Завершив свое выступление этим грозно прозвучавшим призывом, Лукас умолк и поклонился Грант-Пейн-тону. А тот вскочил, развел руки в стороны и стал было их сводить, чтобы первым начать аплодировать и повести, так сказать, за собой аудиторию, но потом передумал и на мгновение застыл в позе рыбака, показывающего, какую он поймал рыбину. Грайс покосился на Ваарта и увидел, что лицо у него исказилось в карикатурной гримасе едкого презрения.
— Наверно, теперь мне лучше уйти, господин председатель?
С этими словами Лукас шагнул к краю сцены, как бы демонстрируя свою дисциплинированность, хотя уходить он явно не собирался. Грант-Пейнтон и Ардах о чем-то поговорили с ним, и он сел на стул Пам, а Грант-Пейнтон обратился к аудитории:
— Леди и джентльмены, все мы, я уверен, благодарны мистеру Лукасу за его чрезвычайно интересное выступление, на которое он потратил свое нерабочее время.
Думая, что Грант-Пейнтон мог бы и не произносить банальностей, Грайс отметил, что к нему отчасти вернулась авторитетная решительность, странным образом покидавшая его, когда он снимал желтошифонное платье и облезлый парик. Глава альбионской труппы очень, видимо, боялся этого вечера и теперь, чувствуя, что самое опасное уже позади, успокоился и приободрился.
— И все вы, я уверен, хотите, чтобы я поблагодарил его за предельную откровенность. — Сообразив, что никто, возможно, этого не хотел, Грант-Пейнтон поспешно сказал: — Однако время идет, к восьми часам нам надо закончить и освободить зал, а значит, у нас осталось на обсуждение итоговой резолюции меньше сорока минут. Мистер Лукас, не желая мешать нам, хотел уйти, но мы с мистером Ардахом решили попросить его остаться, чтобы ответить на вопросы, если они возникнут в процессе нашей дискуссии. Никто, надеюсь, не возражает? Или это надо поставить на голосование?
Не успел Грант-Пейнтон замолчать, как поднялся Джордж Формби.
— Вы хотите внести предложение, мистер Эйнтри?
— Нет, у меня вопрос, господин председатель. Что вы назвали «итоговой резолюцией»?
Грант-Пейнтон посмотрел на Лукаса, а тот повернулся к Ардаху и что-то ему сказал. Выудив из кармана листок бумаги, Ардах встал.
— «Комитет Установления Истины треста «Британский Альбион» считается распущенным, а каждый член Комитета обязуется подписать «Акт о неразглашении государственных тайн».
Ардах читал резолюцию с подчеркнуто неустрашим мым, даже, пожалуй, вызывающим видом и последние слова почти прокричал, как бы ожидая взрыва возмущенных возражений. Но по залу прокатился только шепотный шорох, признак испуга, а не возмущения. Грайс прекрасно понимал чувства любителей: он и сам не без опасений вверял свою жизнь разным официальным бумагам вроде страховых полисов и прочих решительных документов, если ему предлагали их подписать.
Когда Ардах замолчал, встало сразу несколько человек. Грант-Пейнтон кивнул состарившейся Петуле Кларк, которая лепетала на прошлом собрании про секретные солдатские шахты в Олдершоте. Зря он дал ей слово, подумал Грайс; а впрочем, женщины тоже ведь имеют право голоса, и Грант-Пейнтон хотел, по-видимому, играть роль справедливого председателя,
— У вас какое-нибудь предложение?
— Вы думаете, я насчет «Акта»?
— Да нет, это нам еще предстоит обсудить. Я думал, вы хотите предложить, чтобы во время обсуждения мистер Лукас не уходил.
— Ах вот вы о чем. Что ж, я готова внести это предложение, если только меня поддержат. Вполне готова. Но мне-то хотелось спросить, не можем ли мы помочь слепым.
Как и в прошлый раз, когда она заговорила про зятя, Грант-Пейнтон ничего не понял. И, повторяя свой вопрос на предыдущем собрании, сказал:
— Может быть, вы уточните ваше предложение?
— Да вот, понимаете, мистер Лукас тут говорил, что мы, мол, ничего не делаем. Так я, например, и правда ничего, можно сказать, не делаю. Мне поручили аннулировать талоны, которые вырывают из дотационных книжечек в «Лакомщике», а их вовсе и незачем аннулировать, потому что они уже…
— Может, вы все-таки сформулируете свое предложение покороче, у нас мало времени.
— Да я просто хотела спросить мистера Лукаса, почему мы не можем делать что-нибудь нужное — почему бы нам, к примеру, не помочь слепым? Или старикам, они ведь очень нуждаются в помощи. Или детям. Я говорю, что мы могли бы ходить по больницам и…
— Я не совсем понимаю, как мы можем помочь старикам или детям, — оборвал ее Грант-Пейнтон, заметив на лицах коллег из Оргбюро насмешливые улыбки. — В общем-то вы говорите по существу намеченной дискуссии. Но прежде всего нам надо выяснить, кто хочет, чтобы мистер Лукас не уходил. Вы можете внести предложение, чтобы он остался?
— Конечно, могу, пожалуйста, пусть остается.
— Собрание поддерживает это предложение?
— Поддерживает! — утомленно закричали испытанные во многих заседаниях комитетчики.
— Кто за это предложение, прошу поднять руку!
Пока руки подымались и опускались, опять нерешительно подымались и снова опускались, потому что в зале не оказалось единодушного большинства и люди хотели сначала узнать, куда дует ветер, а уж потом проголосовать, Ваарт своим обычным способом привлек внимание Грайса — ткнул его локтем в бок.
— Во бездельники! Давайте-ка отсюда уматывать!
Грайс держал руку так, чтобы ее можно было вовремя и поднять, и опустить, а поэтому локоть Ваарта пребольно воткнулся ему в незащищенные ребра.
— А нас выпустят?
— Стало'ть, выпустят, а коль не выпустят, сами уйдем.
Ссутулившись и приседая, чтобы не привлекать к себе внимания, Грайс потрусил на полусогнутых следом за Ваартом. У двери возникла небольшая заминка — Сидз говорил, что не имеет права их выпускать, а Ваарт ехидно спрашивал, как он собирается им помешать, — и Грайс, чтобы его не втянули в пререкания, повернулся лицом к залу, где псевдосержант из военного лагеря, забравшись на кресло, спорил с Грант-Пейнтоном.
— Мы сейчас голосуем, — унимал его Грант-Пейнтон. — У вас что — замечание по существу процедуры?
— Не знаю я никаких ваших процедур! У меня вопрос к мистеру Лукасу. Почему правительство дает нам работу, чтоб мы бездельничали, а не дело, чтоб мы работали?
Грайс попытался разгадать словесный ребус псевдосержанта, но Ваарт хлопнул его по плечу, и он понял, что путь открыт.
— А это, сэр, вне моей компетенции, — сказал, неприязненно ухмыльнувшись, Лукас, и Грайс подумал, что так ухмыляться умеют только высокопоставленные государственные чиновники.
Когда они добрались до Грэйн-Ярда, уже стемнело, В подковообразном, вымощенном булыжником переулке не было фонарей, но кое-где светились окна возрожденных мастерских, и Ваарт с Грайсом осторожно ковыляли от одного светового пятна к другому, пока не оказались у трухлявой двери типографской сторожки. Сторожка «Глашатая», напомнил себе Грайс, «Глашатая», а не «Альбиона».
Арочные окна типографии лучились веселым светом. Будто на рождественской открытке, радостно подумал Грайс.
— Стало'ть, они уже подключились к электричеству, — удовлетворенно сказал Ваарт. — Давно, стало'ть, пора, а то на свечах-то и разориться, стало'ть, недолго.
Грайс предполагал, что в типографии остался Ферьер, да, может, еще Копланд — раз они взяли на себя командование, то уходят, наверно, последними, а перед уходом, возможно, болтают вдвоем о типографских делах. И его очень удивило, что из типографии вообще никто не ушел, хотя было уже довольно поздно. Наоборот, с тех пор как они с Ваартом отправились около шести на собрание альбионской труппы, народу здесь еще прибавилось, и Грайс решил, что это те альбионцы, которые ждут, как сказал Ферьер, когда можно будет под каким-нибудь благовидным предлогом уволиться из «Альбиона». Они, видимо, наскоро перекусили после службы и явились работать во вторую смену. Да, работящий народ, подумал Грайс.
И все они явно предвкушали какое-то приятное событие. Уходя на собрание, Грайс видел, что ремонтные работы приближаются к концу, а теперь их, похоже, полностью завершили — хоть сейчас начинай печатать. Копланд, с видом торжествующего победителя, ревностно полировал медную кнопку на «Уофдейле», этой кнопкой печатная машина приводилась, наверно, в действие. Возможно, Ферьер произнесет небольшую речь и разобьет о станок бутылку дешевого шампанского, выбрав такое место, откуда стеклянные осколки не попадут в печатающее устройство.
У линотипов, пока еще бездействующих, уже стояли наборщики. Возле длинной металлической полки, где, по словам Ферьера, верстались полосы, стояли братья Пенни с деревянными линейками в руках и три незнакомых Грайсу альбионца — будем надеяться, подумал он, что они не очень чувствительны к запаху сероводорода. Миссис Рашман, ее жених и Хаким с кипами бумаги в руках — на бумаге такого формата печатают обычно плакаты или афиши — неподвижно застыли в дверях остекленной «конторы», словно бы позируя невидимому фотографу, а чуть поодаль, оцепенело таращась на них, замерла Тельма, как будто они приказали ей постоять в сторонке, пока их будут снимать. Осмотревшись повнимательней, Грайс увидел возле неизвестных ему типографских механизмов многих своих коллег по «Альбиону» — если не считать Отдела канцпринадлежностей, то полнее всего здесь, пожалуй, была представлена Нутряшка. Живописная картинка, мимолетно подумал он. Все новоиспеченные полиграфисты ждали, вероятно, сигнал Ферьера, а он молча смотрел, как Копланд надраивает до зеркального блеска пусковую кнопку. Работали сейчас только однорукие швейцары. Траншея, по которой тянулись кабели, тайно подключенные к электросети, была уже засыпана, и швейцары укладывали на покрытую цементным раствором землю растрескавшиеся плитки.
