— Я не для тебя старался, пьянчуга, а для себя, — веско сказал я. — Мне тут жить не один день. Я хочу жить комфортно.
— То есть? — сразу вскинулся Автономов. — Не поедешь завтра назад?
— Нет, Костя. Я ПОГОЩУ ТУТ МЕСЯЧИШКО-ДРУГОЙ. ЕСЛИ ПОНРАВИТСЯ, ТО, ГЛЯДИШЬ, И ЗАЗИМУЮ, — раздумчиво и серьезно объяснил я. И освободился от двухлитровой бутыли со спиртом, поставив ее на стол.
Автономов скептически хмыкнул:
— Ишь ты! Поживет он тут! А меня, хозяина, спросил? Нет, Анатоль, слабо тебе покорять тайгу. На это только сильные люди способны, вроде меня. А ты городской хлюпик. Куда тебе!
— Я серьезно решил, Константин Павлович.
— Брось, не мудозвонь! — брякнул он свои упаковки на пол.
— Почему не веришь? Буду читать, писать, рыбачить, тебе помогать по хозяйству…
— Ну, хватит, Анатоль! Оставь свои шуточки. Ты же знаешь, что ты абсолютно лишен юмора.
— Вылечу тебя от алкоголизма… — продолжал я.
— Ха! Кто кого?
— Говори ясно: принимаешь в напарники? На своих харчах, без оплаты. Ну!
И тут он поверил. Поверил и возопил, вскинув руки:
— Анатоль! Едрена мать! Елки-палки! Анатоль!! Дружище! Да ты в своей жизни не поступал умней! Оставайся, Анатоль! Безоговорочно! — разбушевался он.
— Одна закавыка, Костя. Боюсь, уживемся ли мы с тобой, — озаботился я. — Один датский полярник описал кошмарный случай. Два охотника в Гренландии жили шесть месяцев в зимовье. И так, знаешь, обрыдли друг другу, что один другого застрелил. Закопал в снег. А потом соскучился, выкопал и принес в зимовье. Стал с ним беседовать, как с живым, представляешь? У нас не может так получиться, как думаешь?
— Если так получится, то трупом будешь ты, Анатоль. Но выкапывать тебя из снега я вряд ли буду. Тем более беседовать. Ты и живой-то бываешь занудой, — улыбаясь от уха до уха, высказался Автономов.
— Ну так говори ясно: приютишь зануду? Остаюсь?
— Анатоль, я страшно рад, — растроганно сказал Автономов.
Его рассказ о поездке в город был чрезвычайно эмоционален. После таежной вольницы, хоть и кратковременной, Автономов прозрел и увидел наш Тойохаро новыми глазами. Он увидел монстра, окутанного дымом котельных, забитого транспортом, в котлованах и траншеях, с безликими домами-двойняшками, населенного сероликими жителями — торгашами и покупателями… Он задыхался в этой чужеродной среде; он не мог поверить, что обитал здесь несколько десятилетий. Все, буквально все раздражало и угнетало его.
— Ах, бедняга! Однако сюда ты не слишком спешил, — вставил я.
Автономов ударил ладонью по столу:
— Оставь свою иронию! Я говорю как на духу. Меня задержали сволочные делишки — машинеха, продукты. А всеми мыслями я был здесь.
— Продолжайте. Я слушаю.
— Повторяю, мне было тяжело, Анатоль. Я действительно мучился и страдал.
— Покажи, как ты это делал. Хочется увидеть.
— Аиатоль, я выставлю тебя за дверь!
— УЖЕ? ТАК БЫСТРО?
Мы запили легкую перепалку стопками разбавленного спирта. Автономов продолжал, не теряя воодушевления. В милиции и ГАИ он прошел через семь кругов ада. Они там, эти сыщики, раздувались от спеси, что нашли его «тойоту». А заслуга их невелика, всего-то везуха. Но как они пыжились, как волынили! Ему пришлось дать взятку, чтобы ускорить дело. Как ни странно, помогла своим авторитетом Раиса.
— Неужели?
— Да, помогла, помогла, — закивал Автономов. — Но не бескорыстно, сам понимаешь. Она, Анатоль, рассчитывала, что я все-таки к ней вернусь. Вместе с новообретенной машинехой, ха-ха!
— А ты опять сказал твердое «нет»?
— Я сказал выразительней: пусть она поставит на мне крест. Посоветовал ей поскорей обзавестись сожителем или мужем.
— Безжалостный ты все-таки. А что Аполлон?
— Аполлошка в розыске. Скрывается.
— Его рук дело?
— Его и еще двух помощничков. Они машинеху загнали, а новый хозяин держал ее в гараже. Уже успел перекрасить, то-се. А кто-то из соседей-завистников его заложил. А он заложил продавцов. Вот так.
— Зинаида переживает? Видел ее?
— Видел. Заходил проведать внука. Зинаида отпереживалась. У нее новый женишок.
— Жизнестойкая она.
Ага! Вся в меня! — Автономов хищно надломил зубами клешню крабика.
— Ну а…? — Я замялся, недоговорил из осторожности. Автономов слегка нахмурился. (Он был, кстати, чисто выбрит.)
— Звонил, звонил. Хотел зайти, да сам себя побоялся, — пробурчал он.
— То есть?
— Ну что «то есть»! Вот я зашел бы, а она со своим хахалем милуется, с этим Ростроповичем. Я мог не сдержаться и опять из него птичку сделать. А зачем мне новые сложности? — затрещал он крабьей клешней, обдирая ее. — Да, честно говоря, Анатоль, не хотел я ее видеть. Перегорело все.
ТАК ЛИ, АВТОНОМОВ? ПЕРЕГОРЕЛО ЛИ?
— А о чем говорили по телефону, если не секрет?
— Какой секрет! Наказал, чтобы берегла мои книги. Спросил про девчонку. Посоветовал ей побыстрей выходить замуж, пока в соку.
— Выходит, всех ты переженил, Костя, — сказал я.
— Выходит, так, — внезапно осознал он свои действия. И захохотал.
— А Наталью мою не встречал?
— Нет, Анатоль. Ты же не давал мне поручений.
— Ладно. Давай выпьем за наших бывших подруг, — предложил я.
— Давай! Пусть живут.
Мы опрокинули по стопке. Мы заговорили о нашем предстоящем житье-бытье. Первое и главное — объявляем бой пьянству. Только на таких условиях я останусь на станции. Согласен ли он?
— Целиком и полностью, Анатоль. Сам думал завязать.
ОЧЕНЬ ХОРОШО. Значит, вот эти остатки спирта я прячу и используем мы его исключительно в медицинских целях. Он согласен?
— Поддерживаю, Анатоль. Прячь. Но тайком не пей.
Гостей, конечно, встречаем и привечаем. В застольях можем участвовать, но без водки. Согласен ли он?
— Да, Анатоль. Правильное решение. Пиво можно. Но никакой браги, никаких наливок и настоек, когда созреет урожай ягод. И, разумеется, никакого самогона. Дрожжи только для выпечки хлеба. Согласен ли он?
— Очень умно, писака.
— Короче, строгий сухой закон, Костя. И вот еще что. Мне надо закупить в городе харчи.
— Брось! На пару месяцев нам хватит. Да и рыбы невпроворот.
— Нет, на твой счет я жить не хочу.
— Ну, съездим, когда кончатся. Это не проблема теперь. Пусть пенсия накапливается, Аиатоль.
— Ладно, — не стал я спорить, радуясь его разумности. — Всю хозяйственную работу делаем на равных. Жить я буду в аппаратной.
— А это зачем? — не понял Автономов.
— Чтобы не надоесть, Костя, друг другу до рвоты.
— Ну, это ты зря. Я-то тебе точно не надоем. Я интересный человек, сам знаешь. И покладистый к тому же.
— Ну, посмотрим! Пока буду здесь, а дальше видно будет. ЕЩЕ ЧТО?
— Книжки мои читай аккуратно. И не воруй их, гляди у меня.
— Ладно. ЕЩЕ ЧТО?
— Все вроде бы, — почесал в затылке Автономов. — Нет, погоди! Ты не определил наш статус. Я, конечно, буду твоим начальником. Это однозначно.
— Еще чего! Только равноправие.
— Нет, Анатоль, так нельзя. Кто-то должен быть главным.
— Будь главным над своей собачьей кодлой, а не надо мной, — сказал я. МЫ ВЗЯЛИСЬ ЗА ПИВО, ИБО СПИРТ БЫЛ ЗАПРЕЩЕН ОБЩИМ СОБРАНИЕМ.
По жребию мне досталась кровать, а истинному хозяину старая раскладушка, обнаруженная в кладовке. Автономов быстро заснул, а я еще долго читал при керосиновой лампе. Затем погасил ее. Пала тьма. За стенами дома царила ночь, и там царила несокрушимая тишина. Шум прибоя не долетал сюда. Дождь прекратился. СПЯЩЕЕ МОРЕ. СПЯЩИЕ ДЕРЕВЬЯ. ЗАСНУВШЕЕ НЕБО. Я сомкнул тяжелые, уставшие веки. Я положил ладонь на сердце, как привык, чтобы ощущать его биение. Многие умирают во сне, не успев понять, что произошло. Это, конечно, счастливый конец. Это милость Создателя, которую заслуживает не всякий. Но он не объявляет, он не предупреждает где и когда. Сколько лет или сколько дней осталось Сочинителю? Как мирно дышит Автономов — сколько лет или дней отмерено ему? Мы познали долгую жизнь; мы упорно двигались вверх и вверх, как лососевые на нерест; мы дали потомство; мы растратили молодые силы; нас обезобразило время; нас сносит течением; мы скоро умрем… Последний участок самый трудный. В конце пути стоит крест с надписью «УВЫ! УВЫ!». Как надо идти к финалу — быстрым шагом скорохода или медленно и равномерно, оберегая дыхание, или ползком, цепляясь за камни и траву?.. Какая участь уготована в городской квартире и какая здесь, в таежном скрадке?
СПИ, КОСТЯ. Ты смело и бесповоротно сменил стиль жизни. Ты избрал новый способ существования, который, правда, тоже не обеспечивает бессмертия, но исключает хотя бы страшную скамейку у подъезда, доминошный стол во дворе… Неважно, что руководило тобой — душевная боль или застарелая бесшабашность. Ты осознал… спи, Костя, спи… что исчерпал себя в прежней жизни и пробуешь начать с белого листа.
