В общем, я им не завидовал. Я стал старым в один день, фактически ничего не пережив. У меня болела спина, ныли ноги, частенько куда-то проваливалось сердце. Но потом всегда возвращалось на место, как ни в чем не бывало. Я и с этим смирился. Я безбоязненно отпускал свое сердце. Иногда нужно отдохнуть и от него.
Дела мои шли в гору. Бизнес антиквара процветал. Дина добросовестно помогала мне во всем. Она была полной противоположностью Тасе. Милая, приветливая, какая-то очень не фальшивая. Может быть, она единственная была не призраком, не тенью. Во всяком случае, пока.
И мы любили друг друга. Я бы никогда не позволил себе любить такую молоденькую девушку. Это же нонсенс! Или отклонение! Но я помнил еще свои настоящие года. И поэтому разрешил себе эту любовь. Дина тоже помнила о моих годах. И поэтому тоже любила. Но кроме нас о моем истинном возрасте никто не знал. Поэтому мы прятали нашу любовь. И дальше стен антикварной лавки она не выходила. И сама в некотором роде стала антиком. Ценным, но застывшим, дорогим, но безжизненным. Мне казалось, я запросто могу достать с полки свою любовь, как любой раритет в этой комнате. Вытереть пыль с нее, полюбоваться, сощурив глаза или нацепив очки. Даже легонько поцеловать. И осторожно поставить на место. Наша любовь стала в некотором роде историческим фактом. Музейным экспонатом. Или семейной реликвией. Впрочем, любовь имеет столько значений! Почему она не может быть и такой? Такая любовь меня вполне устраивала. Но я не задумывался, устраивала ли она Дину.
Меня даже не расстраивало то, что при Дине меня называли дедушкой. Вежливо уступали место в трамвае. Иногда помогали за руку переходить дорогу. Или поднести сумку. Мне даже в глубине души это нравилось. Во всяком случае, не напрягало. Я как представил себя, в бытность молодым! Если бы на улице случайно, по рассеянности толкнул кого-нибудь локтем, какая бы завязалась потасовка, сколько бы вылито было напрасно чувств, затрачено эмоций, нервов. А тахикардия, а давление, а кровь в лицо? Фу, аж вспомнить страшно. А теперь… Толкай сколько хочешь. Еще и извиняться перед тобой. Я даже иногда специально кому-нибудь на ногу наступал, или с тротуара сталкивал. И что? В ответ только виноватая улыбка. Ну, в крайнем случае, сладенько-вежливое «дедушка, в вашем возрасте нужно быть осторожным» Я иногда специально даже в ответ на их сладости хамил. И что? Только пожимали плечами. Старичок видно тронулся. Жалко!
В общем, старость мне даже нравилась. И хотя сопутствующие ей болезни не миновали меня. И чувства притупились. Разум, что поразительно, разум оставался прежним, ясным, я бы осмелился сказать – молодым! А это не мало. Во всяком случае, только благодаря одному молодому разуму я мог полноценно почувствовать жить.
И я не задумывался. Насколько может нравиться такая жизнь Дине. Хотя она искренне подыгрывала мне. И даже хотела догнать мой возраст. Поначалу она сознательно не красилась, не наряжалась. Напротив, все время в одной коричневой юбочке по колено, и серой блузке. В толстых чулках и черных ботинках на шнурках. Ну, прямо выпускница монастырской школы. Или английского колледжа. Она даже уже не распускала свои роскошные волосы, а собирала, то в пучок, то в приглаженный хвостик. Она все чаще напоминала старую деву. И все же отсутствие косметики и пышных нарядов делало ее еще моложе. А однажды я даже застал ее у зеркала. Вы не поверите! Но она с помощью грима рисовала у себя на лице морщинки. И гримасничала, чтобы морщины появились как можно скорее. Зато ей не нужно было тратить время на косметические маски. Она меня тогда не заметила, а я промолчал.
Она много ела, чтобы испортить фигуру. Ну, уж чего-чего, а еды у нас было навалом. Наедалась она на ночь до отвала, и жирного, и сладкого, и соленого. И ложилась спать. И частенько в свои бессонные ночи я видел, как она открывает холодильник и там шарит в поисках пищи. И я думал, что ей многие девушки могут только позавидовать. Они истощают себе диетами, крутят неистово обруч и от голода часто плачут и злятся на свет божий. Дина толстела и добрела прямо на глазах. В конце концов, вдруг она права? И ей действительно по быстрее нужно стать старше. Молодость только в тягость. А для старости в моей антикварной лавке созданы все условия. И мы ни в чем не нуждаемся. Разве на сегодняшний день этого мало? И где бы была Дина, если бы не я? Со своей молодостью. На улице? В рукавицах и шапке ушанке кричала бы на всю глотку: «Покупайте цветы на любой случай? Свадьба, похороны, помолвка и поминки?» Топала бы от холода ногами и ругалась бы, как истинная торговка, с покупателями? Ну, разок в неделю сбегала бы с каким-нибудь парнем, местным грузчиком, в кино. На кафе бы денег не хватило. А раз в месяц купила бы себе новую помаду или пудру, чтобы закрасить морщины. Раз в полгода новое платье. Раз в год новые туфли. Да она бы и оглянуться не успела, как состарилась бы в один миг. И весь заработок бы уходил на косметику, чтобы гримировать морщины. Разве это жизнь? Это призрак жизни. Или ее тень.
Но я не знал, понимала ли это Дина.
Иногда она делала слабые попытки вытащить меня на улицу.
– Ну, хотя бы в кино?
Я недоуменно пожимал плечами.
– Дина, ты меня удивляешь. Разве сейчас снимают хорошее кино? А настоящее у нас есть.
И я доставал в который раз старенький кинопроектор, каким-то образом доставшийся от самого британского актера сэра Питера Устинова. Хотя он такой же сэр, как и я. Ни грамма британской крови. А вот русской – хоть залейся. Впрочем, он этого и не скрывал, и даже гордился. И в который раз я показывал на белом экране немую комедию с еще одним сэром Чарли Чаплином. Который тоже не хотел быть сэром. А, скорее, товарищем нашей страны.
Я даже протягивал Дине кулек с семечками. Ну, чтобы было, как в настоящем кинотеатре. Не попкорном же давиться. Мы же не сэры.
И когда вспыхивал свет, в глазах Дины всегда стояли слезы. Похоже, она смеялась до слез. Вот что творит настоящее кино! И настоящие комики!
Иногда Дина робко просила:
– А если пойти в театр?
Я кривился. В моей жизни театра было предостаточно.
– Дина, ты не перестаешь меня удивлять! Разве сейчас увидишь что-нибудь стоящее в театре?
Она думала, что у меня не было театра, глупенькая. У меня театр был!
И я доставал сундучок с перчаточными куклами. Раскладывал ширму. И сочинял на ходу трагедию. И на одной руке у меня была кукла седого старика, почти гайдебуровского. А на второй – молоденькой чернобровой цыганки в цветастой юбке. История всегда заканчивалась печально. Старик умирал, а цыганка убегала к другому, неведомому, который лежал в сундуке. Эту куклу я почему-то не доставал и скрывал ее от Дины.
Во время представления я непременно угощал Дину шоколадкой. И она громко шелестела фольгой. Чтобы получилось, как в настоящем театре. И получалось.
Когда вспыхивал свет, Дина истерично хохотала. Видимо, она рыдала до хохота. Вот что творит настоящий театр. И настоящие трагики.
Иногда Дина жалобно умоляла.
– Давай сегодня поужинаем в ресторане.
Я возмущено взмахивал руками.
– Дина, ты удивительная девушка! Смотреть на эти пьяные рожи, жрущие под попсовую музыку! Когда вместо косули подсовывают пережаренную свинину! У меня свой ресторан!
И я устраивал для Дины ресторанный вечер в антикварной лавке. Сам готовил рыбу в ананасовом соусе с маринованным терном. Открывал бутылку мартини, небрежно бросал туда лед. Как настоящий официант. Даже слегка кланялся, поправляя «бабочку» на накрахмаленном белом воротничке. Тускло горели свечи, и на патефоне грустно играла старенькая пластинка Шопена. Иногда Моцарта. Иногда Листа.
– И вообще, в моем доме есть все, что ты пожелаешь, Дина. Весь земной шар вмещается в этой антикварной лавке. И вся жизнь может безболезненно и безбоязненно пройти в ней. Разве это плохо? Учитывая, что за ее стенами такой непредсказуемый, такой опасный, такой страшный мир.
Прогуляться по магазинам Дина даже не рисковала меня просить. А шла сама. Я ей ни в чем не отказывал. Она могла купить себе все самое дорогое. И покупала вещи, которые умудрялись делать ее старше. Что-нибудь безвкусное и пышное.
Дина превратилась в матрону. Толстая, румяная, в длинной до пят песцовой шубе, огромной песцовой шапке. Она перекатывалась на толстых каблуках, как утка. Она остригла свои пышные волосы очень коротко и сделала завивку. И даже обесцветила свои черные волосы! На ее лице умещался килограмм вульгарной косметики. А на ее шее с двойным подбородком блестело толстенное колье из золота, усыпанное чистыми бриллиантами, которое я ей подарил в годовщину нашего знакомства. Оно принадлежало какой-то помещице, вроде бы родственнице архитектора Шехтеля. А, возможно, и нет. Как и все в этой лавке – возможно, и нет.
Иногда я недоуменно смотрел на Дину и думал, как мог в нее влюбиться? Это было просто невероятно! Эта пышная стареющая женщина была просто не в моем вкусе! У нас по-прежнему была заметна разница в возрасте. Но, ей богу, клянусь всеми своими антикварными вещами, я выглядел ее лучше. Интереснее я был, что ли. Благороднее и изысканнее, что ли. Из богемы, что ли. Даже если мне было сто лет. Седой старик в черной беретке, замшевой куртке и небрежно заброшенном за спину шарфе, с трубкой в зубах выглядел гораздо привлекательней этой толстой матроны.
