Ознакомительная версия.
Таня вышла из спальни, взяла в коридоре мастерок с короткой рукояткой и залезла на стул, чтобы покрасить все как можно ровнее. Опустив глаза, она увидела, что ее короткие кирзовые сапоги в брызгах краски, и стул через минуту работы тоже станет весь грязный.
Она снова вышла в коридор, дошла до пачки старых газет, вытащила одну и постелила на стул.
«Так гораздо лучше. А то что я как лошадь в стойле. Тут дети, а я грязь развожу», – подумала Таня и увлеченно начала красить стену.
Мыслями Таня была уже на завтрашней демонстрации. Представляла себе море народа на улицах, веселый смех подружек, последующую прогулку в Сокольниках.
Из размышлений Таню выдернул голос Артюхова, пришедшего проверять работу девушек.
– Таня, – начал он необычно тихим голосом, – ты головой думаешь, когда на стул забираешься? Ты на чем стоишь?
– На газете, Петр Василич!
– На газете? Ебенамать, на газете она стоит! А на этой самой газете кто отпечатан?!
Таня опустила глаза. Она стояла прямо на передовице «Правды» с портретом товарища Сталина и его обращением к трудящимся.
– Ой!..
– В жопе гной, дура итиеемать! А ну слазь быстро! Ты понимаешь, что ты щас наделала?!
Таня спрыгнула со стула, подняла газету и стала лихорадочно отряхивать лицо вождя, но предательский след сапога с его лица не хотел исчезать. – Что ж делать-то теперь, Петр Василич, что ж делать-то, я ж не думала, я ж не хотела…
– Давай сюда газету, дура! Бери новую и продолжай. А эту я заберу от греха. – Артюхов взял из ее рук «Правду», сложил и убрал во внутренний карман пиджака.
– Чо стоишь, как столб? Бери новую, да продолжай красить. Только смотри, чтоб без портрета, а то на Трумана встанешь, так мировой скандал будет. – Артюхов направился к двери, у порога обернулся и сказал оторопевшей Тане: – Дура ты, Тяжлова, ой дура, тудыть твою… – Он улыбнулся и вышел.
До окончания субботника Таня работала как с мешком на плечах. Вот если бы не Артюхов, думала она, точно бы конец мне. Это ж надо, на портрет Сталина встать! Воистину дура.
Таня как под наркозом докрасила стену, спустилась вниз и села на скамейку. Субботник закончился, и Артюхов давал указания по поводу завтрашней демонстрации. Что он говорил, она не слышала, потому как была оглушена своими мыслями. Увидев, что все начали расходиться, она тоже встала и пошла.
Всю дорогу до дома, в автобусе, она размышляла о том, как в понедельник придет к Артюхову и скажет ему слова благодарности.
– Вот золотой человек. Как отец родной. Другой бы на его месте… а он!
Подъехав к своей остановке, Таня уже почти успокоилась и, выйдя из автобуса, решила зайти в магазин. Не спеша она направилась во двор, чтобы взять дома деньги.
Во дворе пацаны облепили какую-то красивую черную машину, и приставали к водителю с вопросами. Водитель что-то устало вещал им про войну.
Когда Таня поравнялась с ними, из машины вышел молодой человек в сером костюме и направился к ней.
– Гражданка Тяжлова?
– Да…
– Вам необходимо с нами проехать.
– Куда? Зачем?
– Вам все объяснят в машине.
* * *
– А теперь, Татьяна Игоревна, расскажите нам, каким образом вы оказались в шпионской группе, которую возглавлял Родионов. Чем вы там занимались и что должны были делать во время демонстрации.
– Я никакого Родионова не знаю. Я с субботника шла, я в магазин успеть хотела.
– Блядь, да хули тут с этой курвой разговаривать?! Что вы с ней сопли разводите?! Не знает она! Как готовить покушение на товарища Сталина, это она знает, а инженера Родионова со своей фабрики не знает. Говори, сука, а то вместо лагерей под расстрел пойдешь! – заорал на нее майор и наотмашь ударил по лицу тыльной стороной руки.
Следователей было двое. Один седой, в сером костюме и со значком на лацкане пиджака, а второй – молодой парень в форме с майорскими погонами.
Сначала ее допрашивал майор. Целый час. И все время бил по лицу. Танины губы распухли, а правый глаз заплыл и ничего не видел. Потом в кабинет зашел второй, в сером костюме и тоже стал задавать ей вопросы, но уже не бил.
– Ты, Вань, уймись, уймись. Девка, вишь, уже от страха съежилась. Может, она и впрямь не виновная, а так, по ошибке.
– Я, Михал Борисыч, вам точно говорю, она, сука, шпионка. Все хитро законспирированно, все, блядь, спрятано, а внутри гнильца. Не думала она, что на такой мелочи проколется! Вот газета-то! – с этими словами майор показал ей «Правду» со следом сапога на портрете Сталина. – Она, тварь, не просто на портрет вождя встала. Она, сука ебаная, с подтекстом, так сказать, встала, под портретом-то речь товарища Сталина, посвященная окончанию войны с немецко-фашистскими захватчиками. Вот ведь, блядь какая, она, значит, на нашу кровь, на нашу войну своими вонючими сапогами встала! Думала, не увидит никто. Говори, сука! Всех своих гаденышей нам покажи, а то тебе расстрел подарком покажется. Еще запоешь у меня!
– Ваня, дай мне минут несколько. Я с ней с глазу на глаз поговорю. Выйди.
– Ну как хотите, Михал Борисыч. Скажи спасибо, сука. Я б тебя прям здесь кончил, – сказал майор и вышел из кабинета.
Пожилой следователь налил Тане чаю, дал платок утереться и начал разговор.
– Вляпалась ты, Татьяна, по самое некуда. Я, конечно, не верю в то, что ты шпионка, происхождение у тебя наше, советское, характеристику на тебя дали хорошую. В передовичках ходишь. Только вот на портрет вождя вставать ногами – это, девка никуда не годится. Это дело уже политическое. Ты ж понимаешь, Таня, мы тут не в бирюльки играем. Мы тут шпионов ловим и страну на последнем рубеже охраняем от врагов. Как внешних, так и внутренних. Ну, что скажешь?
Татьяна выпила чаю и немного успокоилась. Следователь этот, сразу видно, был мужик хороший, и Тане как-то сразу стало легко, стало ясно, что он-то уж точно во всем разберется, и все в ее, Таниной, жизни снова будет нормально.
– Я на стул сапогами залезла, стену подкрасить. А обшивка пачкаться стала, так я первую попавшуюся газету и схватила, не посмотрев, – всхлипывая, начала Таня.
Она говорила долго. О заводе, о том, что она передовичка, о кружке литературы, о секции плавания, в которую недавно записалась, о хороших соседях по коммуналке (только Львовы говнюки), о всех своих радостях и тяготах.
Через какое-то время следователь остановил Татьяну и начал говорить сам.
– Видно мне, Таня, что ты ошиблась по молодости своей. Сделала неподумавши. Но на то мы здесь и сидим, чтобы во всем разобраться. Ты понимаешь, какое нынче время тяжелое? Страна после войны, кругом еще много недобитых врагов, которые крепко мешают нам наше дело делать. Молодежь, а ты вместе с ней, должна трудом своим показать миру, что СССР – великая страна. Мы это уже на фронте показали. А теперь трудом должны. Ты ж, Таня, обязана примером быть! В труде первая, а вот по политике недотягиваешь. На тебя должны люди равняться как на молодую смену. Ты плакатом должна быть, а ты на газеты встаешь, не подумавши.
– Я, ой, я готова… – запинаясь и всхлипывая, затораторила Таня, – я и в труде, и в бою, и по политике готова. Я вот в прошлом месяце план… это, я и в партию вот готовлюсь, и плакатом буду.
– Плакатом, говоришь? – улыбнулся следователь. – Ладно, Таня. Вижу я, что разговор у нас получился. Крепко так получился. Иди и помни мои слова. Будь примером и плакатом для окружающих. – Он что-то записал в блокноте и закрыл его.
* * *
Первомайское утро уже играло ярким солнцем в окнах домов. Всю улицу Горького запрудила масса людей, нарядно одетых, с плакатами и транспарантами в руках.
Дядя Коля и тетя Маша стояли у метро «Маяковская» и жадно ели толпу глазами.
– Где ж Танька-то, ее фабрика прошла уже иль нет?
– Да погоди ты, Машка, смотри внимательней!
Мимо них проплывали волны народа. Двигались таблички. «Кировский район», «Фрунзенский район», «Краснопресненский район». Люди несли плакаты: «Фабрика Большевичка – Сверхплана к Первомаю», «Завод Серп и Молот – навстречу Первомаю».
Вдруг над улицей показался большой воздушный шар. К нему был привязан транспарант с профилем Сталина и надписью «Сталин – наш вождь и наставник». К концу троса, крепящего шар, в виде грузила, было привязано тело Татьяны Тяжловой, с уже посиневшим лицом. На груди у Татьяны был плакат – «Фабрика “Свобода” – помнит заветы товарища Сталина». Чуть ниже было написано «Мир. Труд. Май».
– Вот это Танюшка! – вымолвила тетя Маша.
– Я всегда знал, что она толковая девка, – ответил ей дядя Коля. – А ты говоришь, прошли, прошли. Смотреть надо лучше.
В толпе у метро, некоторые люди также увидели шар с привязанным к нему Таниным телом. Они стали одобрительно указывать на него пальцами, улыбаться.
Кое-кто зааплодировал.
Должно быть, это были Танины соседи по двору или сослуживцы, не попавшие в колонну.
Ночью, конечно, полегче. И света мало, и есть где утаиться. Да и спать ему хочется. А кому не хочется? Часа два урвал, и порядок. Он, немец, тож не дурак. Днем оно, конечно, понятно, чуть голову высунул – и каюк, натурально. Стрельнет, и мозги в разные стороны. А ночью – дело другое. Ночь к стрельбе не сподручна. Но ночь она еще когда настанет! Дожить бы до нее, до ночи-то…
Ознакомительная версия.
