С другими женщинами в подсобке они не раз говорили об этом – чего это их, женщин, везде становится все больше, а мужиков – все меньше? Чего это бабы шпалы таскают, а мужики охранниками в магазинах да школах сидят по графику один день дежуришь – три отдыхаешь? Приходили к выводу, что мужики нынче – не мужики. Для одного годятся – детей делать, да и это, говорили многие, у них получается все хуже.
Ирина с последним тезисом не соглашалась – ее сын, Мишка, был молодец: в школе успевал, ходил на хоккей. Кололо только то, что к ней, к матери своей, относился он холоднее, чем к чужой тетке.
Вот и сейчас, мазнув по ней взглядом, сын опять уткнулся в книжку.
– Вот это, сынок, гаубица Д-1, вот из таких папка стрелял целыми днями! – рассказывал Александр, водя пальцем по картинке. – Она, прикинь, весит больше трех тонн!
– Ого! – сказал сын. Глаза его горели.
– Ага! – ответил отец. – А звук от выстрела такой, что вечером друг друга в палатке не слышишь!
Ирина вдруг вспомнила, что те же слова «вечером друг друга в палатке не слышишь» он говорил и ей много лет назад, когда они только познакомились. «Застрял он в этой армии… – подумала она. – Или это он в детстве застрял? Все в солдатиков не наиграется…».
– Танки слева! – вдруг закричал муж, подхватывая Мишку и поднимая над головой. – Орудие к бою!
Мишка хохотал.
Ирина посмотрела на это и ушла на кухню – все равно она здесь лишняя.
«Ну хоть сыном занимается…» – говорила она себе, чистя картошку, морковку, пластая курицу большим, с широким лезвием и замотанной изолентой ручкой, ножом. Нож этот сделал Александр из какой-то специальной стали, когда недолго работал на одном из заводов. Он до сих пор, беря в руки этот нож, рассказывал, как его делал, как нашел нужный металл – выходило так, будто это было одно из главных дел его жизни.
В дверь позвонили.
– Бабуля! – закричал сын, спрыгнул с дивана и помчался открывать. У Ирины вдруг ком встал в горле. Когда-то, когда сын был еще маленький, читала она ему какую-то книжку про ледниковый период. Там мать, чтобы накормить сына, вырезала себе кусок мяса из бедра, и на эту наживку поймала рыбину. Ирина чувствовала, что и она не пожалела бы себя для сына – хоть кусками, хоть целиком. «Да только не надо ему от меня ничего…» – горестно подумала она.
Свекровь пришла не одна, а со своей дочерью Ольгой. Ольга Ирину просто не переваривала с самого первого знакомства, с того момента, как впервые они встретились глазами. Случается так – не принимает душа человека. Неприятие это бывает разным – можно и в душе носить неприязнь и хоть для виду, но улыбаться, однако Ольга не считала нужным любезничать со снохой. К тому же квартира, в которой сейчас жили Радостевы, была подарена им Нэллой Макаровной на свадьбу – это, как поняла Ирина, было для Ольги кровавой раной, Ольга-то думала, что квартира достанется ей. Ирина чувствовала, что Ольга смотрит на эти комнаты как на свои, ревнуя к цвету обоев, негодуя по поводу отскочившего кафеля, как негодуют квартирные хозяева на нерадивых квартирантов. Однажды мужа по пьянке прорвало, он кричал «Да ты и не любила меня никогда! Тебе квартира нужна была да устроиться в городе!». Ирина сразу поняла, откуда ветер дует – Ольга, все от Ольги. Надеялась, что протрезвеет Александр и все забудет, но он и не трезвел почти, да и версия о том, что любви и не было, очень скоро понравилась ему самому. Это было такое его оружие: когда Ирина говорила, что он пьет и не работает, из-за этого они живут кое-как, он отвечал ей, что она окрутила его ради квартиры и города, ну вот они и есть у нее – и квартира, и город, вот пусть теперь и терпит.
Ольга зашла на кухню, не поздоровавшись, поставила сумки и вышла. Тут же подоспела свекровь, начала из сумок доставать разные пакеты и кулечки. Мишка крутился рядом.
– Вот тебе, миленький, конфетки… – сказала Нэлла Макаровна. – Ну кто о тебе, кроме бабки-то, позаботится? Мамка вечно на работе, папка… (тут она осеклась)… занят, только бабуля про тебя и помнит.
Ирина уже давно не говорила ей, чтобы она не портила ребенка конфетами и разными сластями – бесполезно. Строжиться на Мишку тоже было невозможно – тут же все Радостевы поднимались на его защиту: «Да пусть ребенок балуется, детство же!». При этом, Ирина понимала, что перед свекровью они все же в какой-то степени в долгу: и квартира от нее, и продуктами на свою пенсию помогает (да еще ведь и одежду то и дело покупает и Мишке, и Александру), и на хоккей Мишку водит – куда бы они без нее? «Другие-то как-то обходятся…» – вдруг подумала она.
Свекровь захлопотала, быстро в три пары рук (Ольга старательно делала вид, что не замечает Ирину) приготовили ужин, накрыли на стол. Сели ужинать.
– Маманя… – с намеком протянул Александр.
– Ой не пил бы ты, Санька, не пил ее проклятую… – сказала Нэлла Макаровна, но при этом полезла в сервант и вытащила оттуда наполовину полный графин. – Возьмись за жизнь-то свою, возьмись! Ты работу-то нашел?
– Да вот завтра пойду, предлагают кое-что… – ответил Александр, тянувшийся со своего места за графином. За годы его 190 сантиметров роста обросли мясом и жиром, так что до графина он все никак не мог достать. – Ольга, подай!
Ольга придвинула графин.
– А что за работа-то? – спросила мать.
– Да так… – неопределенно ответил Александр. Ирина видела, с каким вниманием он наливает в свою рюмку: не просто вровень с краями, а так, чтобы «с горкой».
– Мамань, тебе налить? – спросил Александр.
Нэлла Макаровна махнула рукой – давай. Александр налил ей, Ольге, а про Ирину никто и не вспоминал. Она уже и привыкла к этому и тихо сидела на своем месте на углу стола.
Все выпили, Александр со стуком поставил рюмку на стол, зацепил вилкой из салатницы тянувшуюся как макароны капусту.
– Квашеная капуста – лучшая закуска: и на стол поставить не стыдно, и съедят – не жалко! – сказал он и все Радостевы засмеялись.
«Что за жизнь… Что за жизнь…» – думала Ирина, тоскливо глядя на них.
Она сегодня заехала на почтамт, куда Грядкин писал ей «до востребования». От него было как раз письмо: он писал, что курсы кончились, он теперь младший лейтенант, а главное – ему дали комнатушку. Звал на новоселье. И он, и она понимали, что если она поедет, это будет больше чем новоселье – это будет решение с необратимыми последствиями. Два года они прятались кое-как – Ирину удивляло, как же это их никто не видел, никто не донес. Да и то – она всегда старалась возвращаться домой с таким опозданием, которое можно оправдать пробками, авариями, переполненным транспортом, в котором ей два часа не находилось места. К Грядкину и обратно можно было бы обернуться и за день. Но она понимала, что он ждет от нее большего. Вопрос был только в том, готова ли она на это большее?
– А ты чего это притихла, а? – вдруг услышала она голос Александра. Она подняла голову – все Радостевы смотрели на нее, будто поймали на воровстве.
– Задумалась… – ответила она.
– Про мужа думать надо! – заявила свекровь. – Про то, как своему ненаглядному угодить. А ты в небесах витаешь. Вот посмотри, как твои мужики ходят! Что Мишка, что Санька – обновок никаких, квартира не обихожена, в ванной белье нестиранное. Что же ты за хозяйка?!
– У меня смена по 12 часов… – тихо сказала Ирина.
– У всех смена… – отрезала Ольга. – Бабье дело – успевать.
– Разбаловалась нынешняя молодежь! – заявила Нэлла Макаровна. – Я вот в пятьдесят четвертом году работать начала в колхозе, и тоже смена была 12 часов. И ничего – придешь, да еще в соседнее село на танцы пешком за десять верст. А обувки-то не было: ноги в грязи измажешь, чтобы издалека казалось, будто в калошках… До рассвета пляшешь, а с рассветом – назад. Час поспишь – и на работу. А ты мне – смена… Больно сытая у вас, молодых, жизнь!
И хоть сказала она «у вас», всем очевидно было, что имеет она в виду только Ирину. Все, даже Мишка, уставились на нее осуждающе.
«Что ж они так, нашли себе паршивую овцу…» – подумала Ирина, встала, и ушла в ванную – стирать. Машинка была старинная – бачок с мотором и ручной выжималкой. В комнате шумели о чем-то оставшиеся, наконец, своей семьей Радостевы, а Ирина стирала, полоскала, отжимала, собирала белье в таз. Когда она вышла из ванной, Александр уже спал в углу дивана, Нэлла Макаровна и Ольга смотрели телевизор, а Мишка рассматривал книжку. Ирина поняла, что и стол, и грязная посуда – все тоже на ней.
«И чего я так держусь за эту жизнь? – вдруг подумала она. – Я им в домработницы что ли нанялась?»
И с этой мыслью что-то случилось внутри, чувство свободы залило ее всю. Она поняла, что решилась, на все решилась. Она поняла, что уже изменила мужу – в голове, в душе, – но это куда важнее, чем изменить телом. В голове запрыгали мысли – сколько денег нужно на билет, что взять с собой, когда ехать. Она повеселела, и развешивая белье на лоджии, вдруг стала что-то напевать. Нэлла Макаровна, услышав это, подняла голову и удивленно переглянулась с Ольгой.
