Непрядвин так и не откликнулся, стал спускаться.
С час топтался возле подъезда.
Ангелина:
– Привет.
Он:
– Привет.
Будто лишь вчера виделись.
– Заходи, – сказала она ему перед дверью подъезда, словно весь подъезд со всеми квартирами был ее территорией и он должен об этом знать и помнить.
Она стала что-то делать на кухне. Галя учила уроки. Непрядвин смотрел телевизор, одновременно листая какую-то газету.
Ему хотелось подойти к Ангелине и сказать: я другой. Это очень важно. Порадуйся за меня, пожалуйста, мне так нужно, чтобы кто-то за меня порадовался.
Но, конечно, он этого Ангелине не скажет. Сама же она, раз и навсегда решившая про Непрядвина, каков он есть человек, не захочет увидеть его – другого. Она не меняет своих решений. Возможно, другой, теперешний, он нужен ей еще меньше, чем прежний, и это давно следовало понять. Он ей не нужен. И никто не нужен. Она запрограммирована на одиночество. Закодирована на одиночество – только кем?
Непрядвин подошел к Гале.
Она, раскачиваясь на стуле, учила «У лукоморья дуб зеленый…», подняла голову, глянула недовольно: и без того мучаюсь, а ты отвлекаешь!
Непрядвин пошел на кухню, посмотрел на спину жены, подергивающуюся от того, что она мелко резала что-то, нагнувшись над столом. Нет, он неправ, она не хочет жить одна. Ей кто-то нужен – о ком заботиться. Мелко резать капусту, лук, морковь.
– Слушай, – сказал он ей в спину. – Давай обратно поженимся. Я пить бросил. Вылечился.
– Иди в комнату, – сказала она. – Я сейчас.
Путь в комнату был через прихожую: таково устройство квартиры. В прихожей Непрядвин посмотрел на электрический счетчик, на его крутящийся диск, подумал: как, однако, быстро крутится, надо телевизор выключить, а то молотит впустую, электричество жрет, плати потом бешеные деньги. Надо выключить телевизор.
Он тихо оделся и тихо вышел.
Он спускался, читая надписи на стенах подъезда, захватил горсть стены, бросил в глаза подползающему танку, а другой ногой подгребал, подгребал оставшиеся затуманенные пельмени и удивленные цитрусы к пахучим снегирям, торовато расчесывая алые гребешки, ползающие по мху освистанным кучей…
Чем это хуже предыдущего, чем бессмысленней?
Не закодирован ли я сам? Кто-то неведомый когда-то заложил программу, шифр – нажатие кнопки, – и замелькали, заплясали жуевские, маргиши, мухайлы, и обязательная Наташа тут же, потому что как же без любовницы? – и жена Ангелина, потому что без жены тем более ну просто никак нельзя, и девочку Галю не пожалел вместе с ни в чем не повинным у лукоморья дубом зеленым, слова торопливо, с хлестаковской припрыжкой сами, и не закодированные ли мысли диктуют клавиатуре этот дробный кокетливый перестук, – будто каблучки провинциальной красавицы, – а каблучков-то и нет, опять соврал, все ходят в этом сезоне бескаблучно, плоско, уточками такими, значит, и каблучная эта метафора закодирована, что ли?
Не хочу.
Но как быть, если настоящая история настоящего человека скучна, неинтересна потому уже, что он сам не увидел своей истории, не понял ее, не захотел вдуматься. Он будто приоткрыл дверь куда-то, где увидел скопища разнообразных чудищ, испугался детским страхом и закрыл дверь, и внятно об увиденном ничего рассказать не может, твердит только одно слово: страшно, брат, страшно!
Но то, что он видел, отпечаталось навечно на сетчатке его глаз, оно будет сниться ему в непонятных снах, и, значит, моя задача – растолковать эти сны, я ведь и сам их видел. И в дверь ту сам заглядывал. И это – правда – страшно. И хочется бросить всё. Или как-то по-другому.
Может, и о другом.
Повесть
Глава первая
Непрядвин, проснувшись, пожалел, что еще до пробуждения нельзя предвкусить пробуждение. Но зато теперь можно полежать и подумать о простых вещах: сейчас он неспешно, по-воскресному, встанет – со здоровьем, с улыбкой, с памятью, что есть у него – навсегда – милая жена Ангелина и милая дочь Галя, которые…
А почему Непрядвин? Потому, что у меня все герои подобного рода начинаются на «не»? Но он – не подобно города, я же хотел изобразить совершенно другого человека, заранее боясь этой самой закодированности. Что бы он меня, возможно, сделал другим.
Пусть – Прядвин. Или даже: Цвайшпацирен. Или – Яли. Есть саратовский такой хороший художник Яли. Это будет, конечно, не про него, а про его однофамильца. Встреча друзей.
– Ты ли, Яли?
Яли:
– Я!
Символичная фамилия. Много значительная. Хоть дело не в ней.
Человек по фамилии Яли вышел солнечным утром на кухню, улыбнулся жене Ангелине, улыбнулся дочери Гале.
А почему бы ему во обще не быть японцем? Или китайцем? Я Л и.
Яли вышел из своей хижины, с горечью посмотрел на обветшавшую кровлю, крытую тростником.
Хотя кровля – это, собственно, и есть покрытие крыши, так нельзя говорить.
Почесал живот, почесал под мышками, почесал голову и подумал, что пора бы ее чинить, но с тех пор как колдун Сунь Хунь Чай отколдовал его от пристрастия к гашишу.
Куда? Это ж, скорее, Индия, что ли? Ну, пусть будет Индия, дело в – то!
Шершаво Шатра, по прозванию ХРОМОНОГИЙ У КОТОРОГО ОДНА НОГА БЕЖИТ ВПЕРЕДИ ДРУГОЙ ЗАПЛЕТАЯСЬ И ОБИВАЯ ПЫЛЬЦУ ЦВЕТУЩЕГО ЛОТОСА В ПОЛУДЕННЫЙ ЧАС УТРЕННЕГО ЗАКАТА, невольно и печально отвел глаза: навстречу шла Лаххудра, дочь брамина, и Шершавошатре, принадлежащему к касте метельщиков, даже издали глядеть на нее невместно или, проще говоря, западло.
Но это уже – о любви?
А может, вернуться? Жалко все-таки и Ангелину, и Галю, и Жуевского, и сочного Мухайло, который проснется утром с похмелья и, потеряв всякую совесть, будет клянчить у проводников выпивку за любые деньги. Но у них не окажется, Мухайло тогда пойдет заглядывать в чужие купе и, подогревая в себе природное нахальство, громко, без смущения будет спрашивать: «Не спасете артиста?» Его спасут неоднократно, он вернется и расскажет Непрядвину о своей дочери, которая вбила себе в голову жениться на иностранце, вот знаешь что! – приходи ко мне в гости, соблазни ее и увези ее к себе, потому что лишь в провинции бьют живые ключи родной жизни – как обязательно выразился в какой-нибудь своей книге какой-нибудь классик, точную цитату подберем потом! То есть тут вступает тема дочери, вбившей себе в голову женитьбу, то есть замужество на иностранце, тема той же закодированности, и все получится кругленько, сдобненько, сюжетно, катай себе!
Нет, обойдемся. Проживут без меня и Ангелина, и Жуевский, и артист Мухайло тем более проживет. Вот только перед Галей совестно: ей все-таки отец нужен…
А не закодировано ли во мне и это желание в определенный момент избавиться от закодированности и повернуть на иной путь? Закодировано даже и больше: 1. Я начинаю. 2. Гладкость начала пугает, отказываюсь, начинаю по-новому. 3. Но тут же пугаюсь того, что и это другое начало закодировано лишь для того, чтобы я понял, что оно закодировано, и, сопротивляясь этому, вернулся бы опять к прежнему началу. Возможно и дальше: 4, 5, 6, 7…
Вместо того чтобы – как бог на душу положит.
А он именно класть и хотел.
Богохульство это – тоже закодировано? А испуг при богохульстве? А эти слова про богохульство и испуг при этом?
Господи, что ж?
Это как раз те повороты, на которых говоришь сам себе: полегче, полегче, эй!
Полегче.
Повесть
Глава первая
День первый
Сквозь мелкую морось осеннего дождя уютно светили окна находящегося напротив здания управления внутренних дел, где люди допоздна мытарили друг друга; так судьба распорядилась, что одни из них были сыщики, а другие воры, а Семен задушевно, неторопливо и аргументированно проклинал журналистику как профессию заведомо безнравственную.
– А что есть нравственность? – спрашивал его Прядвин.
– Нравственность есть правда! – заявил Семен, чувствуя себя битым и тертым человеком шестидесятых годов и зная, между прочим, какая реплика последует на это восклицание, но все же воскликнул, он хотел сделать приятное приятелю, дав тому возможность быть умным и парадоксальным.
Реплика последовала:
– А что есть правда?
– Правда есть факт!
– А что есть факт?
– Факт? – с готовностью отозвался Семен. – Идет дождь. Факт?
– Отнюдь! Где идет? Какой именно? Хорошо это или плохо? Нам – хорошо, мы в тепле. Труженикам села плохо – в рассуждении косовицы стерни и обмолота зяби. Нет факта без интерпретации!
– В этом-то и дело! – обрадовался Семен взаимопониманию. – Я устал, я устал от интерпретаций! Дайте факты! Голые факты! Мы – пьем. Факт?
– Факт.
– Так выпьем же!
Выпили.
– Ты живешь в вонючей комнате вонючей коммуналки. Но – один. Сам с собой. Факт?
