— Мне было сегодня так весело, — сообщил ей малыш.
Она дала ему вволю выговориться про свои игры, покуда они не миновали первый мол, за которым, прямой, без единой извилины, простирался Морской бульвар — вплоть до песчаных дюн в самом конце бульвара. Тут у малыша лопнуло терпение:
— Мам, что с тобой, а?
Опустились сумерки, и ветерок с моря стал овевать город. Она почувствовала озноб.
— Сама не знаю. Что-то замерзла.
Мальчик взял мать за руку, разжал ее ладонь, с беспощадной решимостью всунул в нее свою. Она поместилась там целиком. Анна Дэбаред почти вскрикнула:
— Ах, ты мой любимый!
— Ты теперь все время ходишь в это кафе.
— Всего два раза.
— Но ты ведь пойдешь туда опять, верно?
— Скорее всего…
Мимо них проходили люди, они возвращались со складными стульчиками в руках, ветер дул им прямо в лицо.
— А мне, что ты мне купишь?
— Тебе я куплю, красную моторную лодку, хочешь?
Мальчик молча оценил подобную перспективу, облегченно вздохнул:
— Да, красную лодку, такую большую-пребольшую, с мотором. А как ты догадалась?
Она обняла его за плечи, насильно удержала подле себя, когда он попытался вырваться, побежать вперед.
— А ты все растешь… Ах, как я рада, что ты так быстро растешь…
На другой день Анна Дэбаред снова повела сынишку в сторону порта. День снова выдался погожий, разве что чуть свежее, чем накануне. Прояснялось чаще и куда дольше. В городе только и было разговоров, что об этой редкостной погоде, наступившей много раньше обычного. Иные выражали опасения, как бы она не закончилась так же внезапно, как началась, — очень уж непривычно долго все это длилось. Другие же утешали себя, веря, что, раз над городом все время гуляет свежий ветерок, он непременно расчистит небо и не даст сгуститься тучам.
Анна Дэбаред добралась до порта, миновала первый мол и песчаную бухту с причалом для буксиров, откуда уже открывался вид на город, на его обширный промышленный квартал. Войдя в кафе, она снова задержалась у стойки, хотя мужчина был уже в зале, поджидая ее, но не решался пока нарушить сложившийся порядок их первых встреч, инстинктивно подчиняясь его правилам. Все еще не оправившись от страха, она заказала себе вина. Занятая за стойкой своим красным вязаньем, хозяйка не упустила из виду, что прошло немало времени с момента ее появления в кафе, прежде чем они наконец решились заговорить друг с другом, — это их притворное безразличие продлилось на сей раз куда дольше, чем накануне. И не сразу рассеялось даже после того, как малыш отыскал своего нового приятеля.
— Я бы охотно выпила еще бокал вина, — попросила Анна Дэбаред.
Заказ был выполнен с нескрываемым осуждением. Тем не менее, когда мужчина, не выдержав, поднялся, подошел к ней и увел в полутьму зала, руки ее дрожали уже куда меньше. А лицо обрело свою обычную бледность.
— Просто у меня нет привычки, — пояснила она, — уходить так далеко от дома. Да нет, вы не подумайте, будто это страх, будто я чего-то боюсь. Скорее, удивлена, да-да, удивлена, вот и все.
— Кто знает, а вдруг это все-таки страх? Ведь в этом городе ничего не скроешь, рано или поздно все выходит наружу, разве нет? — добавил мужчина со смехом.
С улицы донесся радостный крик малыша — в бухту, бок о бок, входило сразу два буксира. Анна Дэбаред улыбнулась.
— Ах, сколько же я с вами пью, — проговорила она и внезапно расхохоталась. — Интересно, с чего это мне сегодня так хочется смеяться?
Он приблизился к ее лицу, положил на стол руки рядом с ее руками, посерьезнел, вдруг перестав смеяться вместе с ней.
— Нынче ночью было почти полнолуние. Можно было разглядеть ваш сад, он такой ухоженный, вылизанный, прямо весь блестит. Время было позднее. А большой коридор на втором этаже все еще светился.
— Я же говорила, иногда мне не спится.
Он крутил в руке свой бокал, давая ей время прийти в себя, почувствовать себя непринужденней, будто догадавшись, чего именно ей больше всего хотелось — рассмотреть его получше. Она пристально вглядывалась в него.
— Знаете, я бы выпила еще немножко вина, — попросила Анна жалобно, будто ей уже отказали. — Вот уж не знала, что к этому можно так быстро привыкнуть. Смотрите, я уже почти пристрастилась.
Он заказал вина. Они выпили его одновременно, с какой-то жадностью, однако на сей раз уже ничто более не заставляло пить Анну Дэбаред, кроме нарождавшейся в ней тяги к опьянению, какое давало ей это вино. Она выпила, потом выждала мгновение и тихонько, как-то виновато, будто извиняясь, снова принялась расспрашивать мужчину:
— А теперь, пожалуйста, мне бы Так хотелось узнать, как же это они дошли до того, что даже перестали разговаривать друг с другом?
Мальчик появился в проеме двери, удостоверился, что она по-прежнему там, и снова исчез.
— Откуда мне знать… Может, все началось с тех долгих молчаний, сперва по ночам, а потом и в любой час, ни с того ни с сего, и с каждым днем им становилось все трудней и трудней нарушить это молчание — потому что ничто, ничто уже не могло им помочь…
То же смятение, что и накануне, смежило веки Анны Дэбаред, так же понуро согнуло ей плечи.
— И вот однажды наступила ночь, когда они, точно загнанные звери, метались по комнате, сами не понимая, что с ними творится. Потом мало-помалу начали догадываться — и им стало страшно.
— Ничто уже больше не доставляет им радости.
— Все, что происходит с ними, заполняет их до краев, но они не сразу понимают, Что это такое. Может, им понадобятся долгие месяцы, прежде чем они найдут этому имя.
Он выждал, выдержал паузу. Залпом осушил целый бокал вина. Пока пил, в его поднятых кверху глазах с неотвратимой точностью случая отразилось закатное солнце. Она заметила это.
— Перед одним из окон второго этажа, — проговорил он, — растет бук, самое красивое дерево парка.
— Это моя комната. Она очень просторная.
Рот его, влажный после выпитого вина, в мягком закатном свете обрел какую-то безжалостную четкость.
— Да, тихая комната, пожалуй, лучшая в доме.
— Летом этот бук закрывает мне море. Я просила, чтобы его убрали оттуда, срубили. Но, видно, мне не хватило настойчивости.
Он бросил взгляд на часы над стойкой бара, пытаясь разглядеть, который час.
— Через пятнадцать минут закончится смена, а потом вы сразу заспешите домой. Теперь у нас и вправду почти не осталось времени. А по-моему, какая разница, растет там этот бук или нет. На вашем месте я бы оставил все как есть, пусть себе растет, с каждым годом отбрасывая все более густую тень на стены этой комнаты, которую я называю вашей — если я правильно понял — по ошибке.
Она откинулась на спинку стула — резко, всем телом, каким-то почти вульгарным движением отвернулась от него.
— Но порой его тень точно черные чернила, — мягко, едва слышно возразила она.
— По-моему, все это не имеет никакого значения. — И, смеясь, протянул ей бокал с вином. — Эта женщина стала настоящей пьянчужкой. По вечерам ее видели в барах по ту сторону арсенала, она на ногах не держалась. О ней тогда много злословили.
Анна Дэбаред изображает изумление, слегка через край.
— Я догадывалась, но не думала, что все могло зайти так далеко. Может, в их случае без этого было не обойтись?
— Впрочем, мне известно об этом не больше вашего. Лучше рассказали бы вы мне что-нибудь еще.
— Хорошо, — с отсутствующим видом согласилась она: мысли ее были далеко. — Иногда, по субботам, по Морскому бульвару проходит пара-тройка пьянчужек. Они во все горло распевают песни или спорят между собой. Доходят до самых песчаных дюн, до последнего фонаря, потом поворачивают назад, не замолкая ни на минуту. Обычно они появляются очень поздно, когда все уже давно спят. Ах, если бы вы знали, как отважно бродят они по той части города, такой пустынной по ночам!
— Вы лежите в этой вашей просторной комнате, такой тихой, до вас доносятся их голоса. В комнате царит будто случайный беспорядок, он вовсе не в вашем характере… Вы лежали в постели, вы были там.
Анна Дэбаред вся сжалась и, что с ней иногда случалось, как-то обмякла, будто вовсе лишилась сил. Голос отказал ей. Руки снова немного задрожали.
— Этот бульвар, его хотят продолжить дальше, за дюны, — пробормотала она, — очень скоро, говорят, есть такой проект.
— Вы лежали там. Никто не знал об этом. Через десять минут наступит конец рабочего дня.
— Я знала это, — продолжила Анна Дэбаред, — и… все эти последние годы, в любое время дня и ночи, я всегда это знала, всегда…
— Спали вы или бодрствовали, одетая или совсем нагишом, все эти мужчины, проходя мимо ваших окон, оставались за пределами вашего существования.
Анна Дэбаред встрепенулась как-то виновато и неожиданно стушевалась.
