ГЛАВА 23
После паники, день первый.
Мы все еще разыскиваем и возвращаем в зверинец животных. Очень многих уже поймали, но горожан все это время держат в страхе не они, а те, что пока не нашлись. Пока мы недосчитываемся большинства кошачьих и медведя.
Сразу после ланча нас вызывают в местный ресторанчик. Прибежав туда, мы обнаруживаем, что под раковиной, дрожа от ужаса, прячется Лео. А рядом с ним жмется не менее перепуганный мойщик посуды. Человек и лев, щека к щеке.
Дядюшку Эла тоже не могут найти, но никто не удивляется. Ведь площадь наводнена полицией. Прошлой ночью обнаружили и унесли тело Августа, теперь полиция ведет следствие. Но ведет на скорую руку, поскольку очевидно, что Августа просто затоптали. Ходят слухи, что Дядюшка Эл не появится, пока не будет уверен, что его не оштрафуют.
После паники, день второй.
Зверинец постепенно наполняется. Шериф приводит к нам железнодорожное начальство и поднимает шум по поводу законов о бродяжничестве. Требует, чтобы мы убрались с путей. И сказали ему, кто тут главный.
К вечеру на кухне заканчиваются припасы.
После паники, день третий.
Ближе к полудню на путях рядом с нами останавливается цирк братьев Несци. Шериф и железнодорожное начальство появляются вновь и оказывают главному управляющему такой прием, как если бы он был королевской особой. Они вместе обходят площадь. Обход завершается сердечными рукопожатиями и громогласным смехом.
Когда рабочие «Братьев Несци» принимаются переводить животных и перетаскивать оснащение в свои шатры, даже самые большие оптимисты понимают, что нет смысла отрицать очевидное.
Дядюшка Эл сбежал. Теперь мы все безработные.
Думай, Якоб. Думай.
У нас хватит денег, чтобы отсюда выбраться, но куда? Мы ждем ребенка. Нам нужен план действий. Мне нужна работа.
Я иду в город, отыскиваю почту и звоню декану Уилкинсу. Я боялся, что он меня не вспомнит, но он, кажется, рад меня слышать. Говорит, что часто задавался вопросом, куда я делся и все ли у меня в порядке, и, кстати, где я был последние три с половиной месяца?
Я набираю в легкие побольше воздуха, и, хотя мне кажется, что объяснить будет крайне трудно, слова сыплются из меня сами. Они обрушиваются на собеседника, словно град, вырываются одно вперед другого, а порой настолько перепутываются, что мне приходится вернуться и начать сначала. Когда я наконец умолкаю, декан Уилкинс молчит так долго, что я начинаю беспокоиться, не оборвалась ли связь.
— Декан Уилкинс! Вы на линии? — говорю я в трубку, после чего отнимаю ее от уха и начинаю разглядывать. Размышляю, не долбануть ли ею об стену, но удерживаюсь — на меня смотрит начальница почтового отделения. Точнее сказать, изумленно таращится, ведь она слышала каждое слово. Я отворачиваюсь к стене и подношу трубку к уху.
Декан Уилкинс откашливается, запинается и наконец говорит, что да, конечно же, я могу приехать и сдать экзамены.
Когда я возвращаюсь на площадь, Рози стоит на некотором отдалении от зверинца, а вокруг нее толпится главный управляющий «Братьев Несци», шериф и железнодорожный чиновник. Я припускаю к ним рысцой.
— Что тут, черт возьми, творится? — вопрошаю я, останавливаясь рядом с Рози.
Шериф поворачивается ко мне:
— Вы здесь главный?
— Нет, — отвечаю я.
— Тогда это не ваше дело.
— Это моя слониха. А значит, и дело мое.
— Эта слониха — часть имущества цирка «Братьев Бензини», и я, как шериф, уполномочен от имени и по поручению…
— Черта с два! Юна моя.
Вокруг нас собирается толпа, состоящая в основном из бывших разнорабочих «Братьев Бензини». Шериф и железнодорожный чиновник беспокойно переглядываются.
Вперед выходит Грег. Встретившись со мной взглядом, он обращается к шерифу:
— Парень не врет. Это его слониха. Он бродячий артист. Он только ездил с нами, но слониха его.
— Надеюсь, у вас есть доказательства.
Я краснею. Грег пялится на шерифа с откровенной ненавистью. Миг спустя он начинает скрежетать зубами.
— В таком случае, — продолжает шериф с натянутой улыбкой, — попрошу вас не вмешиваться в наши дела.
Я тут же разворачиваюсь к главному управляющему «Братьев Несци». Он явно удивлен.
— Да она вам не нужна, — начинаю я. — Она же тупая, как пробка. Я еще могу заставить ее кое-что сделать, но у вас-то точно ничего не получится.
Он поднимает брови:
— Как-как?
— А ну, попробуйте, пусть она у вас сделает хоть что-нибудь!
Он пялится на меня так, словно у меня на лбу отросли рога.
— Я серьезно, — продолжаю я. — Где ваш слоновод? Пусть попробует. Это совершенно бесполезное животное, ничего не соображает.
Он еще некоторое время на меня глядит, а потом командует:
— Дик, а ну заставь ее что-нибудь сделать.
Вперед выходит человек с крюком.
Я смотрю Рози прямо в глаза. Ну пожалуйста, Рози. Пойми, что здесь происходит. Пожалуйста.
— Как ее зовут? — спрашивает Дик, оглядываясь на меня через плечо.
— Гертруда.
Он поворачивается к Рози.
— Гертруда, ко мне. Ко мне, быстро!
Дик повышает голос, в нем звучат резкие нотки.
Рози трубит и начинает размахивать хоботом.
— Гертруда! Ко мне, быстро! — повторяет он.
Рози моргает. Провозит хоботом по земле и останавливается. Изгибает кончик хобота и ногой напихивает туда землю. А потом, подняв хобот повыше, швыряет собранную землю через спину на толпящихся вокруг людей. Среди рабочих раздаются смешки.
— Гертруда, подними ногу, — продолжает Дик, делая шаг вперед, чтобы оказаться около ее холки, и тыча ей в ногу крюком. — Подними ногу.
Рози машет ушами и принимается его обнюхивать.
— Подними ногу! — он тычет ее сильнее.
Слониха улыбается и ощупывает хоботом его карманы, всеми четырьмя ногами прочно стоя на земле.
Слоновод отбрасывает ее хобот и поворачивается к своему боссу.
— Парень прав. Она ни черта не умеет. И как вы ее только сюда привели?
— Вот его спроси, — управляющий показывает на Грега и вновь обращается ко мне. — А что же она тогда делает?
— Стоит в зверинце и берет конфеты.
— И все? — недоверчиво спрашивает он.
— Ага, — отвечаю я.
— Ничего удивительного, что они прогорели, — качает головой он и возвращается к разговору с шерифом. — Так что, вы говорите, у вас еще есть?
Но я больше ничего не слышу, потому что у меня звенит в ушах.
Господи, что же я натворил?
Я потерянно глазею на окна вагона номер 48, размышляя, как бы сказать Марлене, что теперь у нас есть слон, как вдруг она вылетает из двери и спрыгивает на землю, словно газель. И устремляется куда-то бегом, размахивая руками и ногами.
Проследив за ней взглядом, я тут же понимаю, что к чему. Шериф и главный управляющий «Братьев Несци» толкутся около зверинца, улыбаясь и пожимая друг другу руки. А перед ними выстроены в ряд ее лошадки, которых держат под уздцы рабочие «Братьев Несци». Когда она до них добегает, управляющий и шериф резко разворачиваются. Я слишком далеко, поэтому особо ничего не слышу, кроме обрывков ее крика — в самом верхнем регистре. Что-то вроде «да как вы смеете», «неимоверная наглость» и «ни стыда, ни совести». Она отчаянно жестикулирует. Через площадь до меня долетают «неслыханный грабеж» и «засудят». Или «посадят»?
Оба таращат на нее глаза в полном оцепенении.
Наконец Марлена умолкает. Скрестив на груди руки, она смотрит на них исподлобья и топает ногой. Мужчины изумленно переглядываются. Шериф поворачивается и открывает рот, но прежде чем ему удается хоть что-то сказать, Марлену вновь прорывает. Она голосит, словно плакальщица, и тычет пальцем ему в лицо. Он отступает, но она от него не отстает. Он весь напрягается и зажмуривается, грудь у него ходит ходуном. Перестав грозить ему пальцем, она вновь скрещивает руки на груди и топает ногой.
Шериф открывает глаза, смотрит на главного управляющего и, выдержав многозначительную паузу, чуть пожимает плечами. Главный управляющий хмурится и поворачивается к Марлене.
Выдержав не более пяти секунд, он отступает и поднимает руки вверх, признавая свое поражение. Да у него на лбу написано: «Сдаюсь!» Марлена упирает руки в боки и ждет, буквально испепеляя его взглядом. Он краснеет и отдает какой-то приказ своим людям, держащим лошадок под уздцы.
Марлена дожидается, пока их отведут обратно в зверинец, и гордым шагом направляется обратно, к вагону номер 48.
Боже правый. Теперь я не просто безработный и бездомный. Теперь у меня на руках беременная женщина, осиротевшая собака, слон и одиннадцать лошадей.
Я возвращаюсь на почту и еще раз звоню декану Уилкинсу. На этот раз он молчит куда дольше. А потом, запинаясь, начинает оправдываться: ему очень, очень жаль, может быть, он и хотел бы мне помочь, и, конечно же, он не возражает, чтобы я приехал и сдал выпускные экзамены. Но он просто не представляет, что делать со слоном.
