— Слушай, какой там клад? — вдруг продолжила она чрезвычайно деловитым тоном. — Кто, говоришь, к тебе приходил?
— Ах, ничего я не знаю, Лизоль! И гражданина того видела в первый раз. Изрядный, скажу тебе, грубиян.
— Да не об этом речь, глупая Мелитка! Что за клад, откуда, это-то он хоть сказал тебе?
— Ну, была мне нужда! Нет, я ничего не знаю, он только упомянул однажды, что изроет, как крот, всю… эту… Потеряевку… — Набуркина вдруг побледнела, отставила бокал, и растерянно огляделась.
— Что это с тобой? — в тревоге спросила подруга.
— Да знаешь, я совсем как-то упустила из виду название… Верно, и забыла уже, что сама потеряевская! — она возбужденно хихикнула.
— Э-эх, Мелитка! Человек к тебе, можно сказать, с кладом в кармане пришел, а ты… Все из-за того, что не слушаешь советов подруги, дорогая. Ведь еще утром тебе было сказано про символ, про сон. И если бы ты настроилась после этого соответствующим образом — не сидела бы сейчас, как дурочка.
— Что же бы я делала, интересно?
— Соображала бы, как поступить, если клад валится в подол. Ты хоть найдешь этого человека? На это хватит ума?
— Что уж ты — ума! — обиделась Мелита. — Я знаю, где он работает.
— Где?
— Не скажу! Какая ты хитрая!
— Ну и не надо. — Но голос Лизоли раздражен, вино плещется по бокалу. — Ведь на все, буквально на все идешь ради людей, и вот, на тебе — благодарность…
— Как-кая ты… — Мелиткины ноздри тоже начинают раздуваться.
— Да ты одна ничего и не сделаешь, — усмиряет ее порыв подруга. — Тут тонкое дело… запутаешься, гляди, без меня!
— Лизоля! Опомнись, о каком ты говоришь деле? Появился сумасшедший, махнул хвостом — и оказывается уже, что мы готовы скакать за каким-то неясным кладом! Ну откуда в Потеряевке может взяться клад? Да там все-то веки что крестьяне, что помещики перебивались с хлеба на квас. Последний ходил в заплатных штанах: мне дедка рассказывал. Да он бы этот клад ногтями из-под земли выцарапал.
— А я все равно стала бы искать, — помяв большую грудь в области сердца, сказала Конычева. — Нашла бы — ну и прекрасно, не нашла — и черт с ним. Тут дело в возможности. Что сидеть-то, как курицы мокрохвостые, надоело ведь уже. Сколько можно?.. Никаких, по сути, серьезных шансов, и все меньше их, меньше… Да хоть однажды в какой-то омут забуриться, — так сказать, напоследок.
— Ты всегда была авантюристкой! Взять и вот так вот шлепать неизвестно куда, неизвестно зачем… что за прихоти!
— Ну устрой мне тогда, устрой знакомство с ним, — умоляет подруга. — Он хоть симпатичный?
— Мне кажется, не весьма…
— И черт с ним, пускай будет урод! Урод?
— Не сказать, чтобы урод. Да больно он был мне нужен!
— Значит, договорились: ты его ко мне приводишь.
— Ага, так и разбежалась. Где я тебе его возьму? И как я должна к нему подойти? И вообще…
— Твои вопросы! Не сделаешь — не получишь кроссовок. А на рынке они тебе встанут — сама знаешь… Не жалко денег?
Денег Мелите жалко. Дело в том, что некий торговец, разделяющий идеи партии бывшего второго Лизолиного мужа, согласился сбыть ему несколько пар по оптовой цене — на благо общего дела. Партбосс полностью в Лизкиных руках: он до сих пор надеется на возвращение к ней. Но она непреклонна, и не прощает мужчинам проступков и слабостей.
— Ладно, — вяло сдается Набуркина. — Считай, что твоя взяла, чего уж там…
КЛЫЧ И БОГДАН — СЛАВНЫЕ, ГОРЯЧИЕ ПОТЕРЯЕВСКИЕ ПАРНИ
Думал ли Валичка о том, куда он денется со своим кладом в случае его успешного нахождения? Вернее, с теми процентами, что выделит ему родная держава? По кинофильмам он примерно представлял себе, какие бывают найденные сокровища: в небольших ларцах, или кованых сундучках, внавал жемчужные ожерелья, звездочками светятся драгоценные камни, — и все это теряется, меркнет в россыпях золотых монет. Наверно, если откопать что-то подобное — это будет довольно дорого стоить! Особенно если посчитать на доллары, зеленые, баксы. Или марки. Или фунты стерлингов. Или франки. Или хотя бы песо. Но, прикидывая и так, и сяк, Валичка не мог представить, как же он распорядится с предполагаемыми — то ли российскими деньгами, то ли с любой из упомянутых валют. Купит машину? Но с его врожденным астигматизмом он не пройдет медкомиссию на шофера. А без прав — что толку от машины? Дача? Ездить туда летом с работы в душных полных электричках, за сомнительным удовольствием поковыряться в грядках, посудачить вечерком с соседями о погоде, о том-сем? Так не стоит она этого! Выйди вечером во двор, если уж приспичила охота, да и судачь на здоровье! Директор пожарной выставки вырос на асфальте, под сенью больших домов, и к отдыху на природе не питал большой тяги. Убить свалившуюся сумму на путешествия? На увлекательные поездки в заморские страны? Приглядеться, так сказать, вблизи к жизни дворцов и хижин? Затея не пустая! Но Валичка и к этому был равнодушен. Дело в том, что он уже был раз в большом средиземноморском круизе: директор одного из возникших турагенств оказался знакомым еще по дальним, филателистическим делам; под его болтовню Постников продал кое-что ценное, и — махнул. Первые два дня, когда огромный теплоход плыл по морю, еще были новы и упоительны: бары, музыка, бассейн, девушки, белые костюмы услужливых официантов, вообще приглядка к новой ситуации… По прошествию же этих двух суток Валичка, еще некий торговец-оптовик, адвокат и кандидат медицинских наук засели в каюте и все остальное время путешествия убили на преферанс. Другие ходили, ездили, что-то смотрели, — а они, если даже удавалось их вытащить из каюты или отеля, опухших и сонных, с блуждающими взорами, — не столько глазели по сторонам и слушали гидов, сколько думали с тоскою об ожидающей их заветной «пульке». Суть тут была не в деньгах, или в другом интересе: азарт, возможность располагать временем все двадцать четыре часа в сутки словно обезумили тогда четверых здоровых мужчин. Главное — никто на них не орал, не требовал что-то делать, не заявлял прав на их личности. Торговец даже упустил тогда какую-то закордонную сделку, о которой договорился заранее, — его искали, стучали в запертую дверь, — а они сидели тихонько внутри, пересмеиваясь и перемигиваясь. От тех серо-буро-малиновых, скомканных, словно цветная глянцевая картинка, суток у Валички остался снимок: маленькая моментальная карточка, снятая уличным фотографом в дальнем горластом квартале портового города. Он тогда выполз под чьим-то железным напором на свет Божий, поехал с группой на осмотр неких исторических руин, а когда слезли с автобуса, — незаметно, подчиняясь странному желанию, скрылся тихонько, и побежал, куда глаза глядят. Вдруг фотограф, вынырнувший внезапно, схватил за пиджак, и жарко забормотал, показывая фотоаппарат. Заробевший Валичка тупо глянул на него, и послушно встал посередине небольшой площадки, одергивая пиджак. Снимок он получил тут же, никому его не показывал, и лишь иногда рассматривал его: халупы на заднем плане, гримасничающие поодаль ребятишки, старуха с клыком в длинном балахоне, осел с перекинутым через спину мешком… И сам он — толстый, одутловатый, небритый, в мешковатом костюме с мятыми полами пиджака и висящими коленями, в нелепенькой шляпе, глаза воспаленные, с мешками, и выражение у них испуганно-преданное. Фотографию эту, повторяем, он никому не показывал, а когда глядел на нее сам, то щелкал себя, фотографического, в нос, и неизменно говорил: «Эх, а и гадкий ты бывал человечек!»
Конечно, с другой стороны — денег всегда не хватало. Но по мелочи. Да и то сказать: купи себе пять костюмов, а их из-за тесноты в квартире негде и повесить! Узнают — появятся завистники, хуже того — шантажисты или воры. Столько разговоров о квартирных кражах, налетах. Убьют еще и самого, это тоже теперь обычное дело. А женщины! Уж они-то обязательно захотят прибрать к рукам значительную сумму. Возникнут, нашумят в тихой квартирке, начнут наводить в ней свои порядки, браниться…
Самое нормальное, казалось, дело — ехать за рубеж и зажить там благополучной цивилизованной жизнью; и эта идея тоже почему-то пугала Валичку. То она ассоциировалась с немотой (попробуй постигнуть язык, когда уже немолод!), то с унижением, то с патриотизмом, то с ослом на фотокарточке, то, если хотелось куда-то — почему-то неизменно в Арабские Эмираты. Там все богаты, там он будет равный среди равных! А ослы… ну что ослы! В конце концов, представители животного мира, больше ничего. Но там же наверняка потребуют, чтобы принял магометанство, — а при мысли о том, что тому сопутствует тяжкая процедура обрезания — Валичка цепенел, морозно стягивало кожу за ушами.
Однако — частило сердце, глаза щурились, и толстое лицо пунцовело, когда Валичка думал о кладе, ждущем его в неизвестной Потеряевке. Азарт сжигал его, нетерпение росло, и он порою совершал, наперекор натуре, глупые, непродуманные поступки. Зачем, спрашивается, было тащиться в нотариальную контору, толковать записной дуре про клад и про Потеряевку. Утратил, утратил контроль, Постников-господин. Но что же делать, когда распирает жажда деятельности, и хоть так, хоть по-другому, а хочется поведать кому-нибудь о новых делах. На службе перегорали цветные лампочки в макетах, портились огнетушители, отсыревали взрывпакеты в действующих диорамах. Валичке было не до того. Половину рабочего дня он проводил в сладостных мечтах, половину — в хлопотах об отпуске. Ну, и не тратил зря свободного времени: узнал, где располагается Потеряевка, когда ходят туда автобусы, и однажды даже проехался в выходной мимо большого, лежащего сбоку от ведущей в райцентр дороги села. С виду — деревня как деревня, однако Валичке она отнюдь не казалась такой уж заурядною. За ней проглядывался спуск в низину, а дальше — дальше виден был лишь далекий, край низины опоясывающий лес. Хотелось оставить автобус, выскочить из него, и хоть бы одним глазком осмотреть место, где предстояло вести будущие раскопки. Однако город не ждал и требовал покуда своего: посещение опостылевшей вдруг службы, покупка и готовка еды, таскание на квартиру деда Фуренки пустых, ненужных уже аквариумов…
