Ну, а пока те вихри, которые действительно потом сгустятся над его головой, еще не родились, Насреддин лежал в люльке и поднимал пеленками небольшую бурю. Стоило старухе отлучиться, как в комнате уже через две минуты был такой кавардак, словно в дом проникли грабители и долго что-то безуспешно искали. Войдя в такие моменты в комнату, старуха всплескивала руками и подбегала к люльке, но неизменно видела серьезное, спящее лицо малыша. Несколько раз она пыталась выследить проказника и застать его на месте преступления. Но, к ее удивлению, Ходжа словно чувствовал неладное и не поддавался на провокацию. Свою достопримечательность — зубы — он не пускал в ход лишь в одном, очень важном для себя деле — он никогда не кусал грудь кормившей его женщины. Может быть, этого требовал врожденный инстинкт, диктующий не обижать мать, подарившую ему жизнь и пищу, а поскольку перед глазами Насреддина беспрестанно менялись лица женщин, кормивших его, у мальчика сформировалось свое, достаточно уважительное отношение к этому весьма приятному для него занятию.
Во всех других случаях Ходжа не забывал о своем преимуществе и кусал не только то, что попадало ему в рот, но и то, что его слабые ручонки еще не могли доставить к зубам.
Так, предполагаемую свою годовщину он отметил тем, что перегрыз ножку деревянной кровати, на которой спал Шир-Мамед. Конечно, это получилось не за один раз, и самое главное, никто из взрослых вовремя не заметил столь кропотливо исполненной работы. Хозяин же узнал о ней только тогда, когда как-то под утро услышал треск ломающегося дерева и неожиданно для себя оказался на полу. Шир-Мамед долго соображал, почему могло произойти столь трагическое событие. Наконец, поняв, в чем дело, кряхтя и незло ругаясь, он с трудом поднялся и подошел к люльке. Ему достаточно было только взглянуть на Насреддина, чтобы улыбнуться и тут же простить ему все шалости разом. И кто из нас возьмет на себя смелость утверждать, что это было — слепая родительская любовь или тонкое понимание души будущего возмутителя спокойствия?!
А пока… Пока Ходжа рос, и рос как на дрожжах. Соседи, наведывавшиеся в дом гончара, не упускали возможности отметить это обстоятельство. Однажды во время обеда к Шир-Мамеду зашел Ахмед, живущий рядом. Увидев, как малыш уплетает плов, он заявил:
— Карапуз, ты растешь не по дням, а по часам, словно тесто, из которого пекут эти лепешки.
Мальчик уставил свои круглые любопытные глазенки сначала на дядю Ахмеда, а затем на хлеб и перестал жевать. Потом он проглотил то, что было во рту, и некоторое время сидел неподвижно, что-то соображая. Наконец, муха, севшая прямо на кончик носа, отвлекла его внимание. Отогнав ее, Ходжа продолжил трапезу, оставив после себя, как всегда, безукоризненно чистую миску. Мужчины переглянулись, и, погладив ребенка по голове, Ахмед с хозяином вышли из дома.
— Как же это он сдержался и ничего тебе не ответил?! — сокрушался Шир-Мамед. — Вот бы посмеялись.
На следующий день старуха вновь поставила опару. Тесто уже поднялось, когда его увидел Ходжа. Осмотревшись и не замечая препятствий, он подошел к нему и засунул руку в теплую, аппетитно пахнущую массу, достав при этом до дна посудины. Захватив и кулак часть содержимого, он безуспешно пытался вытянуть руку. Липкое, тягучее тесто не отпускало ее. Заглянувшая в комнату старуха услышала сердитое: «Отдай! Отдай мою руку! Не только она, но и я весь хочу расти быстро, как и ты!»
Женщина помогла незадачливому исследователю и, вспомнив вчерашний разговор, рассмеялась.
Насреддин явно обгонял в развитии своих сверстников — двоюродных и молочных братьев из гончарной слободы. Он имел обыкновение дружить со всеми — и с детьми, и с животными. Лишь с мухами и комарами он не смог найти общего языка. И если последние донимали ночью, когда были почти недосягаемы, то утром он с ними рассчитывался в полной мере. Мух же Ходжа научился ловить живьем и, захватив за одно крыло, с наслаждением слушал жужжание попавшейся твари, которая только что назойливо мешала ему вкушать плов. Однажды он накормил пойманными насекомыми цыплят, и с тех пор у курицы-хохлатки прибавились новые заботы. Ее бойкое кудахтанье по поводу найденного зернышка уже не могло собрать вокруг нее все ее шустрое семейство.
Доносившееся из глубины двора «цып-цып-цып» непременно отвлекало от наседки двоих-троих самых проворных цыплят. Они весело, наскакивая друг на друга, гонялись за рукой мальчишки, которая держала лакомый жужжащий приз. Как правило, это были одни и те же цыплята, и, конечно, они заслуживали того, чтобы Ходжа разделял им награду поровну.
Наблюдая за этим занятием, старуха как-то спросила:
— Сынок, как ты с ними ладишь?!
— А вот, смотри, апа, — ответил мальчик.
Он протянул руку, и два цыпленка уселись на его маленькую ладонь. Свободной рукой он тут же поймал муху и, ухватив ее за одно крыло, поднес к цыплятам. Но те уже успели довольно хорошо пообедать и сидели, закрыв глаза. Жужжащая муха лишь на мгновение привлекла внимание. Один из них лениво клюнул, но не попал, на этом его попытки подкрепиться закончились. Сытые цыплята заснули.
— Жалко, что они уже наелись… — протянул Ходжа, — да ничего, через час проголодаются — покажу…
К концу лета желтенькие, пушистые комочки выросли в молодых петушков. Один из них загордился и уже не бегал за мальчиком в стремлении получить призовое лакомство. Его же бывший приятель и собрат Красавчик по-прежнему был верен маленькому хозяину. Постоянство и дружеские отношения с Ходжой помогли петуху Красавчику сохранить свою жизнь, а его соперниц по птичьей семье вскоре попал в лапшу — так рассудили взрослые. А чтобы Насреддин, в случае чего, не поднял скандала, Шир-Мамед приготовил правдоподобную историю о таинственном исчезновении петуха, но, слава Аллаху, рассказывать ее не пришлось.
Детство Ходжи протекало мирно и беззаботно. В три года он говорил уже так, что некоторые его фразы, брошенные небрежно, приводили в изумление взрослых. Знакомый улем, услышав однажды размышления мальчика, взял Насреддина на заметку, выразив Шир-Мамеду пожелание о необходимости духовного развития ребенка. В Бухаре имелось знаменитое учебное заведение — медресе Мир-Араб, в котором юный мусульманин, приложив определенные усилия, мог получить необходимые знания.
Выслушав благочестивого улема, Шир-Мамед поблагодарил за оказанную честь. После его ухода он долго чесал бороду, думая о своем… Его мечта — мечта иметь ребенка — благодаря воле Аллаха, сбылась. Теперь, когда Ходжа своим детским лепетом стал привлекать внимание ученых мужей, перед гончаром встала другая, не менее важная мечта-задача: вывести дитя в люди. Сам Шир-Мамед не роптал на свою судьбу. Посуда, сделанная его искусными руками, пользовалась большим спросом на бухарском базаре. У него имелись кое-какие запасы из звонких серебряных рупий и таньга — на черный день, они согревали душу гончара. Понимая, что они со старухой плохо ли, хорошо ли, но прожили свою жизнь, для сына он хотел бо́льшего. Он поделился с женой своими соображениями после разговора с улемом.
— Поживем, увидим, — коротко ответила старуха.
Она почитала Аллаха и не перечила мужу. Но женская душа и глаза чаше видят дальше и глубже. Она понимала, что ее Насреддин не рожден заседать под тяжелыми сводами келий, облаченный в одежду священнослужителя; и уж тем более сочинять толстые книги во славу Аллаха, доказывающие необходимость уничтожения до седьмого колена всех, не исповедующих ислама. Каждому — свое.
И, как покажет время, старуха мать окажется права. Она видела своего сына главным визирем благочестивого бухарского эмира (оставим эти грезы на ее совести), помогающим простому люду… Какое-то время она не выдавала свои мысли, но, однажды поделившись с мужем своей мечтой, она услышала едкий смех супруга:
— Ханум, да ты, видно, не желаешь добра нашему сыну?! Где это ты видела, чтобы визири помогали жить простому народу? Они-то и воруют, и грабят людей, выдумывая для этого все новые и новые законы и налоги, заводя пресветлого нашего эмира в заблуждение своими сладкими речами.
— Ну вот, поэтому и нужен возле владыки нашего хороший и честный человек!
— Один мудрец сказал: «Говори о том только, что для тебя ясно, как утро, иначе молчи». А сейчас вечер, старуха. Поэтому не болтай, коли не знаешь! — рассердился Шир-Мамед. — Ты думаешь, что наш Ходжа, став даже первым визирем… — он уже кричал это так громко, что привлек внимание непосредственного виновника ссоры, который не замедлил появиться в проеме двери. Но, не замечая Ходжу, гончар продолжал кричать:
— …сможет уберечь пресветлого от клеветы и наговоров со стороны других визирей?!
На этот раз старуха не уступала мужу, пытаясь найти в ответ достойные аргументы. И ведь верно говорят, что зарождающаяся ссора подобна пробивающемуся сквозь плотину потоку: как только он пробился, ты уже не удержишь его.
