Нимало не медля, Валичка отправился к матери с допросом. Оказалось — да, до какого-то времени подруги общались письменно, и довольно даже активно; вдруг переписка прервалась, и не возобновлялась более. В конце пятидесятых бабушка пробовала разыскать следы; наконец, один осведомленный адресат сообщил, что мятежная старушка скончалась от удара в ноябре 1936 года в тот самый момент, когда в лагерном санпропускнике мордатый зек склонился над нею, чтобы выбрить лобок. К такой реалии возводимого ею социализма она оказалась неготовой. «Она встретила смерть, как настоящий коммунист», — сообщал адресат.
Все сходилось, все получалось… Валичка бросился к Фуренке, чтобы выяснить второй вопрос: как тот завладел письмом? Старик потрубил, покряхтел, поорал в ответ, представляя Постникова полным невеждою в житейских делах, а под конец признался, разведя руками: «А не знаю я. Много барахла накопилось, разве упомнишь? Но ты мне его, гляди, представь обратно… умный какой!» Валичка с готовностью отдал ему письмо, заранее переписанное, и предложил: «Слушай, Фока Петрович: забирай, покуда не передумал, всю мою живность. Надоела она мне, другие вопросы предстоит решать, чувствую, в ближнее время!» Благодарный старик смахнул слезу рукавом обширного балахона, и потопал за пузырьком разведенного спирта. Так директор пожарной выставки не только избавился от моментально опостылевших ему рыбок, но и закрепил знакомство с Фуренкой, которое считал небесполезным. Далее предстояло решить еще один серьезный вопрос. Ведь в письме как было сказано: «Передаю тебе все полномочия», — то-есть, полномочия на отыскание клада отходили к его бабке? А что понимать под полномочиями? Права, что ли? Если так — за отсутствием законных наследников не может ли он считаться владельцем клада, если он будет им найден? Обходить законы Валичка никоим образом не собирался, будучи послушным и примерным гражданином общества (которое сам же, впрочем, иногда называл д и к и м). Одно его смущало: почему от бабки Марты, если она законная наследница, последующие права должны перейти именно к нему? Он с горечью вспомнил многочисленную родню, и червячок засосал его: поехать, отрыть, где он там… и кануть, исчезнуть для всех? Бр-р… Однако ему казалось совсем несправедливым и делить найденное, в поиски которого будет вложен его труд, с людьми, не ударившими ради этого палец о палец. А привлекать их для поисков — тоже дело пустое: они народ суетливый, любят попустомелить, и ничего, кроме большого шума, от них ждать не приходится.
Мелита Набуркина еще сладко дремала под сенью черного растопыренного орла, а Валичка уже обдумывал визит в нотариальную контору.
Первый вопрос, какой задал ей Валичка:
— Здесь принимают насчет наследства?
И четко отпарировала на него Мелита, будто выстрелила:
— Кто умер? В каких родственных отношениях вы состоите с этим человеком?
Постников заробел и даже чуть посунулся обратно к двери:
— Я, собственно… в особых отношениях ни с кем не состою…
«Лучше не отвечать на такие вопросы, — в смятении думал он. — Скажешь лишнее — а вот тут тебе и выйдет точка с запятой!» Но мониста зазвенели, неясной тенью мелькнул по кабинету старый барин с безумным тоскливым взглядом, проржала лошадь в низине. И, смело откашлявшись, Валичка приблизился к нотариусу, сел перед нею на стул и отчеканил:
— Допустим, знаю, где есть клад. Допустим, знаю примерно, где искать. Допустим, наследницей на него была моя бабушка.
— Так-так… — Мелите что-то мешало сосредоточиться, и она по инерции продолжала дуть в привычную дудку: — Она, конечно же, умерла?
— Она, конечно же, умерла, — Валичкин голос звучал обиженно и немножко с вызовом, — только я вас не совсем понимаю. Уже второй раз вы говорите о смерти. А в нашей семье, между прочим, все отличаются завидным долголетием.
— Вы, гражданин, находитесь в серьезном учреждении, и оставьте при себе лирику относительно ваших родственников, — строго сказала Мелита. — Излагайте суть дела.
— Так ведь я вам уже все сказал. Могу повторить: я намерен найти клад.
Лишь теперь Набуркина очнулась, широко распахнула густо подведенные веки:
— Ах, кла-ад? Извольте немедленно выйти вон.
Жалость к себе достигла крайнего предела. Только что бабка-идиотка добрых двадцать минут морочила голову, теперь вот еще один сумасшедший… Мелита потерла виски успокоительным бальзамом, омахнула лицо платочком. И после всех этих манипуляций крайне удивилась, что посетитель все еще сидит перед нею на стуле, и не собирается, кажется, покидать кабинет.
— Подите же прочь, гражданин. Я не занимаюсь предполагаемыми кладами и тому подобной мистификацией.
— Но клад действительно есть! — подскочил Валичка. — И вы, в свою очередь, не забывайтесь. Я не профан, я окончил два факультета. Вы должны выполнять свои служебные функции. Есть клад, нет его, — это, в конце концов, не ваше, мое дело! Я ведь не приглашаю вас его искать. Я лишь прошу дать четкий и обоснованный ответ: имею я на него права, как наследник, или нет? Со ссылкой на закон — и, пожалуйста, без этого… без вашего…
— Все клады являются собственностью и принадлежностью государства, — фыркнула Набуркина. — И никаких прав наследования на них не передается! При находке вы немедленно должны сдать его государственным органам. И вам должны будут причитаться двадцать пять процентов его стоимости.
— Ах, та-ак… — Валичкина радость была значительнее огорчения: двадцать пять процентов все-таки больше, чем если бы пришлось все делить между многочисленной роднею! — Вот это вы мне сказали хорошее дело. Спасибо. Теперь я эту Потеряевку всю, как крот, изрою…
— Ройте, ройте, — злорадно сказала Мелита. — Да только попробуйте потом не заявить в компетентные органы: как пить дать загремите за решетку!
«Ой, наверно, жулик», — подумала она, и на всякий случай осведомилась:
— Вы где работаете?
— А что такое? — удивился посетитель.
— Да мне кажется, — врала Мелита, — что я где-то вас видела раньше… в театре ли, в ресторане, не помню… где-то в хорошем месте.
— Если вы видели меня в театре или ресторане, — рассудительно произнес Валичка, — то это еще отнюдь не значит, что я там работаю. Впрочем, моя работа на людях и для людей. Вы на пожарной выставке никогда не бывали? Не смею больше задерживать-с-с…
Пятясь и раскланиваясь, он удалился из кабинета. Мелита проводила взглядом его округлую фигуру, облаченную в модный костюм, мелькающие из-под штанин грязноватые желтые носки, и с гневным смешком придвинула микрофон, чтобы вызвать очередного посетителя.
НА ВСЕ, БУКВАЛЬНО НА ВСЕ ИДЕШЬ РАДИ ЛЮДЕЙ — А ГДЕ БЛАГОДАРНОСТЬ?
В сумерках коты темными тенями с сиплым воем бредут по гулким железным крышам. Весна!
В ухоженной, где невозможно даже и подумать о малейшем беспорядке квартире Лизы, Лизоли, — Набуркина говорит расслабленно, отхлебывая сухое винцо:
— Опять орел этот, дурак, будет сниться всю ночь. Как-кая чепуха! Днем глупость, ночью глупость…
— Почему глупость? — возражает из глубокого кресла подруга. — Тебе же ясно было сказано: орел — это радость, слава и богатство.
— Ах, брось, Лизоля! Какая радость, какое богатство! Была радость — съездить летом на море, да и ту отобрали.
— Все дорого, все дорого… — шелестит голос.
— Ко мне приходил сегодня какой-то толстый дурак, — представляешь, собирается искать клад! Откуда он такой нарисовался? Это не страна, а сущий цирк. То-есть, он даже якобы знает, где он находится, и хотел выяснить, что ему полагается по закону. С утра до вечера бедлам, сумасшедший дом! — Мелита шмыгает носом и трет пальцем виски.
— Гуру, Учитель, — в Лизолином голосе величайший трепет, — говорит, что это Закон жизни. Продавцы не любят покупателей, милиционеры — преступников, должностные лица — просителей. За то, что все они, волею обстоятельств, вырывают личность из состояния «самости», вынуждая ее расщепляться, раздваиваться, не давая возможности оставаться наедине со своим «я».
— Слушай, какой там клад? — вдруг продолжила она чрезвычайно деловитым тоном. — Кто, говоришь, к тебе приходил?
— Ах, ничего я не знаю, Лизоль! И гражданина того видела в первый раз. Изрядный, скажу тебе, грубиян.
— Да не об этом речь, глупая Мелитка! Что за клад, откуда, это-то он хоть сказал тебе?
— Ну, была мне нужда! Нет, я ничего не знаю, он только упомянул однажды, что изроет, как крот, всю… эту… Потеряевку… — Набуркина вдруг побледнела, отставила бокал, и растерянно огляделась.
— Что это с тобой? — в тревоге спросила подруга.
— Да знаешь, я совсем как-то упустила из виду название… Верно, и забыла уже, что сама потеряевская! — она возбужденно хихикнула.
