— Меня удивляет, — сказал Дэвид задумчиво, — что правда, если она находится снаружи, проявляется только когда люди оскорбляют друг друга, или ведут Мировую войну, или строят три тысячи километров железной дороги. Я хочу сказать: если она находится снаружи, то её должно быть заметно сразу.
И ещё меня удивляет, что мы — или, во всяком случае, вы, господа, — сегодня вечером как будто надели несколько масок одну поверх другой, в то время как Африка, которую, на мой взгляд, представляет ваша служанка, не произнесла ни слова и тем не менее остаётся тем, за кого она всегда себя выдавала. Я начинаю думать, — продолжал Дэвид, почувствовав, что он вдруг разволновался и голос его сбивается, — что этому континенту — в отличие от Европы — нечего скрывать.
Теперь встал фон Леттов.
— Господа, — сказал он, — сожалею, но я вижу, что попал не в ту компанию. В своей жизни я видел и пережил слишком много, чтобы продолжать попусту тратить время с пацифистами и людьми без чести. Я хочу перебазироваться в другое место. Сейчас я понимаю, что мне с самого начала следовало сесть в солдатский вагон, — генерал щёлкнул каблуками и слегка поклонился, сначала Джозефу К., а затем Дэвиду.
В это мгновение сидящая в углу девушка впервые пошевелилась. Она распрямилась, вытянула ноги и сказала: «Этот выход закрыт, генерал».
Услышав её низкий голос и безупречный английский, трое мужчин застыли как вкопанные. Для двоих из них в салоне до этого не было четвёртого человека: негритянка была словно камин, или шторы, или картины, или, скорее, как тьма за окнами. Теперь она материализовалась в помещении, и никакой дух с тёмной лесной прогалины не мог бы появиться более неожиданно.
— Двери, — сказала она, — заперты. Переход, ведущий в другой вагон, снят. — И, когда Дэвид бросил взгляд через плечо, она задумчиво добавила: — Слуги покинули поезд.
Пока девушка говорила, генерал сосредоточенно разглядывал её. И наконец, не отрывая от неё взгляда, он ни с того ни с сего, словно смысл сказанных ею слов благополучно миновал его, пробормотал:
— Она говорит по-английски.
Джозеф К. медленно покачал головой, как будто хотел что-то опровергнуть или же чего-то не мог понять.
Тогда генерал направил на девушку всю свою силу духа, словно луч прожектора.
— Встань, — обратился он к ней не повышая голоса, который теперь был полон угрозы. — Встать, когда к тебе обращается белый человек. Кто ты?
Теперь девушка смотрела только на генерала и, медленно откинувшись назад, приняла непринуждённую и безгранично самоуверенную позу.
— Я Луэни из Уганды, — ответила она.
Дэвид мысленно порадовался тому, что сидел, потому что у него внезапно закружилась голова и вагон начал медленно вращаться, а перед глазами снова возникло вчерашнее видение лежащего на носилках тела, и одновременно пронёсся целый поток воспоминаний о связанных с этим именем жутких рассказах, которых он наслушался за месяц своего пребывания в Конго.
— Луэни, — сказал фон Леттов, — мужчина.
— Луэни, — сказала девушка, — это я.
Трое мужчин не смотрели друг на друга, но в этом и не было необходимости. От сидящей в углу девушки исходила внутренняя сила, которая делала излишними любые сомнения и любые расспросы.
Первым сдвинулся с места фон Леттов, и, словно большое животное из семейства кошачьих, он напал беззвучно. Одним скользящим движением он преодолел разделявшее их расстояние, руки его, белые и напряжённые, взметнулись вверх, и на какую-то долю секунды Дэвид за возрастом и военными наградами увидел молниеносную прусскую военную машину в действии.
Но девушка опередила его. Она не сдвинулась с места, но в салоне что-то сверкнуло, и в её вытянутых руках оказался короткоствольный револьвер, нацеленный в переносицу генерала.
— У него, — пояснила она, — тоже только один глаз, но острый взгляд.
Фон Леттов никогда не понимал африканцев. Но смерть он распознавал безошибочно, и теперь он попятился назад, не сводя с девушки своего единственного глаза, плюхнулся в кресло, и в этом его движении было всё свойственное ему бесстрашие и его умение оттягивать поражение.
— Долго нам ждать не придётся, — сказала девушка. — Скоро мы поднимемся на перевал, и начнётся спуск. Там дорога проходит по высокому мосту над узкой глубокой долиной. Вы ведь искали истину. Вы найдёте её у того моста, во всяком случае истину о том, какова будет ваша следующая жизнь, потому что большую часть опор мы убрали.
На минуту Дэвид попытался представить себе ожидающий их впереди мост, ослабленные болты, медленное вращение при падении и удар о землю. Потом он взглянул на лица своих спутников и увидел много разных чувств: удивление, гнев, решительность и иронию — но никаких признаков страха. Кем бы там они ни были, подумал он, но они не боятся, и в то же мгновение он сам почувствовал удивительную, противоестественную уверенность и прилив тепла, как будто в салоне снова разгорелся камин. Спокойно и без лишних движений фон Леттов налил шампанское в три стоящих на столе бокала, Джозеф К. достал из кармана жилета пенсне, протёр его и надел, а девушка опустила револьвер и положила на колени.
— Выпьем за удачу, — сказал Джозеф К.,- за удачу, которая пока что нам не изменяла. — И они невозмутимо подняли бокалы.- Fortuna, — продолжил он, тем самым снова взяв на себя роль хозяина, — morituri te salutant.[10] — И они посмотрели друг на друга с какой-то новой серьёзностью, которая необъяснимым образом относилась и к африканке с её револьвером, и Дэвид мгновенно понял, откуда происходит это чувство общности.
«Это, — подумал он, — взаимопонимание тех, кому предстоит вместе умереть, это безумная респектабельная вежливость, которая охватывает и палача, и жертв, и будет длиться, пока смерть не разлучит их. К тому же эти трое безумцев настолько хорошо знакомы со смертью, что теперь, когда она оказалась ещё одним пассажиром-зайцем, им это прямо-таки нравится», — и он с трудом подавил в себе желание закричать.
Тут Джозеф К. осмотрел его через пенсне, наклонился вперёд и ласково сказал:
— Думаю, мой мальчик, у вас есть возможность сделать ещё один шаг по направлению к той смутной границе, которая отделяет юность от настоящей жизни. Я имею в виду, что, возможно, вам теперь понятно, что я имел в виду, говоря о нахождении на дне и осознании, что дальше тонуть некуда.
— Тонуть, может, и некуда, — раздражённо заметил генерал, — а вот падать предстоит футов двести.
— Если я правильно понимаю, — вежливо заметил Джозеф К.,- моя бывшая горничная имеет в виду ту долину, где, скорее всего, можно говорить о семистах футах.
«Вы совершенно безумны», — подумал Дэвид, но автоматизм научного мышления всё-таки заставил его внести поправку.
— Разница в пятьсот футов ничего не меняет, господа, — сказал он, — двухсот футов вполне достаточно для того, чтобы падающий состав, при прочих равных условиях, успел достичь почти максимальной скорости падения.
На минуту наступила тишина, во время которой Дэвид представил себе чрезвычайно малое продолжение своей недолгой жизни как короткий холодный отрезок железной дороги впереди поезда.
Тогда Джозеф К. поднял руки, словно призывая большую аудиторию к порядку:
— Господа, события последних минут заставили меня на мгновение потерять присутствие духа. Но теперь я чувствую, что пришёл в себя, и, напоминая вам о том, что теперь более чем когда-либо прежде надо поторапливаться с искренностью, поскольку у нас, — он достал золотые часы из кармана жилета, — поскольку у нас, если это именно та самая долина, о которой я думаю, вряд ли осталось больше трёх четвертей часа до… момента истины, я хотел бы попросить вас, дорогой Дэвид, поскольку вы человек, о котором мы не знаем ничего, кроме того, что у вас приятное лицо и… недремлющее чувство справедливости, рассказать, кто же вы такой.
Не веря своим ушам, Дэвид посмотрел на спутников, но не было никаких сомнений в том, что их невозмутимость была не показной, а вполне искренней. Потом он покачал головой.
— Боюсь, — сказал он, — что не могу сейчас мыслить последовательно, потому что знаю, что ждёт нас впереди. Я думаю, что нам следует использовать это время, чтобы найти какой-то выход из положения, например, спрыгнуть с поезда, — и он с надеждой посмотрел на генерала.
Но фон Леттов с презрением отвернулся.
— В первую очередь, — заявил он, — мы не сможем уцелеть после прыжка в такой местности и при такой скорости. Во-вторых, негритянка господина Коженёвского пристрелила бы нас как собак, прежде чем мы успели бы открыть окно. И в-третьих, я не хотел бы подвергать себя такому унижению, как попытка бегства от арапки.
— Прислушайтесь к мнению специалиста, — сказал добродушно Джозеф К.,- и давайте воспользуемся оставшимся временем, чтобы действительно… жить на коленях. Вы, дорогой Дэвид, вероятно, можете черпать силы, глядя на нас с генералом.
