— А вам не пора укладываться, дети?
— Ма-а-ам!
— Молли, это невежливо разговаривать за столом, когда… когда… когда никто тебя не хочет слушать.
— Мам, а Брайен будет жить с нами?
— Спасибо, — поблагодарил Брайен. — Мне у вас нравится. Здесь очень уютно, а там, где я сейчас, так одиноко, я там совершенно никого не знаю, и делать мне там тоже совершенно нечего. Вы можете стать моей семьей. Вы будете присматривать за мной, как это делала раньше моя мама.
— А что случилось с вашей мамой? — поинтересовалась Молли.
— Ничего, — рявкнула я, — ни-че-го! — Хотя это был совершенно глупый ответ, вызванный охватившей меня паникой.
— Она умерла, — безрадостно сообщил Брайен. — Обещала, что не умрет, и все равно умерла.
— Печальная история, — сказала Молли. — Правда, мам?
— Да, — сказала я. — Очень печальная история.
— Так вот почему Брайен будет теперь жить у нас.
— Спасибо, — повторил Брайен. — Мне у вас очень нравится.
— Молли, остановись. Брайен не может жить у нас.
— Как не может? Ведь может же, папочка? — сказала Молли. — У нас Обезьяна пожил немного, — успокоила она Брайена. — Раз Обезьяна мог, так и вы сможете.
— Я не могу — немного, — заявил Брайен. — Если уж переселяться — то навсегда.
— Ну и прекрасно, — сказала Молли. — Правда, папочка? Навсегда — так навсегда. Для этого мы и здесь, — резюмировала моя дочь. — Вот здорово! Мы же присматриваем за бедными людьми, мы их опекаем. Мы очень добрые. Все так считают.
— Я не бедный, — возразил Брайен. — У меня есть немного денег.
— Вы бедный. Просто по-своему. Это другой тип бедности.
Том, до этого сохранявший железное спокойствие, внезапно поднялся из-за стола. Дрожание его нижней губы предвещало взрыв негодования.
— Если он заявится сюда…
— Сядь, Том, — остановила я его. — Я сама все улажу.
— Ничего ты не уладишь. Ты всегда делаешь, как скажет папа. А папа скажет…
— Иди смотри телевизор. Давай. Не задерживай.
Я ощутила, что наступил решающий момент в истории нашего семейства. И вовсе не потому, что Безумный Брайен мог угнездиться у нас до самого дня моей кончины, которая, впрочем, тоже вряд ли выгонит его из нашего дома. Это был судьбоносный момент — потому что, если мы пойдем другим путем, если я скажу Брайену, что он не может жить с нами, в нашей жизни может наступить иная эпоха.
— Молли, Брайен… Мы не можем жить вместе.
— Почему не можем? — спросила Молли.
— Да, в самом деле, почему? — присоединился Брайен. — Вы же всем позволяете. Почему всем можно, а мне одному нельзя?
Под «всеми» Брайен, безусловно, имел в виду остальных членов моей семьи.
— Да, — заметила Молли. — Так нечестно.
Она, бесспорно, была права. Это нечестно. Любовь, как выясняется, столь же недемократична, как и деньги: одним ее достается много, другим совсем ничего. Она выбирает тех, у кого ее и так уже предостаточно: кто здоров, физически и психически, красив и, хотя бы относительно, молод. Я была любима своими детьми, родителями, братом, супругом, надеюсь, друзьями; Брайена же не любит никто и не будет любить никогда. И как бы мы ни старались, мы не сможем расширить эти узкие горизонты семейной любви. Вот если бы нам нужен был человек по хозяйству, присматривать за домом, и если бы Брайен был способен выполнить роль вышколенного английского слуги, тогда мы, безусловно, с радостью распахнули бы перед ним двери нашего дома. Я мельком заметила взгляд Дэвида: ему хорошо известна опасная тропа, на которую я сейчас готова ступить, эта скользкая обледенелая тропка, сделав шаг по которой, непременно докатишься до самого низа.
— Молли, хватит, прекрати. Мы не будем обсуждать этот вопрос в присутствии Брайена. Это невежливо, в конце концов. И это не решается в две минуты.
— Я могу подождать, — сказал Брайен. — Я сегодня никуда не тороплюсь.
Однако мне все же удалось выпроводить его на улицу после чашки чаю и тортика в виде громадного батончика «Марса». Я отвезла его к его новому жилью — точнее, за угол, потому что, как только мы остались наедине, в нем мигом ожила его подозрительность и недоверчивость, и он напрочь отказался сообщить мне адрес своего нового пристанища.
— Спасибо, — сказал он, выбираясь из машины. — Вы скажете мне об остальном завтра? Тогда бы я мог предупредить там всех, что переезжаю. И начал бы складывать вещи.
— Брайен. Вы не можете жить с нами.
— Но вы же только собирались обсудить этот вопрос?
— Мы обсудим, но я уже знаю, к какому решению мы придем.
— Ах вот оно что, — разочарованно протянул он.
— Вы расстроены?
— Да. Очень. Я уже представлял себе, что все будет по-другому. Мне понравился этот сериал, который про подростков.
— Вы сможете смотреть его у себя, по вашему телевизору.
— В самом деле?
— Да.
— Вы уверены? Что-то он никогда не попадался мне.
— Это, кажется, по Ай-ти-ви.
— A-а. Хорошо. Я его мало смотрю. А какой номер?
— ?
— Какую цифру нужно нажимать на пульте?
— По-моему, тройку. На вашем пульте, наверное, тройку. Попробуйте, во всяком случае.
— Ну, тогда, пожалуй, неплохо, тогда хорошо, — начал он беседу с самим собой.
— Вы правда не обижаетесь?
— Нет. А как насчет курицы? Можно мне будет прийти еще раз?
— Конечно, сколько угодно. Недельки через две. Мы каждый раз, когда будем ждать вас в гости, станем готовить непременно курицу.
— Вы правду говорите? Не разыгрываете?
— Я вас не разыгрываю.
— Ну, тогда ладно. До свидания.
И он побрел по глухой улице в ночь.
Итак, бой был выигран малой кровью: мне просто придется еще через пару недель покормить моего Пациента Номер Один. Ведь я только что пригласила одного из своих «безнадег» кормиться у нас раз в две недели — подозреваю, пожизненно. Еще несколько месяцев назад я расценила бы это как безошибочный признак собственного безумия, а теперь данный поступок рассматривался мной как предусмотрительный, хладнокровный, прагматический и взвешенный. У меня было такое чувство, будто с души свалился камень. Я готова была выскочить и танцевать на крыше машины. Молли, конечно, примет это известие не так легко, как Брайен, но после нашей договоренности насчет обедов это все равно уже будет выглядеть милосердием. А это все, что нам нужно — нам, а не людям вроде Брайена.
Дома — Том, в частности, так и не отклеился от «ящика» — терпеливо дожидались моего возвращения.
— Мы собирались поговорить, — с преувеличенной серьезностью начала Молли. — Мы будем говорить о Брайене и о том, когда он переедет к нам.
— Ладно. — Я села за стол. — Можно выступить первой?
— Как пожелаешь.
— Так вот, Брайен не будет у нас жить, никогда. Я ему об этом уже сказала.
— Так не честно!
Я никому не собиралась доказывать, что жизнь — сложная штука и честного в ней днем с огнем не сыскать.
— Знаю. Прости. Я обещала ему, что мы будем кормить его жареной курятиной, когда он будет приходить к нам в гости. Для него этого оказалось достаточно.
— Я тебе не верю. Ты уже один раз обманула.
— Клянусь, я сказала ему. Но дальше жареной курицы наше гостеприимство не распространяется.
— Но ты же сама говорила…
— Молли. Здесь не о чем говорить. Брайен не может здесь оставаться. Он не из нашей семьи.
— Но мог бы. Он мог бы стать членом нашей семьи.
— Нет. Не мог бы.
Я посмотрела на Дэвида, который ответил мне прямым взглядом, но ничего не сказал. Не вступился и не осудил. Судя по всему, он не собирался спешить мне на помощь.
— Молли, пойми, это наша семья. Ты, я, папа, Том. Вот наша семья. А не ГудНьюс, не Брайен, не Обезьяна и никто другой. Только так. Ничего не поделаешь. Есть люди, о которых мы должны заботиться в первую очередь.
— Но почему? — Наконец Дэвид внес в разговор свою скромную лепту. Лепта — так себе, но нельзя не оценить по достоинству проявленной им активности.
— Почему? Да потому! Дэвид, мы едва успеваем присматривать друг за другом. Мы почти на грани — отчасти потому, что ты бросил работу. Том ворует в школе. — Я ощущала поток бушующих во мне слов, рвущийся наружу, и уже не могла сдержаться, слова сами выхлестывали из меня: — Молли превращается в ханжу, у меня роман…
— А что такое «ханжа»? А что такое «роман»?
— Это значит, что у мамы был «молодой человек», — пояснил Том, не отрываясь от телевизора.
— Мы с тобой вот уже несколько месяцев на грани развода, мы заперли дверь изнутри и выбросили ключ, таким образом обрекая друг друга на пожизненный тупик и взаимную неприязнь! И ты спрашиваешь, почему мы должны в первую очередь присматривать друг за другом? Потому что жизнь чертовски сложная штука, вот почему, и… все! — Дальше нецензурно.
