видимо, когда к западу катится сокрушительная волна демографического взрыва и человеческий сексуальный позыв начинает пугать, центр или центры эротического наслаждения могут стать исключительно грудными. Летиция, полногрудая героиня романистки Тукань, отлично оснащена для подобного сдвига кверху. Жаль, что проза не соответствует этой резко очерченной спелости. Ей, подвижной, но вялой, недостает как остроты, так и формы. При всей ловкости концепции или контрацепции, можно сказать, что «Баб Бой» в стилистическом смысле – провал за провалом.
И все. Начало, должно быть, на той стороне, приклеенной к холсту. На остатке страницы помещалось начало столь же осиной рецензии на «Племянника президента» (652 страницы. Эйнбрук. $ 9.95), книгу, в которой ее автор Блатшаид вел долгий тяжкий бой с государственным непотизмом, как указывало название. Нельзя было сказать, когда вышел этот номер «Гляди-и-и», но в тот вечер Карлотта выглядела точно так же, как здесь, и была такой же полногрудой. Совершить акт сексуального протеста с настоящей женщиной-романисткой, чей портрет напечатан в «Гляди-и-и»… Что ж, я испытывал благоговейный восторг, гордость, парение духа. И она совсем не такая, как автор рецензии выразился о ее прозе.
– Где ты там.
Это Ирма кричала из спальни, пока я разглядывал книжные полки. Миченер, Роббинс, Мейлер, Генри Мортон Робинсон, «Золотой свиток», но никакой Карлотты Тукань. Ну, время терпит, я был молод, весь мир лежал передо мной. Поэтому я вошел в спальню, обнаружив полностью одетую Ирму, лежавшую на кровати, четырехспальной. В комнате стоял приятный смешанный запах коньяка, масла какао, женского пота и «Калеш». Я полностью разделся и принялся раздевать Ирму. Знаю, читатель требует права допуска к наблюдению за любым сексуальным опытом, которого требует ход истории (а он очень даже требует, ведь от этого зависела моя поездка на Каститу), но я всегда стеснялся, используя тяжеловесное эксцентричное выраженье профессора Кетеки, оягнячивающей лобковой деятельности. Могу снабдить вас лишь вульгарной фригидной символикой, профанацией Блейка, сказав, что она лежала в той самой постели, подобно Лонг-Айленду, – на голубых простынях, – а я гладил такие районы, как Уонтаф или Ист-Норидж, пока они не озарились светом; потом спокойное лизание как бы вод Флендерс-Бей спровоцировало поразительное восстание в Риверхеде. Разумеется, не в Риверхеде Амхерста – это лишь совпадение. Со временем не столько по моей, сколько по ее воле, Манлингамхэттену, хоть и занимавшему верное место на карте, пришлось спустить отдельные реки в объятья мембрановых Джерси-Сити и Южного Бруклина. В Бэттери-парке готовились грянуть пушки, когда я сообразил, что радостные мужские стоны принадлежат не мне, ибо они исходили откуда-то издали, из-за Ирминых ног. Корабли в Аппер-Бей выпустили триумфальные залпы, прогремели множественными благодареньями, после чего я в два взмаха выплыл на землю и увидел голого мужчину, входившего в спальню из ванной. Ирма с немалой силой свалила с себя мое тело, протягивая к мужчине руки. Он тоже открыл ей объятия. Она воскликнула:
– Честер, милый. Было очень-очень хорошо.
– Ирма, божественная моя крошка.
И они стали ерзать, ласкаться в объятьях друг друга в постели, и я понял, как меня использовали. Честер, по моей догадке, так названный из-за внушительного размера груди,[27] вошел в квартиру с собственным ключом, прошел из гостиной в темную ванную и предался буквальному, а не литературному вуайеризму.[28] Его яйца влажно поблескивали в розовом свете ночника, когда он угнездился рядом с Ирмой, наслаждаясь послелюбовной томностью. Чтобы как следует разозлиться, мне, эксгибиционисту, пришлось бороться с чувством удовлетворения. Я превратился в искусственный член, в какого-то сложного и немыслимо дорогого японского секс-робота, в одноразовую эманацию Честера, обладающую полом, но безымянную. Мне надо было избить их обоих, лежавших, лишь маргинально обо мне помня, как бы о персонаже шоу для полуночников, если бы Честер не был столь крупным и мускулистым, хотя немолодым и лысым. В любом случае, я, как минимум, имел право воскликнуть:
– Деньги, я требую денег.
Честер был ошеломлен. Посмотрел на меня снизу вверх большими темными глазами и прокричал в ответ:
– Оскверняешь? Пачкаешь нашу любовь? Гадкая, грязная проститутка мужского пола!
Несмотря на изысканную риторику и высокие чувства, было что-то очень трогательное в слове «грязная», которое он произнес почти, но не совсем как «красная».
– Вот хрен, – сказал я, – если б ты знал, что это такое.
Я упаковал свой собственный у них на глазах, быстро оделся, отстранившись от голой сентиментальной возни. Ирма с зажмуренными глазами ленивым тоном превосходства сказала:
– Некоторые мужчины, Честер, не знают, что такое любовь.
– Наверно, ты права, моя сладкая.
– Надо их пожалеть.
– Наверно.
– Пускай все берет из моей сумки. В пятницу алименты.
– Я и от Честера кое-чего хочу, – сказал я. – Ради справедливости. Он сполна от меня получил.
– Возражаю, – без возражения сказал Честер.
Я понял, против чего он считает необходимым в первую очередь возразить: против моего фамильярного обращения к нему по имени, когда он, голый, не имеет особой возможности облечься достоинством. Он был маменькиным сынком, невзирая на лысину и мускулистость, и наверняка воспитывался на вышедших из моды понятиях. Он еще не усвоил правила общественного поведения, соответствующие его сексуальным потребностям. Имел все основания говорить сейчас со мной очень вульгарно. Но здесь была Ирма, а Ирму он уважал и любил. Когда я оделся и, готовый уйти, искал деньги в гостиной, он стиснул Ирму в бережном тесном объятии, точно я мог выхватить пистолет или могла войти его мать.
В сумке Ирмы нашлось меньше ста долларов. И никаких случайных банкнот, сунутых в ящики, в вазы: я искал очень тщательно, осмотрел даже погубленные коллажи, не вклеена ли в вульгарные дизайны какая-нибудь безвкусная зеленая бумажка. Но нет. Отодрал, что отодралось, от рецензии на «Баб Боя», главным образом, снимок Карлотты, желая его иметь. Зачем? Молодость, хвастливость, сочинение эпиграммы насчет конца и гонца. С выдранным куском коллаж смотрелся гораздо лучше. В карманах брюк Честера оказались лишь даймы и никели; в лежавшем в пиджаке бумажнике две пятерки, десятка и карточка обеденного клуба, которую я повертел в руках с мыслью забрать, но понял, что это ведет к безобразному криминалу. Нет, пришлось довольствоваться суммой в 115 долларов 65 центов; не много, с учетом сделанного мною для них и для их любви, как они выражались. Вернувшись в спальню, я сказал:
– Извините за прерванный упоительный психоз, по мне надо позвонить.
Они быстро очнулись от неги. Смотрели па меня снизу вверх взглядом, быстро превращавшимся в собачий, молящий. Им снова требовались мои услуги, но чем они могли за них расплатиться? Мир жесток; факты экономической жизни безнадежно жестоки. Я сел на край кровати под прямым углом к Ирме, стал просматривать телефонный справочник, а она робко сунула палец мне между ягодицами. Я проигнорировал этот жест. Дозвонился в Кеннеди до Карибской авиакомпании, выяснил, в самом деле есть рейс на рассвете, но, спросив про стоимость билета, понял, что у меня не хватит даже на один билет экономического класса. Поэтому велел Ирме вытащить из моей задницы палец и окрысился на Честера, лишенного наличных. Честер, впрочем, отреагировал сдержанно и пришел на помощь, сказав:
– Тебе надо поехать в Майами и отработать проезд. Там на кисах[29] у миллионеров полным-полно чудных яхточек, – на Ки-Ларго снимали фильм с Богартом, и на Пиджин, и на Нижней Матекумбе. Там всегда рады парню, желающему прокатиться в Вест-Индию, если он услужливый и респектабельный. Работа галерная, развлечение жен и так далее.
– Ты себе на проезд заработал? – полюбопытствовал я.
– На галерах работал, – сообщил Честер. – Уехал из дома, поехал в Саванну-ля-Map. Потом снова вернулся, потому что знал, разобью сердце своей старушке.
– Ну ладно, – сказала Ирма, тиская мое бедро. – Честер, может, снова отправишься в ванную?
– Надо тебе, – сказал Честер, – связаться с авиакомпанией «Уиум» в Ла-Гуардиа. Они часто летают в Майами. Думаю, можешь попасть на шестичасовой рейс. Позвони и спроси. У них так называемые «плюрибусы», не реактивные лайнеры, не такие большие, но вполне приличные, знаешь. Я работал с этими самыми «плюрибусами». Кроме всего прочего, патриотично. Рекламу помогал сочинять.
– Этим ты занимаешься? Рекламой?
– Простите великодушно, – старомодно сказала Ирма, – что перебиваю. Может быть, мне уйти, чтоб вы, мальчики, могли мило поболтать?
– Кое-что мое можно в подземке увидеть, – сказал Честер. Нагота его и вялый член (любовь в мужчине увядает гораздо позже призвания) были теперь атрибутами раздевалки. – Соленая рыбка Фолли, – сказал Честер. – Был «Соленый Мевии», а я предложил Мевинский, Реджинальд Мевин-Кальсонов, Ван Мевин, О'Мевин и Мак-Мевин, хэй-хо.
