Снова шучу.
Жду тебя, дорогая моя внучка, жду, и как можно скорее. Мой тел. Д-1-11-59.
Твоя родная бабушка,
Шуринька Коллонтай.
P.S. А ФЭД и на самом деле имеется у меня в хозяйстве, хотя сама я, если честно, не очень увлекаюсь фотографированием. Однако уже теперь, после того как ты получишь его в полное своё распоряжение, я надеюсь, что и меня ты сумеешь вовлечь в это простое и, как бы сказал Паша наш, гармоничное дело».
Письмо, написанное заключённой Усышкиной-Коллонтай, матерью покойной бабушки Пола Коллонтая, проживавшей в Москве на ул. Остоженка вплоть до момента скоротечной кончины в результате острого сердечного приступа. Это письмо Павлу Андреевичу, деду Пола Коллонтая, было передано замначальника по режиму исправительно-трудовой колонии № 2467 г. Караганды после смерти упомянутой З/К в 1956 году.
«Пашенька, дорогой мой и любимый!
Скоро я умру, теперь уже это ясно, доктор сказал, что раковые метастазы во мне достигли невозвратной силы, и жить на свете остаётся мне при самом наивыгодном стечении всех дел меньше двух месяцев всего. Я подумала и решила для себя, что не стану беспокоить вас с Шуранькой своей смертью раньше срока, а чтоб вы жили и не знали ничего до того, как она меня заберёт уже совсем.
За жизнь свою я наделала много глупостей, и, наверно, поделом мне, что так всё получается у меня — не надо было красть лишнего, и не нужно было становиться бесчестной по отношению к другим людям, даже в том малом, какое я к ним допустила. У меня, если уж быть до конца, и раньше случалось, ещё в молодости, когда была я девчонкой, комсомолкой-синеблузочницей, выпускницей детдома в Тульской области трудилась в рабочей столовой при шахте № 3-Бис Суворовского района. Там в первый раз мы недовложили и после стали таскать из рабочего котла, не помногу, но всё же заметно для опытного проверяльщика.
Они и пришли через год моей работы на этом котле. Тогда меня простили, но наш комсомольский секретарь предупредил на вид и стал со мной насильно жить как с женщиной, чтобы не содействовать принятию строгих мер против меня по закону.
Потом повторилось, ещё года через два с того первого случая. И уже хотели сажать, но он снова спас за то, что я сделала от него аборт, хоть и не хотела. Так мне сделать пришлось, чтобы остаться на плаву жизни.
И уехала сразу в Москву, без ничего, пустая, с одной вещевой сумочкой, искать другой жизни.
Искала три дня, холодная и голодная, и так ничего и не нашла. А подобрал меня дядя Филимон, дворник с бывшей конюшни на улице Метростроевской. Он там жил в ней и имел одного брата управдомом, а другого паспортистом в милиции.
И в первый же день пригрел меня, накормил, и с того дня стал со мной жить, потому что одинокий и несмотря, что я этого не хотела. И работать помог, на соседнем участке.
А через год брат его комнату выбил мне в коммуналке той же конюшни нашей, но только я уже к этому времени от дяди Филимона была беременная Шуранькой моей. Он говорит, делай аборт, а я ни в какую, мне врач, какой меня в Суворове чистил, сказал, что больше детей не будет, если что. Потом узнала, что к брату дядя Филимон пошёл, который старший у паспортисток в отделении, а тот сказал, давай её с глаз долой ушлём подальше, чтоб не качала права насчёт ребёнка твоего.
И говорит, у меня знакомый в управлении делами посольств, по соседству тут сидят, они её куда-нибудь уборщицей ушлют, за границу, она ж у тебе комсомолка, детдомовка, синеблузочницей участвовала, а это самолучшая характеристика для ихних кадров. Дядя Филимон спрашивает, поедешь трудиться за рубежи? Говорю, с удовольствием, а только где рожать-то?
Он говорит, там и родишь, при посольстве, как сотрудница.
И, правда, получилось, как задумали, только испросили характеристику с прошлого труда.
Поехала на № 3-Бис, нашла секретаря, так и так, сказала. Говорит, сделаем, напишу тебе, но давай по старой памяти переспи со мной, а то откажу.
Переспала я, Пашенька, пришлось, хоть и Шураньку уже носила под сердцем. Но и он написал бумагу, расхвалил по-всякому, как трудилась я и участвовала. И ни слова там о проступках моих подсудных.
Потом стали оформлять буфетчицей в шведское представительство и заодно убирать жильё сотрудников миссии. И провели со мной беседы насчёт того, с кем и как можно и что делать кроме и для чего. Но об этом не стану распространяться, потому что взяли с меня посмертную подписку о молчанье, а я ещё живая. Да и совестно теперь, что повелась на такое.
Короче, поехала через время, когда уладили с бумагами и подготовили на место.
И сразу приступила.
Дали комнатку в пол-окна на улицу снизу верх, но чистенько всё. И питание там же. И почти невылазно из помещения миссии. С утра при буфете помогаю, режу, подаю, обношу, а после обеда по комнатам проживания, уборка и пылесос.
Часто и саму видала, Александру Михайловну, женщину интересную и властную, первую во всём заведении.
Сын бывал у нас, с Норвегии, кажется, соседней приезжал, торговал там паровозами для нашей страны и индустриализации. В буфете увидал меня и улыбнулся, а после я его ещё два раза обслужила. Спрашивает, не обижает тебя Шуринька моя? А я, какая Шуринька, Михаил Владимирович? Говорит, матушка моя, посол Советского Союза.
Удивил, честно. Сам простой, добрый, с вечной веселинкой по лицу. Тоже оказался Коллонтай, по отцу, как и она сама.
А меня, говорит, обижала в детстве, Хохлей дразнила, что был угрюмый и замкнутый мальчик. А теперь зато я развеселел и расхохлился обратно.
Шутил вечно про себя же.
Эх, думаю, вот бы такого Хохлю да к рукам прибрать, я б сама его так расхохлила, что только б и думал про меня без фартука и без синей блузы.
Так и сочинила я себе Хохлю этого. Иногда снился, а часто мечтался мне и днём, хотя даже не в курсе была, женатый сам или холостой.
А когда живот виден стал, уже в открытую, вызвал первый секретарь в кабинет и спрашивает, что, мол, от кого нажила, сучка такая, тебя сюда не для того прислали, чтоб ноги для кого ни попадя без ведома моего раздвигать. Я тебя, говорит, укатаю по статье за нарушение режима проживания граждан за границей, если не скажешь мне, кто тебя вербанул, паскудину, и в кровать затащил входы-выходы к посольству нашему подбирать.
Но и его понять можно, Пашенька, у него работа такая была, кроме дипломатской.
Я растерялась, заплакала и понимаю вдруг, что не убьют, если скажу такое. И говорю, что, мол, от Михаила Владимировича это дитя будет, так уж получилось у нас с ним, извините. Он в лице поменялся, помолчал и говорит, что ладно, иди, подумаю, что мне делать с тобой.
И больше не вызывал меня никто. На другой день услали обратно в Москву, а там уже уволили и с концами на четыре стороны света.
Дядя Филимон сказал, когда к себе вернулась, что тебя, мол, идиотину, на хорошее место брат пристроил, а ты не оправдала, вместо чтоб зацепиться. Обратно прискакала. Знать тебя больше не желаю и ребёнка твоего не признаю нагулянного, не мой это, а посольский, ихний, заграничный. А участок твой занят уже, иди сама трудоустраивайся теперь, а меня не тревожь больше, у меня работа. А рыпнешься, брату скажу управдому, он тебя на раз приструнит по линии прописки.
Вот после этого я и устроилась на галошку свою, тоже при буфете, на несколько месяцев до декрета, как с опытом после заграницы. Живот утянула под размахай какой-то, и они его под ним не обнаружили. Сказала им, что с мужем была там, Коллонтаем Михаилом Владимировичем, сыном Посла Советского Союза.
А кадровик фабричный тогда интересуется: а чего ж Усышкина-то, а не Коллонтай по паспорту?
Говорю, гражданские отношения, не успели по беременности, успеем, как вернётся с должности. И фотографию показываю рядом с вывеской посольства нашего. Стою, улыбаюсь.
Крупно.
Они и взяли меня за буфетную стойку, то ли с испугу, то ли за уважение, я сама не поняла. Стала работать.
Потом в декрет и Шураньку родила свою.
А как оправилась после родов, к брату Филимонову снова пошла и говорю, что про ребёночка от дяди Филимона, вашего родственника по прямой линии, молчать стану навеки, а только помогите мне через загс фамилию поменять на Коллонтай. Так и мне по жизни лучше будет, и Шураньке моей. Сделаете?
Говорит, раз так, поспособствую, но только придёшь ко мне сегодня вечером сюда, в паспортный стол, после закрытия. Иначе не возьмусь за это дело, понятно тебе?
Чего ж непонятного, Паша. И он такой, и все такие.
Прикинула и пошла, терять было нечего, где одни были, пускай и этот на мне отметится, может, за это не обманет потом.
И не обманул, выправил на Коллонтай. И отчество в свидетельство вместо прочерка проставили Михайловна, как я подсказала. И только потом узнала, что никаких трудов можно было не делать специально, просто сама меняешь, куда захочешь и на кого, с начала тридцатых годов такое разрешили уже всем.
