Доказательство это также свидетельствовало о том, — продолжал он, — что мы, даже если исчерпывающе проясним нашу отправную точку, не можем быть уверены, что позднее избежим противоречий. А ведь жизнь, — добавил он, и ему пришлось опустить глаза, — полна противоречивых эмоций.
Он поднял голову.
— В конце концов, — продолжил Дэвид, — будет доказано, что невозможно заранее определить, какую форму примет логическая теорема, что бы мы там раньше ни думали. Мы не можем, — тут ему пришлось подыскивать слова, — избежать… творчества и… эмоций в математике.
Минуту он сидел молча.
— До сегодняшней ночи, — произнёс он потом, — мне казалось ужасным, что в жизни нет ничего, совсем ничего, что с самого начала не сопровождалось бы неопределённостью. Но теперь я думаю, теперь я думаю, что, может быть, это и ничего, что, может быть, с этим всё-таки можно работать. И вот уже слишком поздно…
Джозеф К. с трудом, двумя руками держа бутылку, наполнил бокалы, как будто готовился произнести тост за то, что уже слишком поздно.
— И всё-таки странно, — сказал Дэвид медленно, — что сегодня ночью именно мы, европейцы, сбились с пути. Мы все покинули родину. Вы, Джозеф К., находитесь далеко от своего письменного стола, а генерал — от своих солдат, а я — от математики. Как будто мы все свернули не на тот путь. Вы, фрекен, наоборот, — Дэвид подыскивал подходящую формулировку, — как будто на своём месте.
— Идиот, — отозвалась девушка почти что дружелюбно, — я в четырёх тысячах километров от дома.
— Но это, вероятно, временно, — предположил Дэвид.
— Я училась в Англии, — сказала девушка. — В моём родном племени есть пословица, которая звучит так: «Тот, кто хочет мечтать как otoyo, гиена, должен научиться питаться падалью». — Дэвид недоуменно посмотрел на неё. Она наклонилась вперёд. — Европейские языки, — продолжала она, — подходят для больших чисел. На английском, например, можно с лёгкостью насчитать семь тысяч рабов, строивших эту железную дорогу.
— Рабство, — сказал фон Леттов, — отменено.
Девушка задумчиво смотрела на него.
— Другая наша пословица гласит: «Omuga, носорог, бежит быстрее, чем думает», и поэтому в саванне можно встретить лёгкие порывы ветра — это те маленькие мысли, которые отстали от больших животных. Чтобы построить эту железную дорогу, бельгийские солдаты привезли четыре тысячи африканцев с Золотого Берега и из Анголы. Некоторые приехали сами, ради нищенской зарплаты, которую им здесь обещали. Но большинство — потому что трудно сказать нет дулу ружья. Они работали под присмотром вооружённых солдат, под угрозой кнута, закованные в ошейники, чтобы их можно было опознать в случае побега. Давайте уж договорим о числах. Последние три тысячи были заключённые из Европы, в основном из Португалии. Из семи тысяч — пять тысяч погибли от побоев, черноводной лихорадки, сонной болезни и перенапряжения. В моём племени говорят, что поезда через Африку едут не по рельсам, а по костям африканцев. Есть ли у вас другое название для этого, кроме рабства, генерал?
В это мгновение состав дёрнулся, и с визгом тормозов локомотив начал крутой поворот. Девушка выпрямилась.
— Пора, — сказал она, встала и, не удостоив их взглядом, прошла через вагон и вышла, закрыв за собой дверь.
С ощущением лёгкой тошноты Дэвид опустил плечи. Девушка была той силой, которая держала всех их в трепетном напряжении и внимании, и, когда она исчезла, он упал духом.
Тут центр внимания в салоне сместился — Джозеф К. достал из своего кармана плоский, тускло поблёскивающий пистолет.
— Господа, — произнёс он, — через пять минут состав затормозит на очень крутом третьем повороте. Там мы и сойдём.
Дэвид заметил, что лицо увидевшего ещё один пистолет генерала застыло в маске удивления, свидетельствовавшей о том, что события этой ночи вышли за рамки его понимания и что с настоящего момента он будет встречать всё с глубочайшим недоверием.
— У меня, господин генерал, — дружелюбно сказал Джозеф К.,- есть ещё одна маска — маска бизнесмена. В одном из тех товарных вагонов, которые катятся перед нами, есть несколько ящиков с моим именем. В них находится партия превосходных винтовок Уэбли, которые я продал этой молодой даме. Со времён моей морской жизни я сохранил вкус к… более прибыльной деятельности, чем писательский труд.
— То есть, — удивился генерал, — вы на стороне негров?
— Я, — ответил ему Джозеф К.,- на своей собственной стороне, господин генерал, и я думаю, что в этом столетии это единственная сторона, на которой возможно находиться.
— У меня нет слов, — сказал генерал.
— Охотно верю, — ответил Джозеф К. — Дух германского братства не может рассказать о себе длинной истории. Но у меня, — продолжал он, достав свои карманные часы и посмотрев на них с минуту, — у меня есть для вас последняя история, перед тем как нам придётся прыгать. Разве не справедливо будет именно за писателем оставить последнее слово?
Только сейчас, совсем незадолго до конца, Дэвид понял пожилого человека. Он понял, что всю свою жизнь Джозеф К., вероятно, жил под никогда не ослабевающим самоконтролем. Но одновременно где-то внутри него тлел предательский фитиль, который, должно быть, лишь ждал своего часа. Теперь, перед самым концом его жизни, этот шипящий огонёк достиг потаённого порохового склада его души, и то, чему они сегодня стали свидетелями, было лебединой песней знаменитого писателя, которая в его случае и должна была выглядеть как последовательная цепь детонаций.
— В Дар-эс-Саламе, — сказал Джозеф К.,- на улице Биашара есть маленькая лавка. Управляющим в ней служил один индиец, который когда-то был невероятно тучным, но с годами отказался от всех искушений жизни и к тому моменту, о котором идёт речь, основательно похудел. Эта лавчонка, возможно, единственное место на Африканском континенте, где продаются настоящие вещи: тяжёлые шёлковые ткани племени ашанти с рисунками, смысл которых утрачен двести лет назад, бронзовые фигурки из не существующих более княжеств Центральной Африки, золотые украшения с Занзибара.
На стене в лавке висит самая большая редкость — зелёная ритуальная маска племени маконде: грубое неровное лицо, которое при всей неподвижности как будто бы постоянно меняет своё выражение.
В один прекрасный день, за несколько лет до войны, в лавку зашёл офицер. Это был, господин генерал, один из ваших коллег. Когда он увидел маску, он захотел её купить. Когда он узнал, что дух маски во время танца вселяется в того, кто её надел, и рассказывает будущее, он потребовал её себе так, как немецкий офицер в Дар-эс-Саламе до войны мог требовать. Но индиец сказал ему, что маски народа маконде не могут ни продаваться, ни покупаться.
Тогда офицер надел маску, изобразил своими сапогами для верховой езды несколько движений танца и прокричал через прорези в дереве: «Что будет, если я тебя куплю?» И голос ответил ему: «Всё пойдёт прахом».
Офицера охватила тевтонская ярость, и, угрожая индийцу своим револьвером, он заставил его продать маску, чтобы доказать, что она не приносит вреда. Европейская раса, и германская в особенности, сталкиваясь с примитивной африканской мыслью о том, что маска и её обладатель есть одно целое, всегда снимала револьвер с предохранителя.
Вскоре после этого офицер отправился по делам службы в Арушу и далее на озеро Танганьика и в Бисмаркбург, и куда бы он ни приезжал, он танцевал в этой маске перед белыми офицерами, которых это очень веселило, и перед чёрными солдатами и туземцами, которых это совсем не веселило, но маска больше не говорила ничего, и это молчание внедрялось в мозг офицера как глазной червь лоа-лоа. Он начал пить, и в один прекрасный день, в Нгоро-нгоро, он дотанцевался до судорог, от которых избавился лишь три месяца спустя — после своей смерти. Вещи его были проданы с аукциона или раздарены солдатам гарнизона в Багамойо — я купил бритву с черепаховой ручкой — и ни у кого не было возражений, когда тот индиец появился и забрал маску.
Похороны состоялись на следующий день. Стоял сезон дождей, и, когда похоронная процессия с урной проходила по улице Биашара, похоронные дроги застряли в яме. Тогда голубая урна оказалась напротив окна лавки, и индиец и маска увидели её, и маска сказала: «Всё пошло прахом».
В этот момент локомотив издал длинный свисток, и кивком головы их хозяин предложил им выйти в гардеробную. Ударом ноги он распахнул дверь вагона, и навстречу им хлынул прохладный и чистый горный воздух. Впереди перед ними на фоне молочно-белого от звёзд неба, словно длинный светящийся червь заходила на поворот вереница вагонов.
— Прыгайте, джентльмены, — приказал Джозеф К., для убедительности махнув своим пистолетом, — прыгайте, и посмотрим, поджарит нас Африка или оолотит.
Некоторое время спустя четыре человека стояли друг перед другом, как они совсем недавно стояли на перроне. Неподалёку на рельсах молча наблюдала за ними группа африканцев. Вдали, цепочкой светящихся точек грохочущий поезд продолжал свой путь к месту будущей катастрофы, в самое сердце тьмы.
