром, когда все еще спали, мы с мамой поехали к доктору Харикумару. Лене я рассказала, в чем дело, еще ночью, когда мама ушла спать. Перед тем как я вышла из домика, он обнял меня, пожелал удачи и внезапно сказал:
— Когда закончите и вернетесь, сразу иди к Большому Тао. Он очень ждет тебя.
— Что-то случилось?
— Нет… Он сам сказал, ничего особенного…
— Может, прямо сейчас зайти к нему? — заволновалась я.
— Нет… Пожалуй, сейчас не надо. Но потом зайди сразу.
Мы молниеносно домчались до клиники доктора Харикумара, и прямо с порога, едва поздоровавшись, я вывалила ему на стол мамины анализы и снимки. То, что было написано по-русски, я, как могла, ему переводила.
— Я не специалист в этой области! — сказал индус. — Но… ваша мама понимает по-английски?
— Практически нет…
— Насколько я понимаю, — он как мог оптимистично посмотрел маме в глаза, — все очень плохо!
— Неужели? — Я тоже заставила себя улыбнуться, словно услышала от врача нечто очень обнадеживающее.
— Нужно отправить вашу маму в клинику в Бангкок, там у меня неплохие знакомства. Пусть все перепроверят. Послушаем их рекомендации… Больше я ничего не могу предложить… Увы…
— Когда мама сможет туда поехать?
— Если вы подождете полчаса, не больше, я позвоню и договорюсь.
Через пятнадцать минут мы уже знали, что послезавтра маму ждут в Бангкоке, в небольшой частной клинике, которая сотрудничает с лучшими онкологами и лабораториями. Там за несколько дней смогут провести все исследования и определить, насколько точен российский диагноз и что имеет смысл делать дальше… И имеет ли… Я решила, что попрошу Леню съездить с мамой, чтобы помочь с переводом и вообще, чтобы она не была одна. Я ехать не могла — мне нужно было обустраивать семью, детей, срочно начинать переоформление Леонардовых бунгало и решать вопрос об их перестройке.
Я поблагодарила доктора, и мы уже собирались выйти к машине, но на пороге своего кабинета доктор Харикумар остановил меня.
— Вы уже были у господина Тао?
— Я сейчас еду к нему!
— Не задерживайтесь! Я тоже скоро приеду. Он велел мне приехать через два часа после вас.
— Может быть, хоть вы объясните мне, что случилось?
— Большой Тао умирает… Он сказал, что ждет только вас.
— Как?! От чего он умирает?
Доктор Харикумар пожал плечами.
— Я не знаю. Он не дает ни мне, ни другим врачам прикасаться к себе. Три дня назад он слег в постель, вызвал своего адвоката и нотариуса. Сообщил, что жизнь его подошла к концу, что после них с женой здесь остаются Маленький Тао и Маленькая Линя, а ему пора уходить к предкам. — Доктор Харикумар помолчал чуть-чуть и, зачем-то оглядевшись, добавил шепотом: — Извините, но, по-моему, господин Тао немного сошел с ума. Он ведь ничем не болел, насколько мне известно!
Я впервые оказалась в комнате Большого Тао, являвшейся одновременно спальней и кабинетом. Большое светлое помещение было обставлено лишь скромной мебелью из неокрашенного ротанга. Все было сделано из легкого плетеного дерева: стулья, кресло, кровать и даже письменный стол. Старик лежал, он казался очень бледным и действительно обрадовался, увидев меня. Несмотря на очевидную слабость, Большой Тао улыбнулся и с напускной строгостью приказал:
— Не смей плакать! Я ухожу к тем, кто меня любил и кого любил я! Я знаю, что меня… там… ждет суд… Я, конечно, боюсь немного, но надеюсь на снисхождение. Как ты думаешь, я заслужил снисхождения к моим грехам?
Я закивала. Говорить я не могла — меня душили слезы.
— Что с вами, господин Тао? Харикумар сказал, что вы не даете врачам до себя дотронуться. Почему?
— Потому что знаю, что это бесполезно. У меня сейчас нет времени на врачей. Я не болен, я совсем здоров… Просто я умираю. Три дня назад я проснулся утром и понял, что пришло мое время. Так ушли и мой отец, и мой дед. Я давно должен был уйти, но только теперь после нас с женой останутся на земле Маленький Тао и Маленькая Линя. Благодаря тебе. Спасибо тебе за это! Спасибо! В конце моей жизни я получил то, о чем мечтал. Я ухожу счастливым! А теперь перейдем к делам!
Адвокат и нотариус еще до моего прихода находились в комнате старика. Не зная ни слова по-русски, во время нашей беседы с Большим Тао они сидели в креслах возле окна и вежливо молчали.
Доктор Харикумар, как и обещал, вошел в комнату ровно через два часа после меня. Но душа Большого Тао к этому моменту уже покинула хлипкие стены его земного жилища.
Старик успел предупредить о своем уходе тех немногих, кого считал друзьями. Али-Хассан Култыгов только передал с прибывшим на похороны посольским работником, что очень скорбит, но приехать не может, и выразил соболезнования родным и близким. Кому эти соболезнования были адресованы, так и осталось непонятным. Мне? Именно мне? А может быть, маленьким Тао и Лине?
Сам сотрудник российского посольства был огромен, мрачен и немногословен. Соответствовал обстоятельствам. Перед отлетом в Бангкок он еще раз передал мне персональный привет от Али-Хассана и его извинения за то, как все произошло.
— Больше такого не повторится, будьте уверены! — сказал он мне на прощание.
— Что вы! Я только благодарна господину Култыгову за все, что он для моей семьи сделал! — ответила я. — К тому же, надеюсь, и мне вас беспокоить будет незачем!
— И мы надеемся, но кто знает?! — Могучий человек осторожно пожал мою руку. — Да! И мы, разумеется, передадим от вас привет Мураду Чигириеву!
Я почти забыла имя этого человека, но теперь, когда оно было вслух упомянуто, волна бешенства и ненависти накатила на меня. Я с трудом сдержалась от возгласа проклятия.
— Не волнуйтесь! Мы ничего не забыли!
И они действительно не забыли. Недавно я получила по почте вырезку из одной из московских газет о том, что известный предприниматель, политический деятель и к тому же, непонятно за какие заслуги, Герой России Мурад Чигириев по неосторожности убил себя во время охоты в одном из подмосковных лесов. По чистой неосторожности он четыре раза выстрелил себе в голову и, уже падая, дважды напоролся на большой охотничий нож. Впрочем, некоторые корреспонденты предположили, что на самом деле это был не несчастный случай, а самое настоящее… самоубийство, вызванное многолетней депрессией.
Мама с Леней съездили в клинику, куда направил нас доктор Харикумар. Они пробыли в Бангкоке три дня, и мама вернулась абсолютно потрясенная. Врачи не нашли у нее ничего серьезного, кроме остаточных явлений гастрита и легкого панкреатита. У них вызвали сомнения и результаты исследований, проведенных их коллегами в Москве. Впрочем, разбираться в любом случае было уже не в чем! Главный врач клиники поздравил маму и, разведя руками, сказал, что, скорее всего, никакого рака не было, хотя ему известно и то, что в одном из нескольких десятков тысяч случаев самая настоящая опухоль саморазрушается и болезнь излечивается без медицинского вмешательства. Никакой закономерности подобного явления до сих пор установить не удалось. Я не люблю слово «чудо», но мама жива, здорова. При этом она никогда не расстается с той мятой иконкой, которую подобрала на развалинах в Крюковище.
И еще одна вещь, найденная на том пепелище, стала талисманом нашей семьи — железный ключ от старого висячего замка. Рома, еще в младенчестве признанный врачами олигофреном, в пятнадцать лет поступил в Гарвард. Он и сейчас немного странный, замкнутый молодой человек, но при этом у него репутация компьютерного гения. У меня нет рационального объяснения произошедшим с ним переменам. Впрочем, с диагнозом «олигофрения» в свое время тоже не все обследовавшие Рому врачи соглашались. Один весьма уважаемый профессор говорил маме, что не исключает, что у Ромы лишь временная задержка в развитии и, вполне возможно, к началу полового созревания возникнут благотворные изменения.
Как бы там ни было, Рома никогда не снимает со своей шеи шнурок от ботинок, на котором подвешен найденный в Архипушкином дворе старый ключ от амбарного замка. «Это — ключ от моих мозгов!» — объясняет он смысл своего «амулета». И честно говоря, я не знаю, шутит он или нет.
