Ознакомительная версия.
Тело убитого супруга они зарыли у забора. Дом их был крайний в ряду. За тем забором темнел лес и бесшумно ронял листву. Они обошлись без фонаря — ночь была чистая, звездная.
Опершись о лопату, Катя засмотрелась на молочный круглый лик луны. Не было в темноте ее души ни сентиментального сожаления, ни тени сомнения, ни света раскаяния, ни хотя бы страха перед расплатой — только радость, тихая, злобная. Рот кривился в ласковой улыбке, а взгляд был тяжел, мрачен, горяч. Она перевела бесовский свой взгляд на Сергея, то ли любуясь им, то ли его ненавидя. Сказала, как тайну, с детским удовольствием:
— Мы с тобой, Сереженька, теперь кровью венчанные.
— Ну и что? — Он на Катю не посмотрел.
— Если изменишь мне, я с тобой, ты уж прости, родной, живая не расстанусь.
Тогда Сергей посмотрел на нее, обнял, ткнулся лицом в волосы.
— Полоумная ты. Зачем мне другая?
— Да и тебе тогда вряд ли жить, — прошептала она нежно.
Он хотел отстраниться, в глаза ей заглянуть — Катя не пустила, обнимая, крепко прижала к себе.
Когда знакомились, он представился, но имя-отчество тотчас улетучилось из Катиной головки, а фамилия — Романов — весело задержалась: Романов — да не тот. «Мишка косолапый, — подумала Катя, — шкаф двустворчатый, диноцефал травоядный», — вспомнился ей душераздирающий портретик представителя угасшей фауны из познавательной детской книжки.
Романов усадил ее за желтый канцелярский стол и диктовал текст, присев на подоконник рядом с нежным деревцем малиновой герани.
— …от гражданки такой-то, проживающей по такому-то адресу.
— А по какому адресу? — уточнила Катя. — Я в Москве прописана. Здесь у нас дача.
— Оба укажите, — сказал он, глядя через плечо в окно. — И номера телефонов, пожалуйста.
Катя послушно корябала шариковой ручкой жесткий от одиночества лист бумаги. Глазами поискала, хоть что подложить, но стол был безобразно пуст.
Как должна вести себя женщина, у которой пропал муж? Дома, собираясь в поселковое отделение милиции, Катя пыталась найти правильную линию поведения. Так она сама обозначила — «найти правильную…», ну и так далее. Но вовремя одумалась, догадавшись, что едва ли сумеет сыграть нужную роль и, пожалуй еще, выдаст себя с головой. Она решила по возможности не обнаруживать никаких чувств, в глаза смотреть поменьше, побольше молчать и юбку надеть с карманами, чтоб было куда прятать руки, если что.
— Угу, написала.
— Заявление. Мой муж, такой-то, пропал без вести. Последний раз я видела его…
— Подождите, — взмолилась Катя. — Не так быстро. Я не успеваю.
— А вы не волнуйтесь. — Голос его насмешливо улыбался.
Катя подняла глаза, но улыбку не застала — постная физиономия флегматика.
— Вот если бы ваша жена…
— В последний раз я видела его… — напористо, почти грубо, повысив голос, перебил Романов.
Катя покорно склонила голову к бумаге.
Он диктовал скучным голосом, и вид у него был то ли рассеянный, то ли усталый, но это если не встречаться с ним глазами, а если встретиться, сразу видно: и совсем даже не флегматик, и глазки ой какие! — неприятно умные, пристальные. А впрочем, мнительность, мнительность это все. Катя ловила на себе его взгляд, и ей мерещилось куда большее понимание им происходящего, чем было на самом деле.
— Последний раз я видела его… А дальше?
— А дальше — укажите, когда видели. Он был одет в то-то и то-то. Особые приметы у него такие-то.
Волею судьбы между нею и вот этим типом в добротном пиджаке — карманы отвисают, цвет немаркий — устанавливалась еще туманная, непрояснившаяся еще связь, зависимость какая-то. Они присматривались, пристраивались друг к другу, не точно понимая, что можно друг от друга ждать. Так присматриваются, пристраиваются друг к другу потревожненные разнообразием чувств грядущие партнеры, — скажем, врач и пациент, читатель и книга, сутенер и проститутка, повар и капуста, — с корыстным интересом, с надеждой на понимание, с чисто человеческим любопытством, с желанием поскорее отделаться.
— Какие у вас с мужем отношения?
— Нормальные. — Она не подняла головы.
— «Нормальные» — это что? Бил, но только по субботам?
Катя засмеялась, ткнувшись носом в ладонь, лежавшую на столе.
— А то знаете как бывает: жена заявление строчит, а муж по соседству ночует, у подруги.
Она вскинулась, собираясь изобразить оскорбленную добродетель.
— Бывает, бывает, — остановил ее Романов. — Так бывает. Всяко бывает. — Он говорил и открывал тугую дверцу желтого шкафа. Достал и поставил на стол чемодан из синего кожзаменителя.
— Да, — сказала Катя. — Это наш, это его, это Митин чемодан. Он с ним обычно…
— Откройте.
Она расстегнула «молнии», отбросила мягкую крышку. Тупо уставилась на вещи мужа, небрежно, кое-как затолкнутые в чемодан.
— Вы можете взять вещи под расписку. В случае необходимости вы обязаны предоставить их нам. Проверьте, все ли на месте. Может быть, есть незнакомые вам предметы.
Катя посмотрела на Романова, точно пощады попросила.
— Проверьте, проверьте, — сказал он настойчиво, но мягко.
Перебирая тряпки, она ощутила запах, родной до ужаса, знакомый до дрожи в руках. «Сейчас как разревусь! Сейчас как…» Катя подумала, что слезы были бы даже кстати. Но Романов сказал:
— Катя, — и по тому, как он произнес ее имя, она поняла, что мишка косолапый — браво, детка! Итак попался, без всяких сентиментальных капканчиков.
— Катя, — сказал он, — вы уезжать никуда не собираетесь?
— В Австралию, — сказала Катя. — Шучу.
— Воздержитесь пока. От Австралии. А то вдруг… мало ли что…
— Что «мало ли что»? — напряглась Катя.
— Вы можете понадобиться, — сказал он и вдруг улыбнулся. Кате померещилось — насмешливо.
Она не улыбнулась в ответ, смотрела настороженно.
В тот момент, когда она, волоча в руке синий чемодан внушительных размеров, проковыляла через двор и, весело смеясь — явное следствие нервного перенапряжения, — объявила из полумрака прихожей: «Можешь нас поздравить, меня вызывал следователь!» — В этот именно момент страх, присутствие которого Сергей по малодушию гордости не желал признать, тоскливый, серенький поганый страх обнаружил себя, дал себе волю.
— И что теперь будет? — бесцветным голосом спросил Сергей.
А что могло теперь быть, кроме хронического, наподобие радикулита, ожидания расплаты с мучительными неврастенического характера обострениями, либо — со вздохами временного облегчения в период отсутствия таковых.
Из многообразного спектра мощных человеческих переживаний Сергею достался страх. Не муки любви или, скажем, голода, не жажда власти или, скажем, денег, но страх, то есть наиболее гадкое, мелкое, унизительное из возможного.
— А что, что теперь будет? — Катя только плечами пожала. — Поищут, поищут, да и забудут. Оказалось, что шесть месяцев спустя после исчезновения мужа его жена автоматически получает право на оформление развода. Ах, как это все просто, кто б мог подумать!
— И все! — Катя светилась. — И ты здесь — хозяин!
Блестящая перспектива: московская прописка — жена — квартира — дача — и — машина… что еще надо для счастья нашему человеку?
Если бы не кровь, совместно пролитая лихими любовниками и потому соединившая их неразрывно, но и непреодолимо разделившая их, если бы не бессмысленная кровь, безусловно, они смогли бы соорудить вполне приличное семейство, вполне традиционное, из тех, что внезапно родятся от взаимного вожделения полов, а потом сохраняются годы привычкой и неразрешимыми без существенных потерь жилищными условиями.
Однако наш бедный персонаж изначально определился как натура цельная и потому довольно примитивная, то есть собственною цельностью и ограниченная. Вожделение и страх были несовместимы в нем. А уж если ты хочешь женщину, но и боишься при этом за себя, то однажды рано или поздно все-таки придется выбирать. Что поделаешь, выбор — это не только предпочтение чего-либо, выбор — это и отказ от кое-чего.
Некоторое время Сергею удавалось прятаться от необходимости выбора, прибегая к незатруднительному самообману. С мальчишеской обиженной задиристостью и невинным лукавством Сергей уговорил себя в отсутствие какой бы то ни было вины. «В конце концов, Митя сам напросился, он сам виноват, это он, он первый начал, а я чего? Я ничего, я только защищался, а что до старушки, так тут я совсем уж ни при чем, это все Катя, Катя, Катя…» Вот так, извилистым путем несложных самооправданий Сергей убедил себя, что он не только ни в чем не виноват, но вроде даже как бы и жертва, трогательная такая, нежная жертвочка. Безудержная ли Катина страсть тому виной, Митина ли бездарная ревность, но — главное — лично он здесь совершенно ни при чем. Ни при чем!
Ознакомительная версия.
