— Я не могу так работать, — сказала я Эрнесту.
— Может, тебе стоит поехать в город? Остановиться в «Амбосе». Я могу попросить, чтобы тебе забронировали лучший номер.
— Я не хочу жить в гостинице. Это мой дом. Почему мы не можем жить так, как раньше, — в тишине и покое? Только мы вдвоем? Куда делись те времена?
— Если будешь все время оглядываться назад, потопишь себя, — ответил он, воспринимая мои слова как жалобу. — Теперь это наша жизнь. Ты со мной или нет?
В его голосе и взгляде чувствовался вызов. Эрнест гадал, не сбегу ли я снова, но я не сбежала. Я была слишком близка к тому, чтобы закончить книгу о Лиане, и мне ни за что не хотелось прерывать эту работу. Нет, я могла справиться.
Я заперлась в своем кабинете и, засучив рукава, решила сделать последний рывок, чтобы закончить роман. Никаких путешествий, никаких статей, никаких обедов в городе, никаких развлечений. Была только Лиана и ее мир, головокружительный, прекрасный, ужасающий и сводящий с ума, как любовь. Три недели спустя, двадцать седьмого июня, я написала «конец» и с внутренней дрожью смотрела на это слово, наполненная радостью, недоверием, удивлением и благодарностью. Книга была действительно закончена. Я вложила в нее всю душу. Что бы ни случилось дальше, я ничего не приберегла про запас, не подстраховалась и не боялась ни за одно слово.
— Как думаешь, роман правда хороший? — спросила я Одиночку.
Она сидела на одной из книг, которые были разбросаны повсюду, и смотрела на меня своими жуткими зелеными глазами, непохожими ни на что в этом мире. Кажется, кошачьи глаза иногда возвращают нам наши вопросы, и, напряженно моргнув, глаза Одиночки именно это и проделали со мной: «Как думаешь, книга правда хорошая?»
— Боже, надеюсь. Я очень на это надеюсь.
Я сложила страницы в стопку и ненадолго опустила на них голову, произнося молитву благодарности за те дары писателю, которые приходят откуда-то изнутри и извне. А потом прошла через темный дом к бассейну, оставила одежду на краю и, скользнув сквозь прохладную поверхность, нырнула, активно работая ногами. От моего дыхания в воде появлялись пузырьки — это тоже была своего рода молитва.
Глава 65
Я давно боялась, что Бамби призовут в армию, но этого не случилось. Он записался сам, разбив тем самым мое сердце и сердце своей матери. Эрнест уверял, что не боится за Бама, а гордится им, но я не представляла, как это возможно, чтобы его забрали у нас, а вместе с ним его храбрость и его прекрасное сердце.
— Постарайся не волноваться, — сказал мне Эрнест. — В Форт-Райли с ним ничего не случится, и, может быть, к тому времени, как он там окажется, худшее уже минует.
— Дай бог, чтобы ты оказался прав, — ответила я и села писать письмо Баму в его тренировочный центр в Канзасе.
Я писала, что отправляю двух ангелов присматривать за ним, — по одному на каждое его прекрасное плечо. Может, он и не почувствует их, потому что мои ангелы практически невесомы, но они всегда будут с ним и вернут его домой. А когда он снова будет с нами, мы станем гулять под фруктовыми деревьями в «Финке» и болтать обо всем, как раньше, потому что нет ничего лучше, чем поговорить с хорошим другом.
Я отправила письмо, а потом, чтобы отвлечься от волнений, взялась за подготовку дома к сорок четвертому дню рождения Эрнеста. К тому же мне требовалось и себя привести в порядок. Я запустила свои волосы и тело, поэтому снова начала следить за весом, загорела и стала мазаться лосьонами, кремами и мазями.
Как раз в разгар всех этих прихорашиваний позвонил Чарльз Кольбо из «Колльерс». Союзники начали бомбить Рим и надеялись на капитуляцию Италии. Ходили слухи, что скоро мы вторгнемся во Францию.
У меня возникло множество вопросов, я была заинтригована.
— Я думала, что женщин на фронт не пускают, — сказала я Кольбо.
— Да. У тебя не будет официальной военной аккредитации. Но если сначала ты побываешь в Англии, а затем отправишься в Италию и Францию, мы знаем, что ты найдешь отличные истории. Мы можем взять на себя расходы на три месяца.
После того как мы закончили разговор, я еще долго стояла, глядя на телефон, взволнованная верой Кольбо в меня. Эта война была самым страшным бедствием, какое когда-либо видел мир. Никто не знал, как мы переживем эти ужасы. Никто не знал, что делать, — оставалось только крепко прижать к себе тех, кого мы любим, и верить в лучшее. Но было и еще кое-что: я могла бы написать об этом. Аудитория «Колльерс» насчитывала десять миллионов читателей, и, если мне удастся собраться с духом, все они смогут увидеть то же, что и я. Это был уникальный шанс. Как я могла его упустить?
Когда Эрнест наконец вернулся домой, у него была угольно-черная борода и обгоревший нос. Я обняла его и поцеловала дюжину раз, а потом увела в постель. В течение двух дней мы выходили из спальни только для того, чтобы пойти в бассейн, и выходили из бассейна, только чтобы доползти до наших шезлонгов. Мы сидели в халатах, чистые до скрипа, с выгоревшими на солнце волосами и абсолютно трезвые. Наши долговязые и беззаботные кошки растянулись рядом: Бойсе с его практически беззвучным мурлыканьем и Одиночка, лежащая на спине и машущая хвостом.
— Хотела бы я, чтобы все всегда было так просто, — сказала я.
— Сейчас все достаточно просто, правда?
Деревья из-за проникающего сквозь них света выглядели так, словно их тщательно вырезали и осторожно прислонили к небу. Я смотрела на это и думала: была бы я так рада возможности отправиться на войну, если бы меня не ждали Эрнест и «Финка»? И была бы я действительно счастлива здесь, если бы не могла хоть иногда уезжать, чтобы выполнить свою работу? Вопросы повисли в воздухе лишь на мгновение, потому что ответы были очевидны. Я не хотела потерять ничего из того, что имела. Но и не знала, как двигаться вперед, не рискуя всем этим.
— Мне всегда было страшно, что мы можем стать настолько женатыми, что перестанем быть самими собой, — поделилась я.
— Хорошо. — Я расслышала предупреждающие нотки, в его голосе. Он, вероятно, почувствовал мою дилемму, хоть я и не собиралась делиться ею. — А как по-другому?
— Ты имеешь в виду, что вместо того, чтобы быть вежливыми и ужасно защищенными?
— Да.
— Я бы хотела, чтобы мы могли оставаться такими же неистовыми и свободными, какие мы есть на самом деле. И иметь возможность быть откровенными друг с другом. Вот по чему я скучаю, когда тебя нет. Ты мой самый любимый собеседник.
— Это мило.
— Да. Это и правда мило, Зайчик, но у меня есть и другие стороны характера. И я не всегда уверена, что они уживаются во мне, если это вообще возможно. Я хочу быть увлеченной, хочу узнавать новое и путешествовать по миру. Я лучше буду мрачно и опасно счастлива, буду жить на острие ножа, чем потеряюсь и забуду свою сущность.
Он наблюдал за мной, пока я говорила.
— Вот почему ты никогда не соглашалась на ребенка. — Это был не вопрос, а утверждение, пронизанное скорее печалью, чем укором или злобой.
— Я люблю детей. Я ужасно люблю твоих сыновей. Не знаю. Возможно, нам следовало сделать это давным-давно, как только мы поженились или даже раньше. Просто сейчас кажется, что удачный момент упущен.
— Понимаю. Я тоже это чувствую. Только, когда я думаю об этом, мне все кажется ужасно несправедливым. Мужчины могут мечтать о ребенке, но ничего не могут с этим поделать. Последнее слово всегда за женщиной. И если это «нет», то нет — это то, с чем нам приходится жить.
В его словах было спокойствие и рассудительность, от которых мне стало тошно.
— Прости, — ответила я, потому что не знала, что еще сказать. А затем добавила единственную правду, которую знала наверняка: — Я тебя люблю.
На день рождения Эрнеста мы купили у соседа-фермера свинью и зажарили ее, устроив пир для всех наших друзей, с количеством спиртного, в несколько раз превышающим количество людей. Дом и сад были прекрасны, как никогда. Все шло гладко. Еда была великолепна. Эрнест произнес несколько тостов. Грегорио, его главный напарник, прочитал отрывок из стихотворения, который всех очаровал. Игроки в пелоту красиво пели и играли. Все сначала слегка напились, затем очень напились, а потом напились неимоверно.
