Под клекот автоматных очередей десяток служебных собак ползли в высокой траве полигона школы служебного собаководства. Инструкторы-проводники стреляли над ними холостыми патронами. Другие собаки отрабатывали хождение по буму, подъем и спуск по лестнице.
А на окраине полигона стояли вольеры, похожие на выстроенные в ряд, стена к стене дачные домики с решетчатыми палисадниками. За решетками молодые служебные псы исходили здоровым громкоголосым лаем, поднимаясь на задние лапы, демонстрируя мощную грудь и клыки с правильным прикусом.
Поглядывая на собак, Гурьянов шел вдоль вольеров навстречу пожилому майору, поджидавшему его посреди ряда. Подойдя, Гурьянов с небрежным шиком «старичка» сначала вроде бы лениво понес правую руку к виску, но в последний момент ладонь взлетела, выпрямилась.
– Товарищ майор, младший сержант Гурьянов прибыл по вашему приказанию!
– Вольно, Митя. Здравствуй. – Майор дружески протянул руку, и Митя, поздоровавшись, тоже перешел на гражданский стиль разговора:
– Здрасти, чего у вас тут?
– Пес один сбесился, – сказал майор. – Главное, вчера купили, нормальный был.
Вдвоем они направились к крайнему вольеру. У двери вольера стоял солдат с перевязанной рукой.
– Не пускает, Челушкин? – спросил у него майор.
– Никак нет, товарищ майор. Главное, на рынке вчера слушал, а тут – раз! – и кинулся, озверел прямо, – пожаловался солдат.
В вольере – сильный пес с хорошо развитым массивным костяком и с зонарно-серым волчьим окрасом. В отличие от других собак он молча ходил по эллипсу, косил в сторону Гурьянова и майора злобным взглядом.
– Красив сукин сын, а? – повернулся майор к Гурьянову.
Гурьянов неспешно прошел вдоль забора, свернул за угол, и пес остановился, настороженно следя за ним, пригибая морду к земле, а когда дошел Гурьянов до следующего угла – пес молча, одним прыжком бросился на ограду в его сторону. Аж забор закачался.
Гурьянов вернулся к майору.
– Войдешь? – спросил майор.
– Войти-то не штука, – задумчиво ответил Гурьянов и вновь повторил свою прогулку, и снова, едва дошел он до угла вольера, пес молча и яростно кинулся в его сторону.
Не спуская глаз с собаки, Гурьянов сказал:
– Челушкин, лопату.
Солдат козырнул ему, словно офицеру, и убежал за лопатой, а майор потянулся к кобуре, но Гурьянов с усмешкой остановил:
– Не надо.
– Смотри, покусает.
– Сроду не было. – Гурьянов взял у вернувшегося солдата лопату, сильным броском перебросил ее через изгородь в вольер, в тот угол, который с такой настойчивостью охранял пес. Второй рукой уже открыл засов на двери, шагнул в вольер.
Пес растерянно метнулся между брякнувшей лопатой и вошедшим Гурьяновым. Выбрал Гурьянова, присел для прыжка, но в ту самую долю секунды, когда тело собаки должно было взмыть в воздух, Гурьянов издал тихий, странный для нашего слуха звук – нечто вроде томного воя. Пес разом осел к земле, Гурьянов подошел к нему, дал обнюхать себя.
– Все? – спросил он, когда пес равнодушно отошел в сторону. – Будь здоров.
– Талант! – восхищенно сказал майор солдату.
Гурьянов поднял лопату и принялся копать в углу. Мягкая земля легко поддавалась лезвию. Тремя ударами Гурьянов выкопал старую, полуистлевшую куклу с целлулоидной головой.
– Дети у его хозяев были? – спросил он у солдата.
– Пацан с ним был на базаре, а больше не знаю.
– Вот и научили игрушки стеречь. – Гурьянов бросил солдату куклу. – Возьми на память.
У солдата суровая служба-а!
Как нужна ему девичья дружба-а!..
Вечером, с армейской прилежностью впечатывая подошвы сапог в гаревый песок дорожки военгородка, рота «салажат»-новобранцев шла из столовой в казарму. Вел роту младший сержант Гурьянов, молодые солдаты старались дай Бог – аж песок под ногами крошился, и запевала тоже старался, что называется, от души.
А в сотне метров от расположенного на морском берегу военгородка, на полузатопленной в море барже, прохлаждались «старички». Лежа на нагретой за день палубе, они глядели на близкий и все же такой далекий пока от их солдатской жизни противоположный курортный берег бухты. Там ярко светились корпуса санаториев, там вспыхивала неоновая реклама, суетились огоньки автомашин, с танцверанд доносилась джазовая музыка, а от пристани морвокзала отходил многопалубный, сияющий иллюминацией туристический лайнер.
Ефрейтор Фенька Бурков, дружок и земляк Мити Гурьянова, лежа на палубе баржи, крестиком зачеркнул в карманном календарике очередную клетку. Майор, удивший рыбу с борта баржи, заглянул ему через плечо, усмехнулся.
– Четыре дня служить осталось, – сказал Фенька. – Ох, дорвусь я до гражданки, ой!
В отличие от своего друга, вышагивавшего сейчас с ротой вдоль берега, был Фенька худ, как схлестанный веник, лицо круглое, мальчишеское.
– Ждете, значит? – сказал ему майор. – Думаете, у вас жизнь только тогда и начнется?
– А то нет! – сказал Фенька, глядя на противоположный курортный берег. – Вот я не я буду, но через год мы с Гурьяновым приедем сюда и я – лично! – буду иметь в виду все черноморское побережье! Вот гад буду!
– Это ж на какие шиши? – поинтересовался кто-то из ребят.
– А мы путевки взяли, на Север. Там за месяц пятьсот рублей – запросто!
– Рота-а!.. – приказал на берегу Гурьянов. – Стой, ать-два!
Рота замерла. Только легкая пыль дымилась от ботинок.
– На море – равняйсь! – Гурьянов не спеша прошелся вдоль застывших рядов. Строй перед ним стоял молодой, восемнадцатилетний, новенькие, не застиранные еще гимнастерки топорщились и пузырились из-под ремней, и ребята, старательно выпятив грудь и чуть не сворачивая шеи, держали равнение на море.
– Вятский? – спросил Гурьянов у запевалы.
– Так точно, тва-гва-сержант! – с такой громкостью грянул парень, что Гурьянов невольно отпрянул.
– Тихо ты! Ну, горло!.. Ладно, земеля, хорошо спели. А за здоровую песню – вольно, сымай портки!
Под громкоголосое солдатское «ура!» полетели на землю гимнастерки и брюки, и в теплые морские волны сигали литые солдатские тела, и прожектор, которым баловались на вышке постовые, шаря лучом по волнам, слепил глаза и высвечивал озорной ор и дурашливую – в воде – потасовку.
Выбравшись по якорной цепи на баржу и отряхнувшись от воды, Гурьянов лег на палубу рядом с Фенькой, растянулся раскованно.
– Мить, – сказал Фенька, глядя на отходивший от причала туристический лайнер. – Давай домой не поедем, а? Как приказ выйдет – сразу на Север. Чего мне к тетке ехать?
– Тебе к тетке, а мне к матери, – сказал Гурьянов, тоже глядя на красавец теплоход.
– Митя, а ты… – осторожно сказал майор. – Ты не думал на сверхсрочную остаться?
– Как это? – удивился Гурьянов, и все остальные тоже удивленно поглядели на майора.
– А так, – сказал майор. – У нас, в школе собаководства. Звание получишь, квартиру. Я ходатайство напишу.
– Да вы что! – усмехнулся Гурьянов. – Нет, мне погулять надо, домой съездить.
– А ты съезди. Съезди и назад. Ты сейчас не решай, подумай.
Низко и призывно прогудел теплоход. Фенька, Гурьянов и остальные поглядели на него. Неслышно и невесомо скользя по сиренево-вечерней воде, расцвеченный огнями и музыкой огромный туристический лайнер шел мимо них к выходу в открытое море.
Кирзовые ботинки увязали в теплом желтом песке и крошеном ракушечнике. По черноморскому пляжу шел комендантский патруль – красивый молоденький лейтенант с тонкими усиками, сержант Гурьянов и ефрейтор Бурков. На рукавах, повыше локтя, красные повязки. А вокруг – лежбище курортников в разгар бархатного сезона, блондинки, брюнетки, визг транзисторов, шлепки по волейбольному мячу.
Лейтенант, приглядываясь в основном к женскому контингенту, увидел все же на песке и чью-то военную форму, подошел к загоравшему хозяину.
– Комендантский патруль. Вашу увольнительную.
Компания девушек то ли случайно, то ли заигрывая с лейтенантом, угодила в них цветным мячом, и Гурьянов уже хотел носком ботинка послать им мяч обратно, но тут увидел: в стороне, под брезентовым тентом, рядом с пляжной палаткой стоят голубой «жигуленок», две красные «Явы» и два мотороллера. И здесь же, возле палатки, та самая девушка, которая мчалась тогда на мотороллере по шоссе. Сейчас она устало гонялась за молодым пятнисто-серым догом. Дог, по-щенячьи играя, таскал в зубах ее босоножку, дразнил, подпускал девушку совсем близко, припадая мордой к земле и выжидая, когда она подойдет ближе, а затем легко, одним прыжком отскакивал в сторону и мчался по кругу, кося хитрыми желтыми глазами. Он был поджар и породист, этот годовалый дог, но была в его прыжках и беге какая-то кургузость – задние лапы он ставил чуть шире передних и не разгибал до конца.
– Отдай! – звала его девушка. – Атлас, ну отдай!
В легком купальнике, с персиковым загаром, распущенными волосами и чуть влажными губами она была так красива, что даже лейтенант застыл на месте. Звали девушку Люсей, но Гурьянов узнает ее имя несколько позже.
