Девушка в военной форме собрала детей в здании школы.
— Если вы пустите меня, я смогу помочь солдатам, потому что я сын врача и знаю, что делать, — умолял я ее.
— Там слишком опасно. Вьетнамцы могут напасть в любой момент. Не надоедай мне. Я должна присматривать за сотней детей.
«Вьетнамцы наступают!» У меня перехватило дыхание. «Где же генерал? Цел ли он? А вдруг он ранен или мертв?» Эти мысли были невыносимы.
Девушка пела, пытаясь отвлечь нас от происходящего. Дети радовались, что не надо идти учиться. Но мне нужно было найти генерала. Пока она пела, я не колеблясь нагнулся, шмыгнул вглубь комнаты, открыл окно и бесшумно выбрался наружу. Вскоре я уже заглядывал в дырочку в стене полевого госпиталя. Я увидел, как Папа склонился над молодым солдатом, которому оторвало ступню. Парень кричал:
— Дайте мне умереть! Дайте мне умереть!
Папа сделал ему укол, и крики стихли. Вскоре солдат уснул. Потом я увидел, как Мама опустилась на колени, чтобы перевязать юношу с окровавленной головой и без руки. Мама была мужественным человеком, но я видел, что ее плечи трясутся и она старается побороть рыдания.
Вскоре запыхавшиеся селяне внесли на носилках еще троих раненых. Пока сестры отвлеклись от работы, чтобы заняться ими, я воспользовался случаем, проскользнул в палатку и стал внимательно оглядывать раненых. Генерала среди них я не обнаружил. Тогда я решил проверить, нет ли его среди двадцати тел, накрытых простынями с пятнами крови. Стиснув зубы, я приподнял первую простыню. Глаза убитого были остекленелыми, как у мертвой рыбы, а в груди зияла дыра. Я быстро опустил простыню. У второго оказалось снесено плечо. Но это был не генерал. У последнего не было головы, и из-за этого он выглядел очень маленьким. Меня затошнило, и я выбежал из палатки. Этот безголовый тоже не мог быть генералом. Генерал Лон был гораздо выше и крупнее. Это я знал.
Спустилась ночь, а жертвы все прибывали. Я проверял их одну за другой. Генерала среди них по-прежнему не было. Я пошел на окраину деревни и взобрался на самую высокую кокосовую пальму в надежде увидеть бой. Южный ветер раскачивал тонкую ветку, на которой я сидел. В десяти метрах от земли я впервые за весь день глотнул свежего воздуха, а не запах крови и гниения. Я закрыл глаза и позволил пальме качать меня взад и вперед.
Южный климат переменчив, как сердце девушки. Ветер неожиданно прекратился, и меня облепили комары. Я вытянул шею, но не увидел ничего, кроме тлеющей деревни, и не услышал ничего, кроме редких одиночных выстрелов. Битва, похоже, прекратилась, и я решил было слезть с дерева, как вдруг услышал голоса, доносившиеся из кустов, которые росли вокруг нашей деревни. Солдаты возвращались. Я спустился ненамного. Шум усилился. Теперь я отчетливо слышал вьетнамскую речь.
Вьетнамцы собирались напасть на нас! Я не знал, что делать, но понимал, что нужно предупредить Папу и Маму. Я заорал во всю глотку:
— Здесь вьетнамцы! Бегите! Враги наступают!
Я кричал и кричал. В кустах кто-то зашевелился. Раздался выстрел. Я почувствовал удар в грудь, от которого чуть не упал с дерева, и вцепился в ветку. Еще одна пуля угодила мне в бедро, но и это меня не остановило. Я все кричал: «Вьетнамцы! Бегите!» — пока мой голос не ослаб от боли. Вскоре все залил свет.
Боль победила мое сознание, руки разжались, и я свалился головой вниз прямо в руки вьетнамского солдата, который швырнул меня на землю и приставил ружье к моему виску.
— Крикун чертов, — процедил он сквозь зубы.
— Выстрел нас выдаст. Прикончим его после. Пошли, — скомандовал офицер.
Солдат пнул меня в живот, и они бросились прочь. Задыхаясь от боли, я слышал выстрелы и видел пулеметы, поблескивающие в темноте. Мне казалось, что я слышу, как родители кричат от страха. Когда-то мне рассказывали, что вьетнамцы забирают головы врагов как трофеи. Папа! Мама! Я пытался встать, но боль в бедре пронзала раскаленной иглой. Силы покинули меня. Я так хотел разрядить пулемет в моего врага. Но у меня под рукой не было даже деревянного ружья, а у горстки солдат внутри здания — ни малейшего шанса выстоять против вьетнамцев. Потом выстрелы стихли, и я услышал крики отчаяния. Вскоре огонь поглотил все здание и перекинулся на дома и деревья. Вихрь пламени набирал силу, бамбуковые крыши, высохшие за долгие месяцы засухи, ломались, воспламеняясь друг от друга. Здание школы обрушилось последним, а крики детей заглушило пламя. Потом прозвучал взрыв. Палатка, где работали мои родители, взлетела на воздух, клочки разлетелись, как остатки фейерверка в ночном небе. Несколько минут спустя все стихло. Никто не подавал голоса: ни ребенок, ни взрослый. Только отвратительная вражеская речь, сопровождаемая редкими выстрелами, эхом отдавалась в ночи.
Папа! Мама! Я закусил губы, чтобы не расплакаться. Я пополз к зданию, когда за моей спиной раздались шаги. Они пришли за мной! Пули свистели вокруг, пролетая в сантиметрах от моей головы. Я поднялся и побежал, волоча раненую ногу, но быстро двигаться не мог. Было бы неплохо найти в земле нору и исчезнуть в ней. Нора в земле! У меня появилась надежда. Я вспомнил, что неподалеку есть наполовину заросший старый колодец. Я припал к земле и стал как можно тише пробираться сквозь колючие заросли к краю колодца. Расчистив густую траву, я нашел спасительную веревку, привязанную к ручке ведра, которым набирали воду.
О старом колодце ходило много страшных историй. Говорили, что там обитает древний змей, но меня ничто уже не пугало так, как жужжание пуль, которые преследовали меня.
Я схватил ведро и рухнул в него. Веревка раскрутилась. После бесконечного спуска я ударился о дно. Ведро опрокинулось, и я оказался по горло в ледяной воде. Через мгновение кто-то осветил колодец лучом фонаря; но я сидел неподвижно. Затем шум стих, и тишина укрыла меня в ночи.
Я схватил скользкую веревку и попытался забраться в ведро, но меня опрокидывало обратно в воду, которая делалась все холоднее. Я поежился: в этой темноте компанию мне составляли только лягушки, прыгавшие с заросших мхом стенок. Одна толстая лягушка впилась своим жирным животом прямо мне в лоб; от отвращения у меня по коже побежали мурашки.
В полночь появилась полная луна, которая медленно плыла по небу и светила прямо на дно колодца. Это было величественное зрелище. От одного только прикосновения ее нежных лучей мне стало теплее. Мне хотелось, чтобы луна осталась надо мной навсегда. Страх темноты побудил меня пойти на риск и еще раз позвать на помощь. Мой голос отразился гулким эхом. Я кричал снова и снова; мои голосовые связки были натянуты до предела. Но в ответ слышал лишь пение цикад.
Погибли ли все там, наверху? Неужели я остался умирать в одиночестве? Силы покидали меня, а боль в бедре усиливалась. Я потянулся к медальону, подаренному генералом; сейчас только он подбадривал меня. Медальон оказался на месте, у меня на шее, а посередине была вмятина. Он спас мне жизнь. «Спасибо вам, генерал. Медальон принес мне удачу, как вы и обещали. Но что теперь защищает вас, мой генерал? Увижу ли я вас снова?» Я прижал холодное серебро к губам.
Вскоре луна исчезла, и вновь восторжествовала темнота. Я знал, что если закрою глаза, то потеряю сознание и засну навеки. Боль, голод и холод исчезнут. Я крепче сжал драгоценный подарок и вдруг в темноте увидел улыбающееся лицо генерала. Я гадал, что бы генерал сделал на моем месте. Но точно знал, что он бы боролся за жизнь, потому что был храбрецом. Я окунулся в холодную воду, чтобы проснуться, и покричал еще. Ответа по-прежнему не было. Я положил голову на ведро и задремал.
Когда я проснулся, был уже день и рядом с колодцем лаяла собака. Она с фырканьем дергала веревку, привязанную к ведру.
— В колодце кто-то есть! — прокричал чей-то голос. — Немедленно принесите веревочную лестницу.
Меня нашли совершенно окоченевшим, моя кожа была иссиня-серого цвета. Только слабый пульс и дыхание свидетельствовали о том, что я еще жив. Меня осторожно положили на носилки. Я прикрыл глаза: сил говорить не было, мысли ускользали. Я видел силуэты, двигавшиеся вокруг. Сестра сняла с меня мокрую одежду. Заметив гравировку на медальоне, она сообщила о находке старому седому генералу, который тут же подошел ко мне и с интересом осмотрел мой подарок.
