— Да стал бы я руки пачкать о тебя! Кулак ты, сурок ты, хорь вонючий! Ну и ищи свою торбу!
— Ворюга! Каторжник. А-а-а…
Минут пятнадцать идет обмен «любезностями». Гришка ревет и выкрикивает их захлебываясь. Лешка презирает его и посмеивается. Иван Бугай принялся искать мешочек. Обшарили Гришкину полку, переворошили все его узелки, обыскали другие полки. Мешочек нашелся за трубой под столиком. Очевидно, он ночью оторвался, а когда Григорий сел к столу завтракать, выскользнул и завалился.
Гришка, дрожа, схватил его, полез к себе и мгновенно затих. Лешка стал продолжать песню. Но я уже не записывал слов, я был взволнован и думал: почему они такие, Гришка и Лешка, и откуда они взялись? И кто из них лучше?
А превратись я в Гришку, я бы повесился, честное слово! Что же это такое? Сколько еще поколений нужно, чтобы кулак в человеке умер?
А Лешка? А тот тип, которому «так интересно» быть жуликом? У них свой мир, своя мораль, свой фольклор и презрение к тем, кто на них не похож…
Да, Лешка, конечно, презирает Григория, но разве хрен редьки слаще?
МЫ БУДЕМ ПЕРЕБИРАТЬ ПРЯНИКИ
Тайшет! Тайшет!
Это слово у всех сейчас на языке. От станции Тайшет начинается новая железная дорога на Лену. Скоро о ней услышит весь мир, но пока она известна немногим. Она через Лену пойдет на Якутск, через хребты и дикие земли на Чукотку, до самого Берингова пролива. По первому отрезку ее сейчас едут на Братск.
Об этой дороге я знал по карте, но у меня было еще триста рублей, и я взял билет до Иркутска. Вместо пересадки в Тайшете я решил ехать старым путем — на Иркутск и оттуда пароходом по Ангаре. Это так интересно!
Мои попутчики сходят в Тайшете, чтобы ждать братского поезда, а я… еду дальше. Может, сойти с ними? Нет. Мы встретимся на Братской ГЭС через неделю. Мы записываем фамилии друг друга, и больше ничего. У них нет адресов и у меня нет.
С самого рассвета идет дождь. Здесь широта и размах во всем: дорога — так до одури, лес — так уж без конца, дождь — так уж без просвета. Он льет и льет, стекает по окнам ручьями; сырость и холод проникли даже в наш переполненный вагон.
Скоро Тайшет, вот-вот он покажется… Прошел уполномоченный, который сопровождает партию вербованных, велел приготовиться. Гришка канючит, чтобы помогли ему нести вещи. Хлопцы заметно погрустнели, встревожены.
Васек. Эх, приедем, а там палатки стоят!
Дмитрий Стрепетов. Ничего, Васек, еще будем сами натягивать.
Иван Бугай. Говорил уполномоченный — будем на лесоразработках. Вот это дело!
Григорий. Ох, заставят нас бревна таскать! Глаза на лоб!..
Дмитрий Стрепетов. Нет, будем пряники перебирать. На кондитерской фабрике.
Вот уже показались домики, дымящие трубы.
— Тайшет! А завод какой!
— Ну, то, наверно, и есть наша кондитерская фабрика. Подъем, хлопцы!
Мы пожимает друг другу руки. С Димкой Стрепетовым у меня прощание почему-то грустное. Что-то осталось недосказанное…
С поезда сходило очень много людей. У всех переселенческий вид: с детишками, с посудой, провизией. Хлещет дождь, грязь непролазная, мокрые пути, мокрые составы, путаница, станции не видно. Уполномоченный кричит, проверяет по списку, все ли сошли.
Потом они взвалили на плечи сундуки, чемоданы, узлы и пошли куда-то вдоль полотна, по лужам, прыгая через шпалы. И со всеми пошли строить Братскую ГЭС беспокойный Дмитрий, обстоятельный Иван Бугай, ленивый вор Лешка, жадюга Григорий и познающий жизнь Васек.
Только Дмитрий обернулся и помахал мне рукой. А те, другие, уже были заняты иными заботами: спешили ли спрятаться от дождя, дотащить ли благополучно Гришкино барахло, а может, они были просто взволнованы и боялись.
Есть большой враг человека — страх. Страх перед изменением в жизни. Человеку, просидевшему двадцать лет на одном месте, страшно двинуться куда-то, переехать в соседний район или — господи упаси! — в Сибирь.
Я понял это, испытав на себе. Я не сидел в родном городе двадцать лет, я только десять лет учился в школе. И вдруг изменения в жизни! Как было страшно ехать куда-то! Как это — уйти из дому, пойти меж чужих людей, в чужие края? Что я буду делать? Как проживу?
Наверно, я уезжал зажмурясь. В этом я признаюсь только себе. Потому что у нас ведь не принято бояться. Молодежь, едущая в Сибирь, выглядит очень бодро, говорит на митингах разные хорошие слова. А я говорю: страшно.
Теперь я почти не боюсь. Не бояться научил меня Васек, который беззаботным воробышком — без денег, без вещей — поехал вместе со всеми и не ломал себе долго голову: а как я проживу, а вдруг будет плохо? Не бояться меня научили Дмитрий Стрепетов и Иван Бугай, которые, если будет трудно, поострят насчет пряников и возьмутся натягивать палатку.
Теперь мне самому кажется странным тот перепуганный и растерянный мальчик, который неделю назад кричал: «Что делать? Что будет? На завод, в мазут?» Мне кажется, что я повзрослел за несколько дней.
И, если Витька провалится на экзаменах в вуз, я, кажется, посоветую ему проехаться в Сибирь, в общем вагоне на третьей полке. Багажа, Витька, не бери, ничего тебе не надо, кроме смены белья да куска доброго мыла. Я говорю это вполне серьезно, слышишь?
И не бойся!
Много есть учебников на свете.
Мы изучаем горы, моря и полезные ископаемые. Нам поведали, что сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы. Я знаю, как переменный ток преобразуется в постоянный, и прочту в учебнике о реакции «феррум плюс аш-два эс-о-четыре».
А вот где достать учебник жизни?
Наша преподавательница литературы Надежда Васильевна так хорошо рассказывала об идейной направленности романа «Евгений Онегин», о классовой борьбе в повести Горького «Мать», в романе Шолохова «Поднятая целина», и все становилось очень ясным: в тех условиях, в жизни тех времен все было понятно, четко и в порядке разложено по полочкам.
Ну, а наши дни, сегодняшняя жизнь? Учителя заботились уложиться в отведенные часы с Онегиным и Печориным, и, по-видимому, в учебном плане не было уделено специального времени для разговора о жизни. Словно то, каким должен быть настоящий человек в наши дни, — это всем ясно, нечто само собой разумеющееся! Но возьмите Сашку и Витьку — каждый из них понимает это по-своему. Люди разошлись, еще не закончив школу, хотя оба одинаково усердно изучали и Онегина, и Печорина, и «Поднятую целину».
Директор на выпускном вечере сказал: «Теперь вы вступаете в жизнь. Будьте достойны звания советского человека, чтобы наша школа могла гордиться вами!»
Мы, понятно, обещали быть достойными.
Наш комсорг с комитетом решал в основном вопросы о членских взносах и лыжных соревнованиях. Было одно за всю историю собрание «О моральном облике советского человека», но провели его преказенно, прочли по шпаргалкам такие нудные доклады, что это походило скорее на повинность, и вряд ли кому-нибудь захотелось задуматься о своем моральном облике. Я не помню, о чем говорилось в докладах; кажется, разбирались примеры из книг, вспоминали молодогвардейцев, Павла Корчагина и Маресьева.
А вот Витькин отец, как-то будучи навеселе, говорил с нами о жизни:
«Жизнь, молодые люди, — это дикий лес, в котором кишат гады. Кто кому скорее перегрызет горло, тот и прав. Красивые идеи только в книгах, они для внешнего пользования».
Да, мы запоем читали «Как закалялась сталь» и «Два капитана». Это книги о других временах. Живи мы с Павлом Корчагиным, мы бы дрались с белыми. Ух, как бы мы дрались! Живи мы с Олегом Кошевым, мы бы били фашистов. Но сейчас? Кто же опровергнет Витькиного отца? Мать говорила мне:
«Все мы, пока молодые, куда-то рвемся, ищем правду, а потом привыкаем… Самое верное: найди себе тихий уголочек и живи скромно, мирно. Бог с ними, с чинами и деньгами».
Теперь она считает меня пропащим, день и ночь плачет.
Мы загорелись целиной вместе со всеми (запахло Корчагиным, запахло бурной жизнью!). Тогда Витькин отец «по-жизненному мудро» растолковал нам, что целина и всякие новостройки это пустые «разговорчики» и нас, дурачков, туда заманивают. Витькин отец, смеясь, нам говорил, что деловым людям наплевать на Корчагина. Это-де мы читаем разные книжки, волнуемся, а у них заботы о деньгах, о пальто, о квартире; тот, мол, кто поумнее, ездит в собственном автомобиле. И мы перестали думать о новых землях.
Наконец Витька явился в школу разодетый в ядовито-зеленый костюм, в узких брюках, туфлях с пряжками и на микропоре и заявил, что прожить без бед, без нужды, весело — вот мудрость жизни, потому что жизнь коротка, а молодость еще короче.
