На самом-то деле не было никакой нужды оставаться здесь на ночь: что бы ни делали с Бони, Роузи к нему не пускали, но она осталась, отчасти из боязни, как бы ему не стало хуже — ведь он так слаб и если уйдет в мир иной, рядом с ним не будет ни одной родной души (она вовсе не была уверена, что именно на нее он бы захотел взглянуть перед смертью, но почти все, кого он знал, уже умерли; на том свете больше народу готовилось его поприветствовать, чем на этом — попрощаться). Фронтовой дух комнаты охватил ее: здесь люди сталкивались с самым страшным, что может приключиться в мирное время, и боролись с этим — или сдавались. Вернувшись из сестринской, она наткнулась в холле на толпу байкеров; кажется, один из их товарищей был в критическом состоянии; они плакали, сидя на полу, держались за руки, яростно обнимались, молотили друг друга по спине затянутыми в кожу кулаками. Тоже поддержка. Остальные поглядывали искоса: более личные переживания (держись, держись!) отступили перед горем этой оравы.
Сегодня они все еще толпились здесь, по крайней мере некоторые, — значит, их приятель еще не выкарабкался. Сэм присела рядом с недоедками и банками из-под газировки и с интересом наблюдала за байкерами. Внезапно Роузи пожалела, что взяла Сэм с собой; но если бы ее где-то можно было оставить, если бы Сэм не так сильно хотела повидать Бони — к своему сказочному чудищу она проявляла огромный интерес.
— Мы вообще-то просим, чтобы маленьких детей не приводили сюда, — сказала сестра, пришедшая, чтобы отвести ее в палату Бони.
— Мы бы просто хотели взглянуть на него, — сказала Роузи.
— Вы его дочь? — спросил медсестра.
— Вроде как. — Она взглянула прямо перед собой. — Меня удочерили.
— Хорошо, — ответила сестра. — Если он будет в состоянии. Пойдемте посмотрим.
За тяжелой дверью с табличкой «полуодиночная» (что, черт возьми, это значит?) стояла пустая кровать, обтянутая простынями, словно тюк, а за занавеской стояла кровать Бони. Сестра оглядела кровать и сердечно поприветствовала Бони. К вам тут пришли. Хотите, я вас приподниму?
Сэм (молча, крепко сжимая в руках букетик цветов, которые сама собрала, и открытку, которую сама нарисовала) внимательно смотрела, как голова Бони медленно поднимается от подушки, а кровать немного прогибается в середине.
— Правда ведь, мило? — сказала Роузи. — Здравствуй, Бони.
Он казался мертвенно-бледным и маленьким, но не умирающим; сегодня на рассвете, когда она заглянула к нему, он выглядел гораздо хуже. Он нацепил очки и, моргая, уставился на Роузи и Сэм.
— Хорошо, хорошо, очень мило.
— Как себя чувствуешь?
Бони приподнял крапчатые от старости руки, будто выставляя себя напоказ: одна перевязана, в вену вставлены какие-то трубки.
— Всё под капельницей? — спросила Роузи. — И что говорят?
— Решили отправить меня домой, — ответил Бони. — Думаю, это дурной знак.
— Почему?
— Значит, поставили на мне крест. И даже не собираются меня чинить. Вот что это значит. Не стоит и пытаться.
— Да ну что ты, — встревожилась Роузи.
— Отправят меня домой и позволят умереть. Вот что они задумали. Привет, солнышко.
— Ну давай, вручай подарок.
Роузи легонько подтолкнула Сэм, но та заупрямилась и не подошла к нему ни на шаг. Она погладила дочь по голове и взглянула ей в глаза. Сэм была в ярости.
— Что такое, милая?
Сэм топнула ножкой:
— Почему он так выглядит?
— Как — так?
— Что это у него в руке?
— Это чтобы он пошел на поправку. Солнышко…
Сэм сложила руки на груди и, громко топая, вышла из комнаты.
— Что это с ней? — спросил Бони.
— Господи, Бони, прости.
Она вышла в холл и наткнулась на дочь, которая остановилась на пороге долгого и мрачного зала: его медленно пересекал человек с ходунком — на лице кислородная маска, седые волосы спутаны.
— Сэм? — Роузи опустилась на колени, чтобы поговорить с дочерью. — Ты испугалась?
— Мне не нравится, что они с ним делают.
— Может, вернешься?
— Нет.
Сэм стояла руки в боки — непримиримый враг боли и болезни. И вправду напугана — пожалуй, возможно; и совершенно точно — встревожена.
— Он не должен быть таким, — сказала она.
— Но ему лучше, — ответила Роузи. — Разве ты не слышала? Он возвращается домой. Если ты подаришь ему свою открытку, он так обрадуется, что, может быть, поправится быстрее.
Все так же стоя на коленях в вестибюле, Роузи обняла дочь, и внезапная острая жалость пронзила ее — но кого она жалела? Маленькую больницу словно затенило темное крыло, знакомая тень.
— Наверное, ему там одиноко, — сказала она.
Но Сэм не сделала ни шагу, когда Роузи потянула ее за руку; она разозлилась до слез и крепко сжала руки. Мимо них проволок ноги еще один человек, с трудом дышащий через беззубый рот (вставить зубы, наверное, было для него непосильным трудом).
— Ты в порядке? — спросила Роузи, боясь, что сейчас расплачется сама.
— Да в порядке я, — яростно ответила Сэм.
И они вместе пошли в палату Бони.
— А вот и мы, — едва слышно произнес он.
Сэм подошла к нему. Его дрожащая рука лежала на простыне, а в том месте, где в вену входила иголка для капельницы, образовался синяк.
— Почему они привязали тебя к этой штуке? — требовательно спросила она.
— Чтобы я не убежал, — ответил Бони. — Я не убегу.
Она подарила Бони открытку, которую взяла из рук матери, — так сановник берет награду из рук помощника и вручает ее герою, — а потом букет. Бони ответно подарил ей крошечный шоколадный пудинг, который остался с обеда.
— Роузи, — сказал он. Он вновь осел на постель: вылитая мумия. Она подошла поближе. — Тот паренек, никак не могу запомнить, как его зовут.
— Пирс?
— Да. Он ничего не говорил тебе, что там…
— Бони, ну как ты можешь думать об этом.
— Ни о чем другом я думать не могу.
— Знаешь, я совсем не уверена, что он вполне понимает…
— Он все понимает. Понимает. Может, он просто тебе не сказал.
— Хорошо, — сказала она нежно. — Хорошо. Неужели близость смерти делает вежливость излишней?
Она всегда думала, что учтивость у Бони в крови; было странно слышать, как он разговаривает будто сам с собой. Неужели смерть шаг за шагом заберет у него все, оставив его, обнаженного, наедине с безумными желаниями и причудами? Он приподнялся, опираясь на локоть, и с трудом вздохнул.
— Застой. Надо отхаркивать. — Он попытался прочистить легкие, но не смог.
— Постучи ему по спине, — не отвлекаясь от пудинга, сказал Сэм.
— Ты не против? — спросила Роузи.
Она несмело приблизилась к нему. Больничная рубашка была расстегнута на спине, обнажая страшный бугристый ландшафт кожи и мышц. Она стучала, а Бони слабо покашливал.
— Так?
— Вот так. Спасибо. — Он наклонился вперед и обхватил руками колени. — Я тут думал, — проговорил он. — Когда-то Фонд выдавал фанты. Частным лицам. Для проведения исследований или на учебу. Их трудно было привязать к нашим, нашим… — Он помахал рукой, пытаясь найти нужное слово, вроде «цели» или «задачи», но так и не смог. — Ну, так или иначе, сколько-то фантов мы выделили, не бог весть какие деньги, но все же. Я бы хотел сделать это снова. Небольшая программа — финансировать исследования. Исследования за рубежом.
— Хорошо, — ответила Роузи, не желая вдаваться в подробности здесь и сейчас. Монолог опустошил его, как чашку, и теперь он пытался восстановить дыхание.
— Нужно сделать все побыстрее, — сказал он.
— Конечно.
— Скажи ему, — произнес он, но Роузи не поняла, о ком речь. — Я должен знать, что смысла в этом не было. Что это была только игра. Я должен знать, или я не смогу, не буду… ох, Роузи. — Он снова лег, но не для того, чтобы отдохнуть. — Я хочу быть уверен.
Она коснулась его лба — горячий и покрыт ледяным потом. Он снова попытался привстать. Казалось, он не может дышать, и Роузи нажала на кнопку вызова медперсонала.
— Секундочку, ладно? — прошептала она. — Одну секундочку.
Она приподняла его голову, и Бони застонал, как мог бы стонать призрак. Роузи взглянула на дочь — та смотрела на них с большим интересом.
Сестра выгнала посетителей и, когда удрученные мать и дочь направились к выходу, задернула занавески вокруг кровати Бони. Дребезг, на мгновение поднялась простыня, белое крыло тишины: Роузи смотрела на нее, смотрела, как укрывают Бони, и снова вспомнила что-то, чему не могла найти названия.
— Плохая медсестра.
— Нет, милая. Она просто не хотела, чтобы Бони слишком устал. — Роузи выводила «бизон» задним ходом с автостоянки.
— Она наступила на мою открытку.
Глаза Сэм наполнились слезами, и Роузи, как всегда, поразилась: ведь только что их не было. Наполнились.
