Ознакомительная версия.
Гомосексуализм казался чем-то противоестественным и непонятным, но каждому свое — так я это видела. Возможно, отдельные стандарты у меня были только для своего мужчины.
Оставив непростые мысли, я направилась к Натали, которая как раз уходила в кухню, и рассказала о встрече с Полин.
— Если хочешь знать мое мнение, она совсем увязла, — сообщила я. — И сейчас на грани отчаяния.
Натали снова наполнила свой бокал.
— Так происходит, когда не можешь всецело отдаться собственной жизни. И если позволишь сделать честное наблюдение и не возненавидишь меня за это, то я хотела бы заметить, что и ты, моя дорогая, похоже, увязла.
— Я?
— Ты танцовщица? Писательница? Художница, мать, жена?
— Да!
Она улыбнулась.
— Вот и Полин сейчас взяла на себя несколько ролей одновременно. Но оглянись: когда ты смотришь на любого из этих людей, ты даешь им какое-то одно определение — то, которое они сами выбрали. Я поэтесса, Джуна — журналист, а Сильвия — торговец книгами. Наша личность этим не ограничивается, но у каждой есть какое-то выдающееся качество.
— Пожалуй, я понимаю, о чем ты. Но никому из вас не нужно беспокоиться из-за мужа.
— Может, и тебе надо прекратить беспокоиться о твоем? Что ты делаешь, чтобы найти себя?
— Ну, на прошлой неделе у нашей труппы состоялся небольшой показ, и мадам дала мне одну из главных ролей. Там были представители всех лучших балетных ансамблей Европы.
— Значит, ты надеешься профессионально заниматься танцами, несмотря на брак, да? Это хорошо. Ты станешь образцом для других жен. Поведешь их вперед.
— Тебе не кажется, что я слишком эгоистична, чтобы вести за собой еще кого-то? Да и Скотт все равно не согласится, а я не могу позволить себе уйти от него. Не хочу, чтобы мне пришлось от него уходить. Я желаю только, чтобы он перестал быть таким упрямцем.
Натали подмигнула:
— С тем же успехом можешь попросить его перестать быть мужчиной.
Той ночью я ворочалась в постели и никак не могла уснуть. Скотт был неизвестно где, занимался неизвестно чем неизвестно с кем. Я затолкала эту мысль в самый дальний угол сознания, и на ее место стали приходить отрывки из сегодняшних разговоров.
«Ты же знаешь, Сара не признает полумер…» А моя жизнь только из них и состояла.
«Ты, моя дорогая, тоже увязла». Так и есть. Чему я отдавалась всецело? В душе я полностью была предана Скотти, но в повседневной жизни уделяла ей не больше десятой доли своего дня. Все остальное — Скотт, рисование, писательское ремесло, танцы, друзья, семья — занимало в моем сердце куда меньше места, даже если я уделяла им больше времени. Как Саре удавалось обходиться без полумер? Это черта характера или что-то, к чему она стремилась с самой юности? Что-то, над чем она работала и чего смогла добиться? Какие у меня шансы? Сара наверняка родилась уже совершенством.
В последующие дни, просыпаясь утром, занимаясь танцами, обедая, принимая ванну, безуспешно пытаясь заснуть, я размышляла, как стать похожей на одну из женщин, которых я уважала и которыми восхищалась. В окружении таких амбициозных дам, достигнувших таких вершин, я не могла заглушить тихий голос в голове, который призывал меня отринуть полумеры и сделать что-то значительное. Оставить свой след. Что-то совершить. Сделать выбор. Существовать.
В конце концов, я из рода Сейров. Да, я женщина, но все равно Сейр, моя жизнь не должна сводиться к ролям дочери, жены и матери. Или нет?
«Ох, да брось ты, — шептал мне другой голос. Что могут изменить твои жалкие усилия?»
«Все», — отвечал первый.
Какая из множества возможных ролей могла бы действительно стать для меня определяющей? Какую жизнь мне предстояло выбрать?
И вопрос, который волновал меня сильнее всего: а в моих ли руках был этот выбор?
В сентябре мы жили в Каннах, где Скотт мог изучить место действия своего романа и снова попытаться дописать его. Он поддерживал свою тающую уверенность в себе с помощью рассказов, которые теперь продавал по ошеломительной цене четыре тысячи долларов за штуку, но всегда оставался роман, роман, роман, который нужно было дописать.
— Он должен получиться феноменальным, — говорил Скотт.
Критики будут ожидать настоящего шедевра, ведь с выхода «Гэтсби» прошло больше четырех лет.
Мы приехали в Канны в июле. Чтобы не забрасывать свое увлечение, я занималась с балетмейстером Андре Невальской, которая работала в оперном театре Ниццы. Я дала три концерта в Каннах и Ницце, которые принесли не деньги, но похвалы и восхищение. В конце каждого выступления я стояла перед хлопающей публикой и думала: «Я танцовщица».
Однажды, когда после занятий я вернулась на нашу чудесную виллу «Флер-де-Буа», там ждал меня интригующий конверт. Как и другие виллы, которые мы раньше снимали на Ривьере, «Флер-де-Буа» привлекала множеством комнат с мраморными полами, изящной отделкой, витыми решетками и широкими двустворчатыми дверями. Комнат было вдвое больше, чем могло нам понадобиться, и большинство из них пустовало. Мы никогда не экономили, само это слово претило природе Скотта.
Однажды он сказал Джеральду:
— Великие люди легко тратят по-крупному. Ненавижу алчность, но еще больше ненавижу осторожность.
Марка на письме была неапольской, но внимание мое в первую очередь привлекло имя отправителя — Жюли Седова.
23 сентября 1929
Миссис Фицджеральд!
Увидев Ваши выступления в июле в Париже и в прошлом месяце в Ницце, я с особым удовольствием пишу Вам этим утром, чтобы пригласить Вас в балетную труппу оперы Сан-Карло в качестве нашей примы и солистки. В первую очередь мы хотим предложить Вам очень достойное соло в «Аиде» и считаем, что наш театр станет великолепной площадкой для Ваших регулярных выступлений.
Если Вы примете решение присоединиться к нам на грядущий сезон, мы сможем обеспечить Вам ежемесячное жалованье, размер которого обсудим позднее. К сожалению, у нас нет возможности предложить по-настоящему ошеломительную сумму, поскольку наш бюджет скромнее, чем у «Русских балетов», но сам по себе этот опыт будет иметь огромную ценность, а жизнь в Неаполе не требует больших затрат. Здесь можно найти хорошее жилье с пансионом всего за 35 лир в день.
Пожалуйста, сообщите нам как можно скорее о своем решении. Мы будем счастливы видеть Вас в наших рядах. Искренне Ваша,
Жюли Седова
Директор балетной труппы оперы Сан-Карло.
У меня подкосились ноги, и я опустилась в ближайшее кресло, снова пробегая глазами по строкам.
Вот он, мой шанс стать профессиональной танцовщицей, прямо у меня в руках. Несомненно, это судьба.
Но как сообщить об этом Скотту?
Его давно установившийся распорядок дня не сильно изменился с тех пор, как мы прибыли в Канны, только теперь он пил водку до, во время и после того, как запирался в одной из крошечных комнатушек для прислуги и писал часов до одиннадцати вечера. Потом уходил из дома и порой не возвращался до следующего дня или пропадал на целых два. Мы почти не видели друг друга, даже если находились в одной комнате.
Когда пришли Скотти с гувернанткой, я все еще сидела в холле.
— Мама! — воскликнула моя девочка, обнимая меня. Он сморщила носик и потерлась им об мой нос. — От тебя пахнет солью и яблоками.
— Теперь я из-за тебя проголодалась.
Она уселась мне на колени.
— Я сказала мамзель, что хочу заниматься парусным спортом, а она говорит, надо спросить папу. Он дома?
— Не знаю, я только вошла. Занятия по парусному спорту?
— И свою собственную petit bateau[8].
— Mats oui[9].
— Ты его попросишь?
— У тебя будет больше шансов, если попросишь его сама.
Я подождала, пока дочка нашла Скотта, растопила его сердце своими чарами и очаровательной просьбой, прежде чем самой отправиться поговорить с мужем. Дело не только в том, что после разговора со Скотти он неизбежно будет в приподнятом настроении, — мне нужно было время, чтобы сформулировать свою собственную, более необычную просьбу, попробовать представить все в таком свете, будто мое присоединение к труппе пойдет ему только на пользу, принесет блага, о которых он и не догадывался.
Скажу ему, что смогу быть и женой, и танцовщицей одновременно. Мы будем лидерами, Део, мы будем современными, мы будем задавать направления и изменим мир.
Скотт сидел на диване в маленьком зимнем саду, устроив ноги на подушке и сложив на бедрах стопку рукописных страниц. Через распахнутые двери виднелся мощенный булыжником дворик, где алые бугенвиллеи, белая жимолость и багровый клематис боролись за славу и место под солнцем.
Ознакомительная версия.
