Ознакомительная версия.
В самом первом письме он говорил:
Готов спорить, для тебя рай — это нескончаемая коктейльная вечеринка в обществе самых влиятельных членов самых влиятельных семей. Компания отборных преданных богачей. Адом для тебя был бы занюханный бар, где закончилась выпивка и неверным мужьям приходится ждать своего напитка целую вечность.
Для меня же в раю будет коррида и мой собственный ручей, кишащий форелью. Поблизости расположатся два домика — один для моей семьи и любящей жены, второй — полный прекрасных женщин, которые будут удовлетворять мои потребности. А все бесполезные литературные журналы я буду печатать на мягкой бумаге и отправлять прямиком в туалет.
Большинство писем были похожи на это. Непринужденные, остроумные и на удивление личные. Это и правда были письма от хорошего друга. Только совсем недавние казались более жесткими, критичными, угрюмыми. Самыми подозрительными я сочла прозвища, которые в определенном свете могли показаться слишком уж дружественными. Но это явно были шутки, как и подписи вроде «твоя честная и сладострастная Эрнестина». Несколько раз Хемингуэй писал что-нибудь вроде «чертовски хотел бы увидеть тебя», но я писала подобные слова подругам, и это не делало меня лесбиянкой. С другой стороны, пассажи вроде «Конечно, я по тебе скучаю. Без конца пытался приехать повидаться с тобой» вызывали беспокойство. Разве мужчины нормальной сексуальной ориентации могли писать друг другу такое?
Я так увлеклась расследованием, что не заметила, как солнце перемещается по небу, не услышала, как открылась и закрылась дверь в квартиру. Только когда мое внимание привлек звук шагов уже в комнате, я оторвалась от писем, разложенных передо мной на полу.
— Нашла что искала? — поинтересовался Скотт.
Наверное, я слишком пропиталась словами Хемингуэя, потому что вместо того, чтобы вздрогнуть, просто посмотрела на Скотта.
— Вы влюблены?
Он наклонился, поднял письма и убрал их обратно в папку. Его руки тряслись, дыхание пахло вином.
— Он мой хороший друг, Зельда. Теперь и ты на нас нападаешь?
— Несколько ночей назад…
— Что случилось?
Я по тону могла определить, что он уходит в оборону.
— Ты говорил во сне. О нем. И это звучало… амурно.
— Это безумие.
Он закрыл и запер сундук, а потом развернулся и вышел в коридор. Я последовала за ним.
— Ты был пьян. Ты хоть помнишь, как вернулся и разбил лампу? Ты был пьян и неаккуратен. — Горло сдавило, я чувствовала, что на глаза изнутри давят слезы. — Может, даже настолько пьян, что не мог врать.
— Что ты сказала? — Скотт обернулся.
Теперь я уже плакала, не в силах сдержаться.
— Я говорю, может, Макалмон вовсе не такой «проклятый лжец», как вы двое утверждаете.
Глаза Скотта потрясенно распахнулись.
— Может быть, вы оба… педерасты, и, и… — я глубоко вдохнула, а его глаза расширились еще сильнее, — и, возможно, вы просто прячете все на самом видном месте, как многие другие гомики!
Скотт потряс головой, будто пытаясь поставить мысли на свои места.
— Да ты и впрямь спятила. У тебя нет даже намека на доказательства…
— Ты пару раз произнес его имя, и ты сказал «Хватит, детка», и ты стонал, и все последнее время ты просто. Господи, поглощен им и его карьерой…
— Прекрати! — Он схватил меня за предплечье. — Ты меня слышишь? Я не «голубой». И Эрнест не «голубой». Если я когда-нибудь… — Он сглотнул. — Если ты еще раз хотя бы в мыслях обвинишь нас в подобном, не говоря уж о том, чтобы поделиться с кем-нибудь таким предположением, клянусь, я заберу дочь и ты больше никогда ее не увидишь.
— Прости! — прорычала я. — Мне просто казалось… То есть меня-то ты больше не хочешь.
Он отпустил мою руку.
— Какой мужчина будет желать женщину, считающую его тайным гомосексуалистом? Не говоря уже о том, что ты только и твердишь о балете и художниках, и… Господи, Зельда…
— Что?
— Ничего, — с отвращением пробормотал он. — Я пойду.
Я осталась в коридоре, раз за разом прокручивая в голове разговор. Еле дошла до дивана — пришлось опираться на стены.
Когда мои чувства наконец успокоились, я, кажется, поняла одну истину: в том, что касалось симпатий Скотта, я ушла с первого плана, если и не исчезла вовсе, а эта открытая конфронтация только усугубила ситуацию. Вероятно, он любил Хемингуэя искренне, но платонически. Вероятно, он не мог разглядеть, что чувства Хемингуэя к нему не были так чисты. Таков уж Скотт: если он действительно любил, то не мог разглядеть недостатки.
«Какой дар, — подумала я. — И какое проклятье».
Похоже, я получила ответы на все вопросы. Но счастливей они меня не сделали.
Как-то в субботу в начале июля я сидела с тремя однокашницами-балеринами в кафе, когда к нашему столику подошла Полин с коляской и поставила ее под увитую плющом перголу. Даже в костюме от Пату Полин выглядела изнуренной. Больше ни в чем материнство на ней не сказалось — по крайней мере, внешне. Возможно, она проследила связь между Хэдли, материнством и вечно блуждающим взглядом Хемингуэя. Хотя сейчас это кажется предсказуемым, тогда она не понимала главного — да и никто не понимал: что бы она ни делала или ни пыталась делать, чтобы приковать этот взгляд к себе, это бесполезно. Она старалась быть ему самой лучшей женой — стремление, которое воспитано во всех нас, представительницах слабого пола.
На меня все ее усилия впечатления не производили, она не начинала мне больше нравиться.
— Привет, — произнесла Полин. — Я увидела, что ты здесь, и решила подойти спросить, будете ли вы на последнем «Цветочном рауте». Сара устраивает его на следующей неделе, пока все не разбежались на лето.
— Планируем.
— А что ты наденешь? Я только что купила очаровательную рубашечку. Драм говорит, на мне смотрится прелестно, но я не знаю — она из розового льна и с милой контрастной…
— Звучит превосходно. Я еще не решила, что надену. Наверное, это случится день в день.
— Да, конечно. Я знаю, ты страшно занята уроками танцев. Выглядишь потрясающе! Уверена, ты в любом наряде будешь восхитительна. Сара, конечно, удивит нас чем-нибудь tres elegant, а квартира будет утопать в цветах, и наймут отличный оркестр — ну, ты же знаешь Сару, она не признает полумер.
— Ага. — Я кивнула.
Малыш заворочался, и Полин встала.
— Он совсем как отец. Ни минутки не может посидеть спокойно. Ну, я пойду на рынок…
Я пропустила мимо ушей приглашение, которое слышалось в ее голосе, мольбу, чтобы я — или кто-то еще, хоть кто-нибудь, — составил ей компанию. Если ей одиноко — что ж, она сама вырыла себе эту яму, когда отказалась от жизни девушки-одиночки в стиле «Вог» и увела чужого мужа.
* * *
Тем вечером я пришла в салон Натали с Томом Элиотом и Жаном Кокто и еще несколькими людьми, в том числе двумя журналистками. Они обе были помолвлены и собирались не бросать работу после замужества.
— Это можно устроить, — говорила одна из них, высокая и статная, чьи карие глаза бросали вызов, предлагая каждому поспорить с ней — подозреваю, о чем угодно. — Просто нужно с самого начала обсудить основополагающие правила.
— Женские пары поступают именно так, — добавила другая, миниатюрная, худая и бледная, как Сара Хаардт. — Они не ограничивают друг друга в работе.
— И многие замужние женщины трудятся на фабриках или прислуживают в богатых домах, — продолжала первая. Конечно, это потому, что их семьям нужны деньги, но что с того? Их мужья это принимают. Мой тоже примет.
— Я так вам завидую, — вздохнула я, — вы выходите замуж в наше время. Десять лет назад, когда я была помолвлена — хотя, конечно, дело осложняется тем, что это происходило на американском Юге, — мы только еще подступали к таким возвышенным идеалам.
Покинув их, я отправилась на поиски Натали, размышляя: «Женские пары. Кажется, у них есть ответы на все вопросы. Забавно. Натали лесбиянка, Романи тоже, и Джуна Барнс, и Сильвия Бич, а меня это совсем не беспокоит. И в то же время я места себе не нахожу, размышляя о Скотте и Хемингуэе. При мысли о том, что они могут быть любовниками, меня скручивает от отвращения».
Как я могла иметь одни стандарты для женщин и совершенно другие для мужчин? Или это не для всех мужчин? Боб Макалмон мне вполне симпатичен, а Коула я просто обожаю, хотя и была потрясена, когда Сара неохотно подтвердила, что слухи не врут и в постели Коул действительно предпочитает мужчин. В то время он очень неумело скрывал новый роман с каким-то юнцом — казалось, ему почти наплевать, если правда выйдет на свет.
Гомосексуализм казался чем-то противоестественным и непонятным, но каждому свое — так я это видела. Возможно, отдельные стандарты у меня были только для своего мужчины.
Ознакомительная версия.
