В каком-то смысле мне было даже неловко, что я так увлеклась этой личной историей, которая была не о войне, не о социальной справедливости или о чем-то подобном, а просто о людях. Однако я серьезно погрузилась в этот сюжет и была в полном восторге от того, как хорошо идет работа. Дни неожиданно стали наполненными, живыми и обнадеживающими. Невидимая гитлеровская армия все еще бушевала за океаном и в районе Гольфстрима. Отношения с Эрнестом не были спокойными или простыми, но я была счастлива, занята и чувствовала себя сильной.
Вскоре у меня было уже почти двадцать тысяч слов, и они продолжали приходить, вытекая из какой-то точки за пределами рационального мышления, где пряталось воображение, как редкий белый дракон. Я не знала никого, похожего на Лиану, но ее жизнь казалась мне совершенно реальной и к тому же ужасно печальной. Я любила ее и была тронута ее судьбой. Наконец я набралась смелости и поделилась с Эрнестом тем, что написала.
— Получается отлично. Зайчик, — сказал он, прочитав страницы.
— Правда? Значит, Лиана тебе понравилась? — Я почувствовала такое облегчение, что чуть не расплакалась.
— Очень. Ты так хорошо ее описала. Весь мир кажется осязаемым, и он звучит.
— Боже, я рада, что ты так думаешь! Я была очень счастлива, пока писала эту историю, но это ничего не значит. Мы никогда не знаем заранее, что на самом деле получится.
— Это верно, продолжай в том же духе. Ни за что не останавливайся, — настаивал он. — Когда я вернусь перед Рождеством, то надеюсь увидеть следующую часть. В семье теперь ты писатель, Марти. Я буду твоим редактором, а если ты этого не захочешь, то просто буду человеком, который станет тебя подбадривать, несмотря ни на что.
Его тон был легким, но я почувствовала тревогу из-за его слов.
— Скоро ты снова начнешь писать, — ответила я ему. — В нашей семье два писателя, и так будет всегда.
— Конечно, — тихо произнес Эрнест, и в его глазах мелькнула тень.
— Не уезжай больше, — вдруг сказала я, чувствуя, что между нами все стало таким хрупким, как внутри, так и снаружи. — Знаешь, мне ужасно тебя не хватает.
— Ты скучаешь по мне, да? — Эрнест подошел к тому месту, где я сидела.
Он помог мне встать, моя голова доходила ему до подбородка, его руки сжались у основания моего позвоночника — мы подходили друг другу, как ключ и замок. Мне бы хотелось так стоять целую вечность.
— Я скучаю по нас. Давай спрячемся от всего. Помнишь, когда-то это было нашим укрытием, и мы месяцами скрывались от всех?
— Я вернусь, ты не успеешь и глазом моргнуть. — Эрнест опустил подбородок мне на голову, крепко обнял, а затем отпустил.
Глава 62
Когда они проплыли по каналу и увидели островок с белоснежным песком и бухту с зарослями финиковых пальм, со стороны которой можно было причалить к берегу, он понял, что это самое подходящее место, чтобы спрятаться от самого себя.
Мальчики об этом ничего не знали. Он очень старался скрыть свое беспокойство и напряжение, давящее на грудь, как свинцовый груз, и надеялся, что поступает правильно. Потом он нагнулся к правому борту и заглушил мотор, позволив «Пилар» качнуться к песчаной отмели, которая под прозрачными волнами напоминала кожу — как будто раскачивалось бедро спящей женщины.
Он велел мальчикам взять шлюпку и осмотреться на пляже.
— Если встретишь фрицев, ты знаешь, что делать! — крикнул он Гиги, который любил эту игру. Затем спустился вниз, чтобы налить себе выпивку, снова поднялся и огляделся вокруг, пытаясь засечь тени акул-мако.
Он знал, что всё отбрасывает тени: облака затемняют поверхность воды, а в ней скрываются длинные, худые сарганы, скользящие серебристыми линиями против течения, и огромный тунец, проплывающий под его лодкой, будто чудовище. У слов тоже имелись тени, которые можно было почувствовать задолго до того, как сами слова тебя настигали. Была тень и у любви, и у него самого — тоже.
С тех пор как он был мальчишкой, в нем жили эмоции, которые могли проникнуть в душу и оставить его почти бездыханным. Иногда они приходили так быстро, из ниоткуда, что он начинал бояться происходящего внутри себя, ужасного превращения одного чувства, с которым можно было справиться, в другое, более ужасное, с которым справиться невозможно.
Все больше и больше в последнее время он чувствовал, как темное пространство сгущается в нем, угрожая надломить его дыхание. Но он не сдавался и не сдастся, покуда хватит сил. Однажды в мае 1936 года он был один на «Пилар», когда по дороге из Гаваны в Ки-Уэст неожиданно налетел ветер. Бурлящие волны накрыли нос корабля, а пена, которая снова и снова обрушивалась на него, была белой и пугающе холодной.
Стояла ночь, которая, казалось, бросив якорь, растянулась сквозь время. Его компас вылетел из рук и утонул. Он не мог покинуть корму, чтобы проверить запасы топлива или посмотреть, сколько воды натекло в трюм. Он даже не знал, где находится, пока серая лапа рассвета не рассеяла тьму. Но все стало еще хуже, потому что теперь он ясно видел, что противостояло ему и его маленькой лодке.
Рассвет превратился в утро, ветер ревел, а волны наваливались бетонными стенами, о которые можно было разбиться. Наконец, где-то после полудня, он добрался до края шторма и оказался на свободе. На самом деле он был ближе к дому, чем думал, и вскоре уже увидел гавань Ки-Уэста. Он был выжат и истощен, но, с другой стороны, неимоверно горд от осознания того, что преодолел такие трудности и благополучно привел лодку к берегу и себя вместе с ней. Он прошел через это.
Иногда тени сгущаются, когда находят тебя. Одни штормы скрывают в себе другие, еще более темные и страшные. Но даже тогда можно выйти из них и увидеть знакомый берег. А потом поднять взгляд и осознать, что как-то, каким-то неведомым образом ты нашел дорогу назад.
Глава 63
Наступил декабрь, а с ним и первая годовщина нападения на Перл-Харбор. Бомбы порождали новые бомбы. Соединенные Штаты только что совершили налет на Неаполь. ВВС Великобритании бомбили Нидерланды. Японские эсминцы захватили американский крейсер «Нортхэмптон» у Гуадалканала. Происходило много всего ужасного.
На Рождество к нам приехали все мальчики: Гиги из Ки-Уэста, Патрик из своего нового интерната в Коннектикуте и Бамби из Дартмута, куда он перевелся после того, как ушел из Университета Монтаны. Он думал, что дело в самом месте, а не в выбранных предметах, но теперь, похоже, Дартмут тоже его не устраивал.
— Как ты думаешь, папа не будет возражать, если я немного здесь задержусь? — спросил он у меня. — Только до тех пор, пока пыль не уляжется и я не смогу разобраться с тем, что будет дальше.
— Ты можешь остаться на сколько угодно, дорогой, что бы папа ни говорил. Но, пожалуйста, пообещай мне, что вернешься в колледж. Если ты этого не сделаешь, тебя отчислят.
— Я ведь уже объяснял, что не боюсь, если меня призовут. — Бамби задрал голову, его взгляд был спокойным, и я поняла, что он говорит серьезно. — Возможно, так даже лучше. Мне бы не помешало повзрослеть.
— Ерунда. Ты уже совершенство. — А про себя я подумала: «А еще ты жив».
— У меня есть друзья, которые завербовались, и они говорят, что на самом деле это лучше, чем ждать возмездия.
— Мы можем больше не говорить об этом? — Я попыталась скрыть тревогу в голосе, но ничего не получилось. — Почему бы тебе пока не перенести свои вещи в домик для гостей? Мы его переделали, и теперь там стало очень мило, особенно если не пускать туда кошек.
— Я думаю, Принцесса ранена, — сказал Гиги, занося в комнату большую серо-голубую кошку, которую он перекинул через плечо. — Она истекает кровью.
— Похоже, что это была плодовая крыса. — Я потерла у нее под подбородком красное пятно, на которое он указал. — Она лучшая охотница на мышей. Хотя обычно она лучше умывается.
