Язык у попенка развязывается. Пиво — это пиво.
— Сначала в нашу церковь запрос пришел, — рассказывает он.
— Запрос?
— Ну да. Бумажка такая — спрашивают о такой-то книге. О «Житии». Дескать, книга очень нужна для таких-то аспирантов.
— Просили продать?
— Нет. Просили хотя бы почитать. Поизучать. На месяц или на два.
— И что?
— А отец Василий отказал им.
— Еще бы — такую книгу. Ее дать подержать, и то опасно.
Это Светик говорит. И тут же в ней срабатывает та самая пружинка. Светик еще только первые слова произносит, а пружинка уже срабатывает.
Светик молчит.
— Как раз я решился бежать из церкви, — рассказывает служка. — Решился свет белый посмотреть.
— Ты молодчина! — говорит Бабрыка. Запрокидывает голову и булькает пивом из горлышка.
— И тогда, — рассказывает служка, — я спросил себя самого: «Нужны ли мне деньги, чтобы попутешествовать?» — «Нужны». — «Получу ли я деньги за книгу, если привезу ее сюда, к этим аспирантам?» — «Получу». И тогда я…
— И тогда ты сбежал.
— Точно!..
— И упер книгу с собой.
— Точно!..
И смеются.
А Светик рассматривает «Житие». Листает тяжеловесные страницы. Разбирает отдельные слова.
— Почитай. Почитай. Бога поймешь, — смеется недоделанный попик.
И тут Бабрыка прибавляет звук — футбол! Вот он, футбол! — слышится рев стадиона. Бабрыка и недоделанный прилипают к телевизору. Это надолго.
Светик уходит с книгой в свою комнату. Там пристраивает ее на столе. Снимает с гвоздика фотоаппарат Бабрыки. При фотоаппарате есть вспышка. Светик прикрывает плотнее дверь. И окна.
— Начали, — говорит она сама себе. — Приготовить улыбку… Сейчас вылетит птичка!
И не торопясь принимается щелкать. Страницу за страницей. Книга называется «Житие игумена нашего Варсонофия».
А дня через три Светик подходит к Каратыгину. На рынке. Когда дневной жар уже спадает.
— Где ваши бородатые?
— Кто?
— Ну те, двое. Аспиранты. Которым не мешало бы побриться. И помыться заодно. — Светик немножко нервничает.
— Кто вы? — И Каратыгин рассматривает Светика.
Не узнает. Или, может, ваньку валяет?.. У нее милое, привлекательное лицо. У нее большие серые глаза. У нее стройная фигура. Мог бы уже и приметить.
— У меня есть «Житие», — говорит Светик.
Тут же — из ближайшей телефонной будки — Каратыгин звонит. Теперь Светик его рассматривает. Ничего себе мужчина.
Появляются филологи — очень быстро они появляются. Оба взволнованы. Чудаки они все-таки. И конечно, сегодня не умывались.
Светик спрашивает, как их дела с религией. С попиком то есть.
— У нас уже есть четыре сотни. Кое-как наскребли, — жалуются они. — А он уперся, хочет пять. И ни рублем меньше.
— Да, — сочувствует Светик. — Он скорее умрет, чем уступит.
— Скорее ислам примет, — вздыхают они.
И тогда Светик открывает свою бело-голубую сумку. Недавнее приобретение. У Светика, что ни говори, есть вкус к вещичкам.
— Что это?
Светик дает им подержать в руках. Посмотреть. Две фотокопии «Жития».
— Вот, — говорит Светик. — Двести рубликов за фотокопию. Качество — блеск.
— Хорошее качество, — соглашаются те.
— Берите обе — и вам не придется рвать из рук в руки. У каждого будет своя. И пишите себе спокойненько диссертации.
Бородачи колеблются, но только для вида. И от неожиданности, конечно. Они ведь и запрашивали книгу, чтобы ее скопировать. Дело немыслимое! Выгодное! За две сотняги в личное пользование. Хоть на всю жизнь. И хоть сегодня же приступай к чтению!
И рублики при себе — они их вынули. Отсчитывают и дают Светику. Крупные деньги легко считаются.
Светик забирает четыре сотни и уходит. А прощаясь, говорит:
— Только просьба. Ни звука.
— Конечно, — обещают они.
— И если тот попик сунется, ему тоже ни звука.
А на другой день Светик встречает на рынке этого недоделанного попика. Вид у него — хуже не бывает. Опечален с ног до головы. Плох. И заметно, что уже пообносился.
— Представляешь, беда какая, — жалуется он Светику. — Им не нужна книга.
— Худо.
— Хуже некуда. У них, видно, сменилась тема диссертации. А я совсем на мели и голоден… Книга никому не нужна.
Если б Светик умела всхлипывать, она бы сейчас попробовала это сделать. В конце концов, она ему сочувствует. Искренне. Она ведь тоже могла для начала попасть ногой в такую лепешку. Никто не застрахован.
— А ведь они четыреста рублей давали! — сокрушается он.
— А сейчас?
— Сейчас вообще не берут.
— Н-да.
— Хоть в урну выбрасывай. Вон на углу — видишь урну?
Служка закуривает.
— Что дальше? — спрашивает Светик. — Путешествовать отправишься?
— Какое теперь путешествие!
— А куда же?
И служка рассказывает — путь только в Запорожье. Там у него братан. Старший братан. Начальником вроде работает. Надо бы поехать к нему, но денег нет. Совсем нет. А «Житие» никто не берет. Оно, видно, и нужно было только тем двум психам.
— Представляешь, — служка совсем сражен и пал духом, — даже за сотню не берут.
Светик ему сочувствует. Жизнь есть жизнь, что поделаешь. А затем она сама берет у него «Житие». За сотню. Служка счастлив.
— Билет до Запорожья куплю. И на пропитание останется — отлично!
И он тут же меняется, потому что счастье, конечно же, меняет человека. Он начинает клянчить. Клянчить на радостях:
— Набрось червонец. Набрось, Светик… На бутылочку мне, грешному. Чтобы веселее ехать.
— Ладно, — говорит Светик. — На кружку пива.
И она ищет, ищет в карманчике… Тут ей становится жаль беднягу. И не потому, что она перебежала ему дорожку с фотокопиями. А просто так жаль — с неба, ни с того ни с сего. Со Светиком бывает такое.
Она дает ему еще двадцать рублей. Он смотрит — и своим голубеньким глазкам не верит.
— За что, Светик?
— А ни за что… Вали в Запорожье.
* * *
День замечательный — блеск, а не день. И склад какой замечательный! Книжный!
Книги загружает в машину старик сторож. Бабрыка ему помогает. А они двое — Светик и Николай Степаныч — стоят в сторонке. И мило разговаривают. Дяденька Николай Степаныч говорит всякие такие слова. И теперь уже не ее, а его сладкие глазки работают не переставая.
— А какая книга? — уточняет Светик.
— Не волнуйся, Светланочка.
— А все-таки?
— Сборник детективов. Среди них — два американских.
То, что надо. В каждой связке по двадцать книг. Пять связок. С каждой книги чистой прибыли пять (пусть так!) рубликов. Итого 5x5. Пятьсот рублей. Из них половину дяденьке Николай Степанычу. Ну что ж, двести пятьдесят рублей для Светика не пустячок. На дороге не валяются. Тем более это только начало.
А вокруг теплый-теплый вечер.
Когда они возвращаются, уже темно. Бабрыка что-то нервничает. Дергает машину. На заднем сиденье бултыхаются связки книг.
После перекрестка они попадают в небольшой затор машин, поворачивающих налево. И черепашьим ходом ползут по направлению к старому четырехэтажному дому. На этот дом Светик сейчас и смотрит. Светик и в прежние дни на него поглядывала. Там живет этот книжник с загипсованной клешней. Каратыгин.
— Прижмись, — говорит Светик Бабрыке.
— А?
— Да не ко мне — очень ты мне нужен!.. К дому прижмись.
— К этому?
— Ага.
Штука в том, что Светик вдруг увидела его в окне — первый этаж, шторки почти раздернуты. Каратыгин шастает взад-вперед и почесывает грудь загипсованной рукой. Ну и видок.
— Долго будем стоять? — спрашивает Бабрыка, как заправский таксист.
— Тсс.
Светик видит, что Каратыгин переместился в соседнее окно, — ага, потопал на кухню. Зажег газ. Поставил чайник. Кухня коммунальная, очень смахивает на кухни родного Челябинска.
— Жди здесь, — говорит Светик Бабрыке. Она берет одну из книг с заднего сиденья. Просто так. Для видимости. К тому же детективы — это детективы, по ним очень даже умные люди, бывает, сохнут.
Квартиру Светик находит мигом. Мать честная — коммунальная дыра, затхлость и десяток кошек. Каратыгин проживает в угловой. Тук-тук-тук.
— Здрасьте, — говорит Светик.
Каратыгин кивнул. Наливает себе чай. Ноль внимания. Светик оглядывает его комнату — ну и сарай. Даже жутковато. Комната вообще-то большая. Но вся середина и угол заняты книгами. В середине просто-напросто гора — почти до потолка.
И конечно, никакой обстановки. Рухлядь. Даже холодильника нет. Ну и ну.
— Чего вам? — спрашивает он. Не очень-то вежливо спрашивает.
Светик сделала наивное лицо — одно из своих любимых, из сильнодействующих. Я, дескать, девочка простая. Меня, дескать, и обидеть нетрудно, и обхамить. Я, дескать, как травка в поле…
