Они вошли в номиясан. Было многолюдно. Густой табачный запах ударил в ноздри. Им нашли свободное место за стойкой. Они заказали по бутылочке холодного сакэ и бобы на закуску. Орест не привык пить мелкими глотками.
— Ты пьёшь, как мой друг Миямори. Он полтора года жил в Алма — Ате, учился в балетной школе, а теперь даёт уроки танцев в одном клубе. Он там научился пить чашками samogon, попробовал на вкус русских девушек. У нас таких, как он, называют shibui.
— Как интересно! Ты, наверное, тоже, shibui.
Адзари смутился, его лицо расплылось в довольной улыбке. Орест знал, какого подкинуть леща. Но чтобы лесть не казалась слишком откровенной, он добавил:
— Впрочем, японские мужчины почему‑то красивей японских женщин. Наверное, вы настолько самовлюблённы, что отобрали у них всю красоту.
Адзари радостно подхватил тему, чем сильно смутил Ореста, пожалевшего, что затеял неприличный разговор. Орест даже немного оскорбился за японских женщин. И хотя Исида строго — настрого запретила ему заглядываться на уличных красавиц, он всё время старался высмотреть хоть одну из них в токийской толпе. Если на глаза попадалась красивая девушка, он искренне восхищался. Однажды преследовал девушку, пропустил свою станцию, просто сидел в поезде на линии Мару — но — ути и поглядывал исподтишка на неё, пока она не вышла. Орест тоже выскочил вслед, но — увы! Японские девушки на улице не знакомятся — при одном слове «познакомимся» девушка дала дёру…
Адзари не остался в долгу, тоже завалил Ореста горой комплиментов. Тот зарделся, опустил глаза и, соорудив таинственную ухмылку, стал разливать сакэ из запотевшей бутылочки.
— Даже щербинка не портит твою улыбку.
Адзари оглядел его лицо нескромным взглядом, как показалось Оресту.
— Тост за красоту!
— Кампай!
Молодые люди чокнулись. Разговор перешёл в литературное русло. Адзари был свободным художником, иногда по вечерам выходил в парк, брал мольберт и рисовал прохожих. Его роман оказался обыкновенными комиксами из жизни мопса по кличке Пинчон. Он тут же вынул из внутреннего кармана ручку и стал рисовать своего персонажа на салфетке. В нём узнавались черты Ореста. Высокая дама в кимоно держала на поводке собаку, которая рвалась за чьим‑то хвостом из‑за угла здания. Дама изо всех сил удерживала мопса. На здании появилась вывеска — «Дом свиданий». На следующей салфетке дама с мопсом, похожим на Ореста, вошла в этот дом. Навстречу им выбежал черный пёс. Он прижал даму к стене, стал тщательно обнюхивать её, а затем начал рвать на ней кимоно: вот уже обнажились бедра, плечи, грудь…
— Прогони пса, а то жалко девушку! — насмешливо попросил Орест, включившись в игру.
Тотчас по салфетке заковылял на толстых лапах французский бульдог с помятой, морщинистой физиономией и приплюснутым носом. Он уткнулся под хвост Пинчона, стал обнюхивать, вместо того, чтобы спасать даму. Вот они снюхались и вдвоем кинулись на черного пса, — прогнали его прочь из дома свиданий. Женщина досталась им обоим. На следующем рисунке они уже лобызались и прыгали друг на друга.
Из‑за ворота рубашки Ореста выскользнул медальон. Адзари протянул руку, положил его в ладонь, разглядывая пиктограммы. Птица, глаз, буйвол, ладья, богомол, рыба. Адзари изобразил пиктограммы в виде китайских иероглифов:
— За братьев наших меньших!
Опустошив бутылки, Адзари и Орест решили сходить в бар караокэ. Исида, бывало, устраивала вечер для двоих на пятом этаже. Она ставила лазерный диск с японскими довоенными песнями, и они напевали их вдвоём. Больше всего Оресту нравилась песня о северной заснеженной заставе. Это совместное пение сближало их сердца, как ничто другое. Держа микрофон (он левой рукой, она правой), они заливались слезами умиления. Исида грустила о своей молодости, о неразделённой любви; Орест — о своих родных местах, фурусато…
В джаз — баре «Питер Кэт» они заказали виски со льдом и песню Summertime. Орест шутил и веселился, пошёл в разнос.
— Виски и вискас, а ему педигрипал! — заказал Орест, показывая пальцем на своего спутника. — Он любит закусывать виски педигрипалом.
Официантка сначала не поняла, что хочет от неё клиент. Чем больше она переспрашивала, тем ярче становилась её улыбка. Орест, изрядно опьяневший, подхватил юную официантку и пустился в пляс, вошёл в азарт, поднял её на руки, посадил себе на плечи, затем на бёдра, жонглировал девушкой как хотел. Звучала ламбада.
Когда он стал исполнять песню Summertime в третий раз, с ним произошло что‑то невероятное. Его сознание вдруг вышло из общего процесса веселья, как будто бы удалилось прочь в монашеских одеждах. Один Орест, весёлый и открытый, сидел в обнимку с Адзари и напевал песни, попивая виски, а другой, грустный и замкнутый, бесплотный, в это же самое время блуждал среди чужих мыслей, собирая взглядом на тротуаре рекламный мусор с непристойными предложениями. В какой‑то момент он усомнился в существовании самого себя, будто был дурным вымыслом какого‑то сочинителя. Он подумал, что только со смертью в человеческую жизнь входит смысл и порядок, абсурд перестаёт быть абсурдом, случайность становится закономерностью, а фрагмент обретает завершённость. Среди этих размышлений он встретил пса Флобера. Тот радостно лобызал его в лицо горячим шершавым языком. «Втроём» они вышли на улицу. Перед глазами всё плыло в радужных красках неонового освещения: качались высотные здания; качался город, словно корабль во время волнения на море. Он вспомнил вид из окна Марго: воображаемая корабельная палуба, иллюминированная городскими огнями…
Адзари приспичило пописать. Он остановился у клумбы, стал долго копаться в гульфике.
— Я не могу найти его, он убежал! — жалобно воскликнул Адзари.
— Счас помогу! — сказал Орест. — Где там твой беглец, ну‑ка…
В конце концов, беглец был найден, и Адзари стал мочиться прямо на цветущие белые, розовые и красные азалии.
— Ты забрызгал мне ботинки! — возопил Орест.
Виновник достал из кармана носовой платок, склонился над ботинками собутыльника и принялся тщательно вытирать.
— Заметь, я вытираю платочком от Кэндзо, чуешь, какой аромат! С тебя сто йен причитается, товарищ!
Орест вынул первую попавшуюся монету и опустил ему в ладонь. На их пути повстречался уличный хиромант. Они сидел у стены, склонив лицо над свечой под красным колпаком.
— Вот — вот, я сейчас узнаю!
Оресту взбрело на ум узнать свою судьбу. Хиромант взглянул на его ладонь и наотрез отказался пророчествовать.
— Ну, раз ты не хочешь говорить о моей судьбе, то и не надо! Прощай, обманщик! Ты не хиромант, а херомант! — по — русски каламбурил хмельной Орест. — Aridaveri michinosa!
Адзари поймал такси. Он увозил Ореста к себе домой. Огни, огни, огни… Синие, красные, зелёные… Реклама. Реклама. Реклама. Такси (варианты: карета, рикша, паланкин) въехало на пустынную Седьмую линию, сквозь открытое окно повеяло ароматом померанцев. Был на исходе час Собаки. Адзари велел остановиться. Придерживая парчовые одежды (почему‑то оказавшиеся тяжёлыми), они неторопливо вышли из кареты. Чистый, без гари воздух пропитался ароматом цветущих померанцев. Полная луна, как надраенное до синего сияния медное бохайское зеркало с двумя плывущими в разных направлениях рыбами на обратной стороне, высветила купы деревьев в саду, окружённом повалившейся оградой с покосившимися воротами. Терпкий и горьковатый запах померанцев как бы подсказывал, что в этом старом доме живёт дама, которую уже давно никто не навещал, а печаль её пропитана этим ароматом…
Сердце юноши нечаянно опомнилось, и он спросил себя: «Почему мои пути не заводили меня раньше на эту линию?» Он вошёл в глубь сада по заросшей полынью дорожке. Десять мальчиков — телохранителей, присланных государем, десять миловидных отроков одинакового роста и сложения, с волосами, закрученными жгутами у висков и изящно перевязанными лиловыми шнурками, двинулись за ним. Обернувшись на шорох одежд и звуки шагов, Орест остановил телохранителей взглядом, позвал своего товарища по забавам Адзари, чтобы тот сообщил о визите. Их никто не встретил, и они вошли в дом.
За бумажной ширмой виднелся силуэт склонившейся над рукоделием женщины. Свет лампы бессильно сопротивлялся враждебному мраку, охватывающему комнату со всех сторон. Орест, шурша длинными одеждами, приблизился к даме. Не поднимая головы, она спокойно сказала:
— Вот, распускаю твой свитер, который знал тепло твоего тела.
Орест промолчал, подумав, что эта незнакомка держит нить его жизни в своих руках и наверняка знает, что с ним станется.
Он не решался спрашивать. Его пугала как неизвестность, так и предопределённость.
— Каково твое сердце, такова твоя и посмертная судьба, — произнесла она и отложила пряжу.
И только сейчас Орест догадался по её рукам, что это была дама Рокудзё, похожая и на Марго, и на Марико. Лампа потухла, темень поглотила предметы. Потом зазвонил телефон — живой, единственный голос, бесприютный и одинокий, на который никто не откликался. Орест пошёл на звон в соседнюю комнату.
