Коше-бий глянул на меня хитро и сказал:
Не соглашаясь с твоим выступлением, я полагаю, что вопрос сути в иной плоскости дела. Скажи, сколько платят за стихи?
— Пока я еще не получал гонорара, но один из знакомых поэтов говорил, что платят десять рублей[50] за каждую строчку. И это самое малое.
- Ой-бой! — удивился коше-бий.
— А как же? — Меня обрадовало его искреннее удивление. — Это еще не предел… Все зависит от стихов. За хорошие дают и больше, по двадцать пять рублей за строку.
— За каждую?
— Конечно, за каждую.
— А какое количество строчек можно написать в течение срока одного рабочего дня? Если взять персонально лично тебя, то за какой временной отрезок написал ты эти двадцать строк?
— За один вечер.
— Ой-бой!! — еще громче воскликнул он. — А за критику тоже платят?
— Разумеется.
— Вот и вопрос сути, — заявил он. — Свои стихи пишешь — идет получка зарплаты денег, чужие стихи критикуешь — обратно деньги берешь. — Коше-бий торжествующе поглядел на меня и ни с того ни с сего предложил:- Пойдем-ка пообедаем.
Не хотелось мне никуда идти после такого разговора, да и денег, честно говоря, не было.
— Ладно, ладно, — успокоил он. — Не впадай в состояние тревоги по поводу наличного отсутствия денег. Вернешь, когда станешь получать по двадцать пять рублей за каждую строчку. Говорят, что студенту легче сдать десять экзаменов, чем один раз досыта поесть. Идем, — потянул он за рукав, — и примем обеденную пищу внутри помещения ресторана,
В ресторане весело играла музыка. Мы поискали места и нашли их почти у самой эстрады. Коше-бий подошел к руководителю оркестра, дал ему тридцать рублей и попросил, чтоб они не играли, пока мы едим. Музыканты молча вышли.
Мы заказали обед.
— Эти музыканты занимались исполнением туркменской музыки, — пояснил коше-бий. — Л я предпочитаю любить только нашу каракалпакскую мелодию. Настоящая мелодия музыки есть только у нас, у каракалпаков! Ты разделяешь мнение моих мыслей?
Я конечно же тоже любил и люблю свою народную музыку. Но в этот день мне хотелось беспрестанно перечить коше-бию. Во всех его словах слышалось неумеренное самолюбование.
— Нет, — ответил я. — Наши композиторы сильно поотстали от всех других. Будь наши мелодии лучшими в мире, так ведь их бы исполняли по всему свету. Разве не так?
Он не захотел отвечать и сменил тему разговора. Вернее, вернулся к прежней теме:
— А за рассказы сколько платят денег?
-. Не знаю. Там считают как-то иначе. Не за строку, а за страницу, наверное.
— А что легче, сочинять письменно стихи или рассказы?
— Рассказы писать пока не пробовал, боюсь, у меня ничего не получится. А что до стихов, то их сочинять очень трудно.
— А ты предприми попытку попробовать с рассказом, — настаивал он. — Может, это легче и дороже ценится.
Я принялся втолковывать ему свои представления о специфике таланта.
— Есть борцы палваны, — пояснял я, — сильные на правую руку. А есть левши. Бывают и такие, у которых равно развиты обе руки. Так и писатели: одни сильны в поэзии, другие — в прозе. Некоторые одинаково сильны и в том и в другом.
— Хе! — воскликнул он. — Значит, Жолмурза Аймурзаев — самый сильный палван литературного мастерства. Он ведь равномерно пишет с обеих сторон: и со стороны поэзии, и со стороны прозы. Теперь я понимаю. Значит, ты проходишь учебу науки, чтобы стать подобным Аймурзаеву?
— Нет, — возразил я. — Если и стремиться походить на кого-то, то уж на Льва Толстого или Шекспира, на Лермонтова или Бальзака.
— Ой-ой, — замахал руками коше-бий. — Зачем ты хочешь держать равнение на таких неизвестных людей.
Он искренне желал мне добра и старался остеречь от дурных примеров.
Тем временем снова появились музыканты. Руководитель оркестра подошел к нашему столику и, протянув коше-бию шестьдесят рублей, попросил его не разговаривать, пока они будут играть. Коше-бий покраснел как перед.
— Какая бескультурная невоспитанность у этих музыкантов, — сказал он и, расплатившись с официантом, потянул меня к выходу.
На улице нас поджидал памятник великому классику прошлого. На голове у бронзового классика сидела ворона. Она по-хозяйски осмотрелась и принялась деловито и не спеша чистить перья.
— Эх, сынок, — с грустью промолвил коше-бий, — лучше бы ты не продолжал свои стремления в направлении области литературы. Ну чего там положительно хорошего? Тебя будут подвергать печатной критике в газете и непечатной по углам кулуаров. А если и добьешься степени известного звания, то поставят тебе памятник, чтоб стал ты для ворон местонахождением. Ничего положительно хорошего. Ничего! — повторил он. — Я могу предоставить в твое распоряжение некоторые советы из своего жизненного опыта. Если хочешь, конечно.
Я не возражал. Советы не камни, их принять не тяжело.
Из советов коше-бия:
— …В этой жизни огромное число количества разных хитростей. Тебя, может быть, не раз обманут. Но не вводи самого себя в обман надеждой обмануть обманщика и перехитрить хитреца. Поступай прямо по долгу чести собственной совести…
— …Не отказывайся поднять на плечи своего тела груз чужой ноши. Сильным становится тот, кто поднимает тяжести веса, а не тот, кто от них отказывается…
— …Замечай себя в положении состояния других людей и, соответственно противоположному, замечай других люден и себе…
— …Горячее отведай сам. Если не жжется, предложи другу. Ход этой мысли надо понимать так: сперва проведи пробу испытания на себе…
— …Не давай никаких советов человеку с тупым умом, потому что если он начнет заблуждаться в своих ошибках, то тебя же и обвинит…
Так, за разговорами и советами добрели мы до автобусной станции. Автобус уже стоял, и, видимо, давно стоял, потому что народу в нем было битком. Люди свисали из обеих дверей. Но коше-бий все же как-то втиснулся. И когда автобус поехал и двери все же закрылись (непонятно как), одна пола коше-биева халата осталась снаружи и трепетала на ветру, будто махая мне на прощание. Я глядел вослед уходящему автобусу и чувствовал, что коше-бий за этот день стал мне чуточку ближе и родное.
* * *
Войти во вкус — это хуже, чем пристраститься. Скоро первая радость от публикации стихов в газете «Жас ленинши» улеглась. Зато поднялось неистребимое желание напечатать новые стихи, и теперь уже не в молодежной, а во «взрослой» газете. А тут как раз и время удобное подошло — пора уборки хлопка. Предстоящей уборочной кампании я и посвятил новые стихи, с которыми смело вошел прямо в кабинет заведующего отделом литературы газеты «Совет Каракалпакстан».
В кабинете помимо заведующего находился еще и народный поэт Садык Нурымбстов. При моем появлении он собрался распрощаться, но заведующий упросил его послушать молодого стихотворца, то есть меня. Это конечно же прибавило мне новых сил. И вот со всей силой (и с той, что была раньше, и с той, что прибавилась) я прочитал стихотворение, с которым пришел в редакцию.
Пафос чтения, видимо, подействовал на присутствовавших. Какое-то время они сидели молча, находясь под впечатлением только что услышанных строк. Потом заведующий вежливо спросил:
— Что это? Зарифмованные советы агронома или ритмизированные соцобязательства?
Я терпеливо стал объяснять, в чем главная идея этого произведения, каков был авторский замысел и как надо понимать те или иные образы.
— Вот теперь я понял, — сказал заведующий, — и согласен опубликовать это стихотворение при одном условии. Ты должен обещать…
— Обещаю, — выпалил я, перебив его.
— …должен обещать, что в день выхода номера с твоими стихами, рано утречком обойдешь всех читателей, а их сорок тысяч, и каждому объяснишь, как надо понимать твои стихи. Хорошо?
Легенда, которую рассказал Садык-шаир. Один индийский царь приехал как-то раз полюбоваться знаменитым Тадж-Махалом. Вдруг подходит к нему некий человек. Незнакомец поклонился царю, представился известным художником и попросил разрешения показать ему свою картину.
— Что это? — удивленно вопросил царь, увидев картину.
— Здесь изображен великий повелитель всех духов. Эту картину я писал специально для вас, о могучий и щедрый царь. Тот, у кого есть изображение великого повелителя всех духов, может жить спокойно и не бояться никаких бед и напастей.
— Но я не могу понять, где его лицо, где руки и ноги? — сказал царь.
— О могучий и щедрый, — ответил художник, — никто из смертных и не должен представлять облик великого повелителя всех духов, ибо лик его ужасен. Но духи, взглянув на эту картину, сразу поймут, кто на ней изображен, и будут в высшей степени почтительны к тому, кто владеет этой картиной.
