Ознакомительная версия.
Владик Дорн, даром что был случайным обладателем чеховской фамилии, с третьего курса института, то есть со времени, когда студенты серьезно начинают изучать клинические дисциплины, возненавидел запахи аптеки, больничной кухни, стерильного материала, живого тела, гноя и крови и уже подумывал о том, чтобы бросить медицинский институт к чертовой матери. Младший брат его к тому времени перешел в седьмой класс и вместе с такими же, как он, малолетними единомышленниками погрузился с головой в компьютерные игры. Владик, до того времени к брату относившийся весьма снисходительно, увлечением его весьма заинтересовался, а через некоторое время брата даже зауважал. С его помощью он стал печатать на компьютере всевозможные рефераты и истории болезней, оценил по достоинству это очень полезное приспособление и пересмотрел свои взгляды на медицину. Этот же ветер перемен побудил его окончить клиническую ординатуру по специальности «диагностические методы исследования». Случайная встреча с Марьей Филипповной, искавшей сотрудника и компаньона в свое вновь открывшееся отделение, и желание получать приличную зарплату окончательно определили место его работы: Владислав Федорович Дорн считался теперь в отделении главным диагностом.
Еще под началом у Марьи Филлиповны работали две процедурные сестры – Райка и Галочка, и несколько сестер ночных подменных, выходящих на работу только в ночь. Вопрос с санитарками тоже был решен, ибо обе санитарки получали теперь столько же, сколько при Валентине Николаевне получал самый старый доктор отделения Валерий Павлович Чистяков. Вот такие персонажи пребывали сейчас в тех самых стенах, где еще два года назад резвился со своими шуточками доктор Ашот Гургенович Оганесян, сердилась на старого ворчуна Валерия Павловича красавица клинический ординатор Татьяна и ревновала Тину к Барашкову медсестра Марина. Ни следов этих людей, ни памяти о них не сохранилось ни в перепланированных комнатах-палатах, ни в ординаторской, где сейчас в окружении своих приборов хозяйничал один Дорн, ни в коридоре. Даже закадычную Тинину подругу – старую пальму и то после ремонта за ненадобностью утащили на первый этаж. По правде сказать, никого это теперь и не интересовало. Обезьянье же дерево, в горшок с которым в прошлые времена с удовольствием стряхивали пепел Ашот и Барашков, Мышка из ординаторской перетащила в свой кабинет, помня, что это растение называется еще и денежным деревом. Пусть приносит коммерческую удачу – так объяснила она самой себе свою сентиментальность.
Аркадий Петрович времени в отделении проводил мало, ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы осмотреть больных и сделать записи в листе назначений. В десять он еще не приезжал, а в двенадцать часто его уже не было. Но Марья Филипповна, зная об этом безобразии, не делала Барашкову замечаний, боялась с ним расстаться. А Владислав Федорович Дорн вообще старался в лица больным не смотреть, вопросов не задавать – его интересовали только результаты исследований. Был доктор Дорн высок, строен, светловолос. Прическа его всегда была по-модному чуть растрепана, голубые глаза близоруко и насмешливо прищурены. Но бесспорно, в глазах его присутствовала мысль, что уже само собой является достоинством для молодого человека. Подбородок его был неизменно чуть небрит, а джинсы – последней модели и куплены в фирменном магазине. В общем, доктор Дорн был моден, хорош собой, умен и поэтому не мог не нравиться Марье Филипповне.
– А на фига мне с больными разговаривать? – говорил он Маше, покачивая ногой, и на лице у него при этом появлялась очаровательная презрительная гримаска. – Будущее за диагностикой. Чем совершеннее диагностика, тем легче лечить. А что с того, что эти больные по два часа в день морочат голову своими рассказами: «Здесь колет, здесь режет, в левой пятке цокает, в голове щелкает, а в глазах мушки прыгают!» Ничего же невозможно понять! То начнут перечислять, чем болели все их родственники до седьмого колена, а то наоборот – начнешь спрашивать действительно то, что надо, а они, как назло, наберут будто полный рот воды и цедят сквозь зубы либо «да», либо «нет». Только время с ними зря теряешь. Нет, настоящая медицина – инструментальная. Вот у меня здесь, – при этих словах Дорн красивым жестом показывал на компьютер, – имеются все данные: биохимические показатели, все электрические показатели, все анализы крови. Вот компьютерная томография, вот РЭГ, вот УЗИ, вот иммунограмма, вот опухолевые маркеры – зачем мне еще в таком случае с больным разговаривать? Можно диагноз ставить хоть на расстоянии. Этим, кстати, в наиболее продвинутых зарубежных клиниках и занимаются. Платишь бабки – и по Интернету тебя консультирует хоть сам Дебейки.
– Ну звони тогда Дебейки, – ехидно сказал присутствовавший при этом разговоре Барашков. – Ты же при всей своей технике так и не можешь сказать, отчего же все-таки болит голова у твоей больной в первой палате?
– Да фиг ее знает, отчего она у нее болит, – спокойно ответил на это Дорн. – Скорее всего, она истеричка. Но только исследовав все, что нужно, и, кстати, получив за это для отделения хорошие бабки, могу сказать точно: у этой больной нет ни опухоли головного мозга, ни пост-травматической гематомы, ни гипертонического криза, ни тромбоза сосудов, ни инсульта. И это самое главное. Она не зря нам заплатила, теперь может спать спокойно.
– Она бы и спала, если бы третьи сутки не билась от боли башкой об стенку. Как только действие обезболивающего заканчивается, так она на стенку лезет. Несмотря на то что ты у нее ничего не нашел.
– Да, может, она симулянтка, – небрежно произнес доктор Дорн, легко прокручиваясь на своем удобном кожаном стуле и поигрывая одной ногой, закинутой на другую.
– Не думаю, – ухмыльнулся Барашков. – Зачем ей симулировать? Ей же в армию не идти. Муж на нее не надышится. Кроме того, ты вот больных не любишь смотреть, а я посмотрел из интереса. Как-то зашел в палату: лежит она бледная, пульс замедлен, на лбу пот, зрачки узкие. Совсем непохоже на симуляцию.
– Ну и что вы можете в этой ситуации предложить? – со скрытой яростью спросил его Дорн.
– Ничего не могу, – пожал плечами Барашков. – Твоя больная, ты и лечи. Не можешь вылечить, отправь куда-нибудь, к невропатологу, например. У нас в отделении, как ты знаешь, оплата производится не в общий котел, а в зависимости от коэффициента трудового участия. Говоря по-русски, кто как лечит, тот так и получает! И браться за твою больную у меня никакого резона нет. Между прочим, твоя была инициатива так построить систему оплаты.
– А потому что ваш совок до смерти надоел! И ваша уравниловка! – в сердцах сказал Дорн и вышел из кабинета, хлопнув дверью.
– А ты будто не из этого совка вылупился, – презрительно усмехнулся вслед ему Аркадий, взял со стула свою видавшую виды спортивную сумку и тоже поехал по своим делам. Марья Филипповна после этого разговора приказала Райке поменять больной обезболивающее средство на более сильное, которое хранится под замком. После этого она пригласила Дорна к себе в кабинет, поставила чай, открыла коробку с пирожными из «Праги». Пирожные были маленькой слабостью Марьи Филипповны.
– Ты бы, Владислав, потише вел себя с Барашковым, – начала она, наливая чай. – Он, между прочим, несмотря на все его недостатки, голова!
– Да достали уже эти две головы! – со злостью отозвался Дорн. – Барашков вечно лезет со своей критикой, а тетка эта из первой палаты либо молчит как партизанка, либо башкой об стену стучит. Ей вообще психиатра надо.
– Ну вызови, в самом деле, невролога. Муж, я думаю, консультацию оплатит.
– Да на хрена он мне нужен? Что я, сам рефлексы не проверял? Невролог не умнее меня, все равно назначит те же самые исследования, которые я уже сделал… И те же самые лекарства пропишет. Я тебе говорю, не с чего у этой больной болеть голове!
Мышка задумчиво ела пирожное. Дорн помолчал. Потом начал снова:
– И что этот Барашков воображает? Когда вы тут сидели все вместе в старом отделении, без приборов, без лекарств, что, тогда у вас все было о'кей? Или ему не дает покоя моя зарплата? Пусть он тоже пошевелится, пойдет, заплатит хорошие бабки – обучение сейчас везде не бесплатное, – освоит какой-нибудь еще более новый, современный метод и тоже будет «зеленые» грести!
– Дело не в «зеленых». – Марья Филипповна со вздохом положила обратно в коробку третье пирожное. – Барашков, кроме как у нас, работает еще в трех местах. Если ему надоест и он уйдет, нам проконсультировать больного будет не у кого. Его опыт очень многое значит. И неизвестно, найдем ли мы еще такого хорошего специалиста.
– Если больной заплатит, – запальчиво возразил Дорн, – ему можно любую консультацию организовать, любого профессора или академика.
– Консультацию-то организовать можно, – вздохнула Маша. – Мы их и организовываем, когда надо. Только консультант посмотрит больного и уйдет, а нам его после консультации еще и лечить надо. А Барашков каждый день рядом. Вот ты не хочешь звать невропатолога, а почему? Потому что не веришь, что он может назначить что-нибудь, кроме того, что ты уже назначил сам. Разве не помнишь, были иногда у нас случаи, когда мы делали все, как предписывали нам профессора-консультанты, а больным все равно становилось хуже и хуже. Не всех, конечно, но кое-кого вытягивал именно Барашков. А я постоянно слышу от главного врача: «Делайте в своем отделении что хотите, но только чтобы не было смертности, не было жалоб, и деньги по договору чтобы вносили в нужные сроки!» Но ты же понимаешь, одно дело, когда больные умирают в обычной реанимации, и совсем другое – когда они умирают за большие деньги. В тюрьму садиться никто не хочет!
Ознакомительная версия.
