— Может, на обратном пути, — сказала она. — Не хочу заставлять Джека ждать. — Ее пальцы нервно теребили четки. — Где мы с ним увидимся? У него отдельная палата?
— Нет, с ним лежит еще один мужчина. Но там есть уютная терраса, где пациенты могут прогуливаться или сидеть в тени. Я так думал, что мы пойдем туда. Там нам никто не помешает.
Когда они прибыли в Св. Иосифа, водитель опустил пристегнутую к инвалидному креслу Урсулу на землю и повез по пандусу к больничному лифту. Приехав на нужный этаж, Бернард попросил водителя подождать их внизу и взялся за кресло. Сначала он заглянул в палату к отцу, но его кровать пустовала. Мистер Уинтерспун, оторвавшись от своего мини-телевизора, сказал, что мистер Уолш с дочерью на террасе. Бернард повез кресло дальше по коридору, миновал пару раздвижных дверей, вышел наружу, завернул за угол — и тут, в конце террасы, и нашел их. Мистер Уолш тоже сидел в инвалидном кресле, а Тесса, нагнувшись, поправляла ему на коленях халат.
— Джек! — хрипло произнесла Урсула, слишком тихо, чтобы он услышал, но мистер Уолш, должно быть, почувствовал ее присутствие, потому что резко оглянулся и что-то сказал Тессе. Улыбнувшись, она приветственно помахала рукой и начала толкать кресло к Бернарду и Урсуле, так что все они встретились, чуть не столкнувшись, в середине террасы — со смехом, слезами и возгласами. Мистер Уолш, без сомнения, решил держать эмоциональную сторону ситуации под контролем с помощью непоколебимой веселости.
— Эй! — вскричал он, когда два кресла съехались. — Не так быстро! Мне не нужна еще одна авария.
— Джек! Джек! Как чудесно наконец-то увидеть тебя, — воскликнула Урсула, наклоняясь над сцепившимися колесами, чтобы пожать ему руку и поцеловать в щеку.
— Мне тоже, Урсула. Однако ну и видок у нас с тобой в этих штуковинах — как пара чучел Гая Фокса[96].
— Ты прекрасно выглядишь, Джек. Как твое бедро?
— Говорят, срастается хорошо. Заметь, я не знаю, буду ли я снова таким, как прежде. А как ты, моя дорогая?
— Сам видишь, — пожала плечами Урсула.
— Ну да, ты сильно похудела. Я очень сожалею о твоей болезни, Урсула. Ну, не плачь. Не плачь. — Взяв в руки ее костлявую кисть, он нервно похлопал по ней.
Бернард и Тесса поставили кресла в тихом, тенистом уголке террасы, напоминавшем аркаду, увитую вьющимися растениями в цвету, которые перекинулись через решетчатую крышу, как раз и давая тень. Для мистера Уолша прелесть этого места заключалась в том, что здесь можно было курить, и он немедленно распечатал пачку «Пэлл-Мэлла» и предложил присутствующим.
— Никто не хочет? — уточнил oн. — Что ж, буду надрываться в одиночку, отгоняя от всех вас мух.
После оживленного обсуждения поездки Урсулы в санитарной машине, мнения мистера Уолша насчет больницы Св. Иосифа, вида, открывающегося с террасы, и подобных ничего не значащих вещей наступила тишина.
— Ну разве не глупо, — вздохнула Урсула. — Так много нужно всего сказать, что не знаешь, с чего начать.
— Мы ненадолго оставим вас вдвоем, — сказал Бернард.
— Не нужно, — воспротивился отец. — Вы с Тессой не мешаете… а, Урсула?
Та пробормотала что-то неразборчивое. Однако Тесса поддержала Бернарда, и они удалились, оставив стариков сидящими друг против друга в инвалидных креслах. Мистер Уолш посмотрел им вслед с таким видом, словно его загнали в угол.
Бернард и Тесса ушли в другой конец террасы и, облокотившись на балюстраду, стали смотреть на крыши домов в пригороде, блестевшие на солнце, на автостраду, где интенсивность движения все нарастала, и — в отдалении — на затянутый маревом ровный индустриальный пейзаж вокруг порта Гонолулу. Аэробус, маленький, как игрушка, медленно набирал высоту и, прежде чем направиться на восток, сделал круг над океаном.
— Ну что ж, — проговорил Бернард. — Мы это сделали. Наконец свели их вместе.
— Как мило с твоей стороны сказать «мы», Бернард, — заметила Тесса. — Это случилось только благодаря тебе.
— Но мне все равно приятно, что ты здесь.
— Ты помнишь мою первую реакцию — я посчитала безумием везти папу в такую даль, чтобы повидать Урсулу, а когда услышала, что его сбила машина, подумала, что это наказание за мою непоследовательность, — сказала Тесса с видом человека, у которого на душе груз и который решил этот груз сбросить. — Но теперь, когда я здесь и знаю то, что знаю об их отношениях в прошлом, я считаю, что ты был прав. Ужасно, если бы Урсула умерла одна, не помирившись с ним, за тысячи миль от дома.
Бернард кивнул.
— Думаю, папу стали бы терзать угрызения совести, позже, в старости. Когда он сам оказался бы на пороге смерти.
— Не надо, — попросила Тесса, сцепив руки и ссутулившись. — Не хочу думать о том, что папа умрет.
— Говорят, — сказал Бернард, — что, когда умирает второй из твоих родителей, ты наконец осознаешь собственную смертность. Интересно, правда ли это? Принять смерть, быть готовым к смерти, когда бы она ни пришла, и в то же время не дать этому ожиданию испортить тебе жажду жизни — это кажется мне самой трудной задачкой из всех.
Они немного помолчали. Потом Тесса сказала:
— Когда мама умерла, я наговорила тебе непростительных вещей на похоронах, Бернард.
— Ты прощена.
— Я обвинила тебя в маминой смерти. Я не должна была. Я совершила очень дурной поступок.
— Ничего, все хорошо, — сказал Бернард. — Ты была расстроена. Мы все были расстроены. Нам надо было поговорить. Нам вообще нужно было больше говорить, во многих случаях.
Тесса повернулась и быстро поцеловала его в щеку.
— Что ж, им, похоже, наконец есть о чем поговорить, — кивнула она через плечо в сторону Джека и Урсулы, которые и в самом деле были глубоко погружены в беседу.
Брат с сестрой предприняли довольно бесцельную прогулку по территории больницы, в основном по автостоянке, а потом разыскали отца Макфи. Он показал им часовню — прохладное, приятное помещение с белыми стенами и полированной мебелью из дерева твердых пород, и все раскрашеное разноцветными бликами света, проходящего через современные витражные окна.
— Я подумал, раз ваша тетя в инвалидном кресле, мы совершим причастие здесь, — сказал он. — Разумеется, обычно мы делаем это с лежачими больными, но в данном случае… После помазания вы все примете причастие с миссис Ридделл?
— Да, — ответила Тесса.
— Нет, — возразил Бернард.
— Я могу благословить вас, если хотите, — предложил священник. — Я всегда даю возможность тем пришедшим к мессе, кто по каким-то причинам отказывается принять причастие, разведенным например, подойти к алтарю для благословения.
Бернард колебался, потом неохотно согласился. Он начинал проникаться все большим расположением к отцу Макфи, который не жалея сил пытался быть полезным.
Когда они вернулись на террасу, мистер Уолш задумчиво курил, глядя поверх балюстрады на океан, а Урсула спала в своем кресле.
— Сколько она уже спит? — воскликнул Бернард, испугавшись, что они слишком долго отсутствовали.
— Минут пять, — ответил отец. — Она вдруг уснула, когда я что-то ей говорил.
— С ней это бывает, — успокоился Бернард. — Она так слаба, бедняжка.
— А до этого вы хорошо поговорили, папа? — спросила Тесса.
— Да, — ответил он. — Нам надо было о многом поговорить.
— Это точно, — сказала Урсула. Казалось, она не осознала, что спала.
На обратном пути в Макаи-мэнор Бернард попросил водителя остановиться на парковке на вершине скалы, рядом с Алмазной головой, и опустить кресло Урсулы на землю. Затем подвез ее к парапету, чтобы она смогла увидеть изумрудно-голубой океан и с дюжину виндсерфингистов, скользящих по его поверхности на ветру.
— Какой сегодня был чудесный день, — проговорила она. — Я чувствую такое умиротворение. Теперь я могу умереть вполне счастливой.
— Не говори глупостей, Урсула, — оборвал ее Бернард. — В тебе еще столько жизни.
— Нет, я сказала, что думала. Полагаю, оно долго не продлится, это чувство. Я жду, что сегодня вечером, как обычно, вернутся страх и отчаяние. Но сейчас… я тут как-то прочла в журнале, что древние гавайцы верили, будто, когда ты умираешь, твоя душа прыгает с высокой скалы в море вечности. Они называли это каким-то специальным словом, сейчас я не могу его вспомнить, но оно означало «место отрыва от земли». Как думаешь, это не одно из них?
— Я бы не удивился, если так, — откликнулся Бернард.
— У меня такое странное чувство, что если я брошусь сейчас с этой скалы, то не испытаю ни боли, ни страха. Мое тело спадет с меня, как одежда, и, кружась, тихо опустится на землю, а душа полетит на небо.
— Ой, пожалуйста, давай не будем пробовать, — пошутил Бернард. — А то расстроим вон тех людей. — Он показал на туристов, которые стояли неподалеку, щелкая и жужжа своими камерами.
