– Ну, спасибо вам, Дживс, за всемерную помощь. – Мы снова сидели в рабочем кабинете. – Без вас я бы не перебил этих крабов.
– Очень хорошо, сэр.
Было пятнадцать минут седьмого. В окно было видно, как люди собираются на задней террасе.
– Я собираюсь пойти выпить, Дживс.
– Понимаю, сэр.
Возможное объяснение нашей нежной любви к собакам. Краткое возвращение к ужину. Неужели за дверью студенточка Мангрова? Я собираюсь сыграть обе роли из песни Кола Портера: на вершине и на дне. Я не Филип Марлоу
– По-моему, у собак должно быть очень много свободного серотонина, – сказал я. – Во всяком случае, больше, чем у людей. Не следует ли ученым исследовать их мозг в целях лечения депрессии? Думаю, может быть, высокий уровень серотонина объясняет, почему нам так нравится с ними общаться. Лаская собаку, я испытываю некую контактную эйфорию. Возможно, получаю дозу серотонина подкожно, а иначе как там что-нибудь передается сквозь кожу.
Мангров не отреагировал на мое замечание, просто сказал, только что заметив:
– Эй! Ты зачем усы сбрил?
– Да, я тоже обратил внимание, что ты выглядишь по-другому, – добавил Тинкл.
– Они стали слишком колючими, – объяснил я.
Мы сидели в комнате Тинкла, проводя очередной мозговой штурм с новой откупоренной бутылкой виски и новым пакетом лекарственной марихуаны. Было около десяти часов вечера. Я был пьян, обкурен, но еще не отключился, хотя лучше бы это случилось пораньше вечером.
Понимаете, ужин был сплошным кошмаром. Боги действительно хватили через край, даже для самих себя.
Нам подали ни много ни мало крабовые рулеты. Смертельный юмор. И кукурузу. Ужас.
Естественно, я заподозрил нечто вроде заговора. Обслуживающий персонал выведал, что у кого-то есть крабы, только точно не знал у кого, решил довести виновного до белого каления и вынудить признаться.
Но я не дрогнул. Я их ел, хотя это было все равно что служить королевским дегустатором у Гитлера или у Цезаря, только я сам был Гитлером и Цезарем, а значит, и своим собственным королевским дегустатором.
Мой выход взволновал колонистов, раздался радостный гул голосов, смех. В окна лился сероватый свет; после многообещающего начала день становился все пасмурнее. Горела огромная люстра.
Я сидел за столиком-спутником с Мангровом и Тинклом, изо всех сил жевал крабовые рулеты, утихомиривая доступные воздействию нервные окончания большим количеством белого вина, превысив обычную дозу.
Выпил до половины третью бутылку, когда вошла опоздавшая Ава, точно так же, как в мой первый вечер в Колонии Роз полгода назад, хотя, согласно записям Дживса, с тех пор, возможно, прошло лишь три ночи.
Она подошла к буфетной стойке и побледнела – я это заметил. Направляясь к большому столу, встретилась со мной взглядом. Я увидел у нее на тарелке только салат и немного кукурузы. Никаких крабовых рулетов. Она слегка мне улыбнулась – достаточно, чтоб у меня замерло сердце, – и села.
Я выпил еще два стакана вина, потом к нашему столу подошла Бобьен и обратилась ко мне:
– Когда собираетесь вернуть мои тапочки?
Я провел весь день в битве с крабами, теперь выпил три бутылки слабого белого вина – совокупный эффект психической травмы и выпивки подействовал на мою личность вроде пластической хирургии. Я не струсил. У меня есть порох. Если смог взглянуть в лицо крабам, то взгляну в лицо чему угодно. Я остался сидеть, но, так сказать, встал перед Бобьен в полный рост.
– Немножечко потерпите, – сказал я. – Верну в середине недели. Их покрывают позолотой у Тиффани.[89]
Она выпучила глаза, отошла, Мангров с Тинклом рассмеялись. Бобьен, оглянувшись, бросила:
– Я о вас лучше думала, Реджинальд, – и покинула столовую.
Реджинальда это задело, но не смертельно. После ужина мы втроем поднялись к Тинклу, проверить, как поживает виски. С ним все было в полном порядке, и через два часа после возобновления нашего знакомства с бутылкой Мангров принес марихуану. Под влиянием травки беседа вернулась к неудачной миссии по поискам источника серотонина, и именно тогда я заговорил о возможности признать собак его носителями, что почему-то заставило Мангрова разглядеть одним глазом, что я сбрил усы, о чем было рассказано выше.
– И ты без пиджака, без галстука, – заметил он. – Что на тебя нашло?
– Только сейчас заметил столь радикальную трансформацию моего внешнего облика?
– Ну, соответствующее полушарие моего мозга пока не так быстро работает.
– Понятно, – кивнул я. – А ты что скажешь в свое оправдание, Тинкл?
– Не знаю, – сказал он. – Фактически я ни на кого не смотрю слишком пристально.
– Честно сказано, – признал я. – Хотя научный руководитель обязан быть очень внимательным.
Тут раздался стук в дверь. Мы вздрогнули. И у всех вновь возникла та же телепатическая мысль: «Может, это студенточка Мангрова?»
Тинкл направился к двери.
Это была Ава. Сказала, что хочет поговорить со мной. Я встал, слегка пошатываясь. Довольно сильно был пьян и обкурен, но мыслил и говорил четко, ясно.
– Зайдем ко мне, – сказала она, явно не беспокоясь, что Мангров с Тинклом заподозрят меж нами интимность.
– Увидимся позже, – сказал Тинкл.
– Ладно, – кивнул я.
И покорно последовал за Авой к ее комнате. Возможно, Дживс прав. Она уже смягчилась. Закрыла дверь, села на кровать. Я сел на стул за письменным столом, считая, что это подобающее для меня место.
– Как ты, справилась? – спросил я.
– Да, выстирала… Думаю, все будет в порядке. Ты ведь ничего не рассказывал Реджинальду и другому Алану?
– Нет, конечно.
Кажется, это ее обрадовало. Потом она сказала:
– Кто бы мог подумать, что у них найдутся крабовые рулеты…
– Думаешь, нас пытались поймать за руку?
– Ты о чем это?
– Думаю, может быть, кто-нибудь знает, что у кого-то крабы, и они хотят дать нам понять, что знают.
– Не сходи с ума… Хотя, может, ты прав на свой безумный лад: уборщицы все видят… Ты все белье выстирал?
– Да, прокипятил, купил набор с шампунем и прочим, потом немножко свихнулся и целиком выбрился.
– Ох боже, – рассмеялась она.
Я ей улыбнулся. Все идет прекрасно. Она со мной так мила!
– У меня в наборе есть спрей. Хочешь опрыскать свою комнату?
– Хорошо, – сказала она.
– Хочешь, прямо сейчас принесу?
– Нет… хочу попросить об услуге.
– Все, что угодно. Я для тебя все сделаю. Мне страшно неприятно из-за этой дикости с крабами.
– У меня сейчас жутко плохо с деньгами, – призналась она, неожиданно перейдя на серьезный тон. – В пятницу на ипподроме просадила почти полторы тысячи… Никогда раньше по-крупному не играла, потеряла контроль над собой, началась какая-то лихорадка. Повезло выиграть в двух первых заездах, потом восемь раз подряд проиграла, пошла к банкомату… Пора вносить арендную плату за студию в Бруклине, а у меня денег нет… – Она на секунду остановилась. Попросит взаймы? С удовольствием! – Вчера пришла к себе в галерею. Есть покупатель, которому нравятся мои вещи. А он хочет только одну. Видел фотографию бюста, который я отдала доктору Хиббену. Хочет его купить. За две тысячи долларов. Если продать, все проблемы решатся. Но мне надо получить этот бюст.
– Просто попроси Хиббена его вернуть, – предложил я. – Он поймет.
– Не могу, – возразила она. – Это очень некрасиво бы выглядело. Он член всяких советов, в том числе фонда Поллока-Краснера, который выделяет скульпторам тонны денег. Ему бюст действительно нравится, и если я попрошу его вернуть, то сразу превращусь в прокаженную… Я хочу, чтоб ты его украл.
Это было все равно что удар в желудок и повествование об африканских любовниках. Она непредсказуема и легкомысленна. Я не знал, что сказать. Она требует, чтобы я совершил преступление.
Обязан ли я заплатить такой долг за крабов? Мысли шли кругом. Выпивка, травка. После выпивки и травки не могу трезво думать.
– Не знаю… Меня поймают… Может, я дам тебе две тысячи долларов? Буду счастлив. Без отдачи… в подарок.
– Не надо мне твоих денег, – отрезала она. – Я все продумала. Хочу, чтоб тот самый коллекционер получил мою вещь. Мне это пойдет на пользу. Купит эту, купит и другие.
– Но Хиббен заявит о пропаже… Коллекционер поймет, что она краденая.
– Нет, ведь я ему сама ее передам. Если Хиббен как-нибудь узнает, что она у того самого коллекционера, всегда могу ему сказать, будто сделала еще одну копию с оригинала… А вещь будет даже интереснее, если станет известно о краже другой, хоть никакой копии нет и не было.
Она ненормальная. Я это уже заподозрил, когда слушал историю о терапевте с обложки порнографического журнала, хотя личность ее обманчива. Ава способна казаться здравомыслящей, но теперь видно, что она душевнобольная. Впрочем, это в порядке вещей. В Колонии Роз все душевнобольные. Фактически почти каждый, с кем я познакомился, душевнобольной. Боже мой, до чего тяжело. Попросту невозможно справиться с жизнью.
