— Когда чувства выходят на первый план, для этого должны быть основания, точно так же, как в жизни, — говорит Сельма Люнге. Таков ее философский подход к музыке, которая пленяет и утешает меня. Я наконец достиг того уровня техники, который позволяет ей больше об этом не думать. Поэтому теперь мы полностью отдаем свое внимание размышлениям в бетховенской сонате, экспериментируем с темпом, решаем, насколько темп может влиять на выражение чувств, находим решения, которые лучше всего подчеркнут структуру произведения.
— Фрагменты этой сонаты неотделимы друг от друга, — говорит она. — Их последствия важны для всего дальнейшего развития, вплоть до фуги.
А в заключительном произведении, великолепной прелюдии Баха до-диез минор, и фуге на пять голосов из «Хорошо темперированного клавира» она, урок за уроком, заставляет меня понять, что крайне медленный темп лучше всего подходит для этой музыки. Тогда я приближусь к выразительному, мечтательному состоянию, близкому к медитации. Кроме того, тогда мне будет легче выстроить фугу как непрерывное крещендо, каким она и является.
— Думай об этом как о грустной песне, — говорит Сельма.
И как раз эти ее слова словно что-то освобождают во мне. Словно именно горе я, несмотря на свою недолгую жизнь, должен выразить на этом концерте. Я замечаю, как действует на меня эта искусно составленная ею программа. И когда я в последний раз перед отъездом в Вену играю для Сельмы Люнге весь концерт и заканчиваю предусмотренными дополнительными номерами из Уильяма Бёрда, я вижу у нее на глазах слезы, она глубоко растрогана. Даже кошка смотрит на меня со своеобразным уважением.
Я ни словом не обмолвился Сельме о том, что Марианне едет со мной в Вену.
Наступает понедельник, день нашего отъезда, и я вдруг замечаю, что Марианне еще почти не начала собирать вещи. Это тревожит меня.
— Ты знаешь, что возьмешь с собой? — спрашиваю я.
— Конечно, — отвечает она. — Позволь мне самой об этом беспокоиться. Все в порядке. Положись на меня.
Сам я побывал у «Фернера Якобсена» и купил себе новый костюм. Я чувствую себя сильным и способным справиться со всем, что мне предстоит. Марианне производит впечатление спокойной и счастливой, однако теперь она не пьет со мной столько вина, сколько пила раньше. Она говорит:
— Хотя мы с тобой должны пожениться, сейчас самое главное не это, а твой дебют.
— Ты не должна так думать. Нет ничего важнее того, что мы с тобой через несколько дней пообещаем друг другу!
Она молчит, только быстро целует меня в губы.
Рано утром 19 апреля мы стоим каждый со своим чемоданом и готовы отправиться в Вену первый раз в нашей жизни. Я волнуюсь больше, чем Марианне, может быть потому, что она вообще ездила больше, чем я. Она была в Америке, в Азии, в Лондоне и в Париже. Я — только в Килсунде и в клинике под соснами.
Об этом мы и говорим по дороге в аэропорт.
— Ты действительно нигде не был, кроме Эльвефарет, Мелумвейен и Сандбюннвейен и ездил только на трамвае из Рёа до Национального театра?
— Да. — Я сержусь, потому что она заставила меня покраснеть. — Ты же знаешь, у нас на это не было денег.
— Кстати, о деньгах, — говорит она с загадочной улыбкой. — Я знаю, что ты или тот, к кому ты там обращался, забронировал для нас отель «Пост». Я позволила себе изменить этот заказ, за свой счет. Я не могу неограниченно тратить деньги, но все-таки у меня их больше, чем у тебя, и хватит на то, чтобы остановиться на эти пять дней в отеле «Захер». Он находится в центре, в двух шагах от зала Музикферайн. И сможешь пешком ходить в Hochschule für Musik. Кроме того, в этом отеле есть нечто, что очень ценим мы, дамы.
— И что же это?
— Знаменитый на весь мир шоколадный торт.
— Ну, раз так…
— А еще, — торжественно продолжает она, — этот отель стал знаменитым при Анне Захер, невестке его первого владельца. Она прославилась тем, что курила сигары и любила удовольствия. Отель в ту пору превратился в любовное гнездышко и приют для всевозможных сомнительных союзов.
— Ты считаешь наш союз сомнительным?
— Конечно, — говорит она и смеется. — Между нами семнадцать лет разницы. Я только что овдовела. Ты изменил своим ровесницам, которые лезли из кожи вон, чтобы тебя соблазнить. А я изменила своему горю. Оба мы сделали это добровольно и, наверное, не без удовольствия.
— И будьте счастливы, — говорит шофер такси.
Она смеется, и я тоже. Мне нравится, когда Марианне в таком настроении. Когда она спрашивает у шофера, можно ли курить в машине, закидывает ногу на ногу и откидывается на спинку сиденья. Инициатива в ее руках. Я радуюсь, что она, наконец, проявила какую-то активность в отношении этой поездки, что она не только сопровождает меня, как мне одно время казалось, но едет со мной в Вену и согласна выйти за меня замуж, предоставив мне одному решать все вопросы, связанные с нашей поездкой.
В самолете, в воздухе над Европой, мы оба пьем шампанское и вино. Я уверяю ее, что смогу освободить себе сегодняшний день, что я хорошо подготовлен к завтрашней встрече с профессором Сейдльхофером. Впервые за полгода мы разговариваем с той легкостью, которую потеряли после роковой ночи в октябре. Я лечу первый раз. И не хочу показывать, что мне страшно. Что я ненавижу турбулентность, повторяющуюся через равные промежутки времени. На Марианне, похоже, ничего это не действует. Мы целуемся между словами, которые говорим друг другу. В конце концов стюардесса смеется и говорит:
— В жизни не видела такую влюбленную пару.
В Вену мы прилетаем после полудня. Я впервые попал в одну из мировых столиц, еду по широким улицам, смотрю на старые, почтенные здания, которые все больше жмутся друг к другу по мере того, как мы приближаемся к центру. Даже Марианне смотрит на все большими глазами.
— Господи, здесь по-настоящему красиво! — восклицает она. — Власть и грубость всегда скрывали свое истинное лицо за этими прекрасными фасадами.
— Ты приехала сюда, чтобы устроить тут революцию? — спрашиваю я.
— Нет, чтобы выйти замуж за очень привлекательного мужчину, — улыбается она и щиплет меня.
Мы подъезжаем к отелю, и моя самоуверенность падает на несколько делений. Как себя вести с этим человеком в форме, который открывает дверцу машины сначала перед Марианне, потом — передо мной? Меня поражает жара. Здесь уже лето. Марианне видит мое смущение и берет на себя работу, которая уже много недель пугала меня, — вести себя как джентльмен: давать нужные чаевые, произносить по-английски нужные слова. Ведь я отказался сдавать экзамен-артиум и почти не говорю по-английски, хотя Марианне проверяла мои знания и утверждает, что у меня большие способности к языкам. Теперь оказывается, что она все-таки подготовилась к поездке, у нее в бумажнике пачка австрийских шиллингов, и она раздает бумажки направо и налево, машет мне, когда мы входим в холл, и в две минуты регистрирует наше прибытие.
Мне нравится все, что она делает, но не нравится, что с меня снимают ответственность. Мне напоминают о нашей разнице в возрасте. У нее почти вдвое больше опыта, чем у меня. Она к такому привыкла.
Мы стоим в роскошном номере, украшенном картинами, мрамором и красным роялем. Человек в форме приносит из холла наши чемоданы. Шампанское, которое Марианне, очевидно, заказала заранее, стоит на журнальном столике. Два бокала. Вазочка с оливками. Вазочка с орешками.
— Извини меня, мне нужно принять душ, — говорит она.
Я слышу, как за дверью льется вода, и думаю о том, что она стоит там голая. Думаю о ее стройном молодом теле, которое Брур Скууг должен был боготворить. Думаю, что она много ездила с ним по всему миру, останавливалась в роскошных отелях. Нейрохирург и гинеколог. Не слишком много денег. Но достаточно. На рояль «Стейнвей». На Вудсток. На отель «Захер».
Она выходит из ванной веселая и довольная, в белом халате отеля.
— Рекомендую, — говорит она мне.
Я понимаю, что это приказ, и отправляюсь в ванную. И тоже наслаждаюсь теплой водой после всего выпитого нами вина. Мы не совсем трезвые, ни она, ни я. Но и не пьяные. Я счастлив, потому что счастлива она.
Когда я выхожу из ванной, Марианне ждет меня с бокалом шампанского. Она открыла окно, но задернула шторы. С улицы доносится шум трамвая. Это не Осло. Не Эльвефарет.
— Здесь я чувствую себя такой свободной! — говорит она.
— Правда?
— Да, спасибо, что ты взял меня с собой, мальчик мой.
Она отставляет бокал с шампанским, подходит ко мне и целует с таинственным видом. Рот у нее открыт, и она позволяет еще холодному шампанскому перетечь в мой рот.
Какой опыт, думаю я, чувствуя укол ревности. Она делала это раньше.
