– Элеонора, дела обстоят так… – начинаю я. За несколько минут в деталях пересказываю ей всё случившееся; вижу, как по лицу Саматовой вначале пробегает тень, потом вид ее становится совсем унылым.
– А насчет Гугенхаймера вы правильно сказали – он действительно ничего не знал, я заметил это по его реакции.
– Конечно. Я ведь с ним не виделась уже две недели… – опускает голову Саматова.
– Ну, вот, Элеонора. Я вас в курс дела ввел. Думаю, вы понимаете, что сейчас, так сказать, приобрести этот экзамен уже невозможно. Вам надо готовиться так же, как и другим.
– Как жалко, Игорь Владиславович! – она поднимает на меня глаза, вспыхивающие каким-то странным огнем, который мне кажется скорее добрым, чем наоборот, но я в этом не уверен. – У меня сейчас всё с собой вот здесь… – она постукивает по левому карману куртки на уровне груди, чем вынуждает меня невольно сглотнуть слюну. – Так неохота отдавать!… Может быть, уж как-нибудь, а?…
– Нет, Элеонора. Нет, – тихо, но твердо говорю я. – Мне тоже очень жаль.
– Хм-м!.. – грустно улыбается она. – Поняла. Сегодня скажу об этом нашим, завтра встречусь с ними в универе.
– Вот и славненько. Ну, чё ж – пора прощаться на сегодня. Только дайте мне на всякий случай ваш электронный адрес: сброшу вам дополнительные вопросы, которые я задам в том случае, если ваш ответ будет выглядеть совсем уж неважно.
– А! Хорошо! Он у меня длинный, но простой: сначала мое имя, дальше подчеркивание вместо пробела, буква «эс», собачка, мэйл-ру.
– Угу, я запомнил. Нет, все-таки надо записать… – достаю из сумки блокнот с видом Эйфелевой башни – подарок Галы, – и схематично чиркаю в него услышанное «мыло». – Отлично тогда. Ладно – еще раз всего хорошего вам, удачной зубрёжки.
– Спасибо, Игорь Владиславович! До свидания.
Мы улыбаемся и киваем друг другу на прощание. Саматова уходит по коридору мимо владений наших «киберпанков»; я возвращаюсь тем же путем, что и пришел, обратно на кафедру, чтобы забрать куртку. Мысленно отмечаю, что впереди еще почти целый день, а я почему-то уже чувствую себя полностью измотанным.
* * *
Прихожу домой; медленно сняв одежду, лезу под душ и долго стою под ним, закрыв глаза, но не чувствую никаких приятных ощущений. Надо еще принять ванну. Выбираюсь на кафельный пол, открываю оба крана на полную мощность и ухожу, едва обтеревшись полотенцем, на кухню, выпить чашку «Ахмада». Потом решаю, что для такого случая одного чая будет маловато, и лезу в шкаф, где стоит всё еще закупоренная, хотя и привезенная год назад, бутылка «Ренн-ле-Шато». Вино называется так же, как и место, прославленное Дэном Брауном в «Коде да Винчи», а на этикетке – изображение головы дьявола, стоящего при входе в анти-церковь. Интересно, это вино на вкус тоже «дьявольское», то есть поганое, или все-таки ничего? Продают его за десять евро – цена доверия не внушает, но, в конце концов, это напиток с Юга Франции, и хорошее вино там вовсе не обязано быть дорогим.
Наливая себе в бокал жидкость, похожую на разведенную водой запекшуюся кровь, внезапно начинаю думать о том, что в моем позыве есть некая злая ирония. Основавший «храм божий» с дьяволом внутри священник, согласно легенде, разбогател на золоте тамплиеров. Я тоже сначала разбогател (по меркам идеально честного бюджетника, конечно) на монетах студенческой паствы, а сейчас имею все шансы потерять всё. Для чего тогда я сейчас пью вино, а не коньяк, чтобы просто отрубиться под влиянием сорока спиртоградусов? Отмечать мифическую победу, которой нет? И для чего я сейчас открыл именно эту бутылку, а не какую-то другую? Вероятно, для того, прихожу я к выводу, чтобы мысленно приобщиться к успеху этого – как его там звали? – аббата Соньера. Чтобы «золото» студентов служило мне и дальше. Как ни крути, но ситуация мне начинает сильно напоминать какой-то херовый ритуал из области черной магии, и от осознания этого мне становится довольно противно. Делаю несколько глотков: ну, точно – ад! Осетинская подделка под Грузию… Сплевываю в раковину, и убираю бутыль в холодильник: лучше все-таки чай. Хотя запасы того, в чем обнаруживается Истина, еще далеко не исчерпаны.
Беру коробку с изображением знаменитого Тауэрского моста, секунду-другую верчу в руках и мысленно усмехаюсь сочетанию азиатского названия с классическим видом Лондона. Впрочем, ловлю себя на мысли, чему тут удивляться, если теперь арабы у них заседают в палате лордов? За деньги в наше время стало возможно действительно всё: даже купить место в кругу гордящейся своими незыблемыми традициями английской аристократии…
…После ванны иду в комнату и беру с полки давно купленную, но все еще не до конца прочитанную книгу по истории письменности. Абстракции успокаивают, а витиеватые закорючки санскрита, римского курсива на табличке из Помпей или шрифтовой графики тринадцатого века из Голландского псалтыря успокаивают вдвойне. По крайней мере, меня. Я читаю ее до глубокой ночи. Читаю с упоением – довольно дурацким, если принять во внимание контекст ситуации в целом. И последние видения, возникающие у меня в голове перед тем, как окончательно довершает свою работу бог сна, – это совпадающие почти на сто процентов знаки, которых разделяют десятки тысяч километров морского пространства и несколько тысяч лет разницы в отводимом историками времени. Графика из долины реки в Индии и письмена с острова Пасхи.
ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ: 1 ИЮЛЯ 2009 ГОДА, СРЕДА
Семь вечера. Пропускаю любимые новости по НТВ, потому что Ира Донскова сообщила по эсэмэс, что она только час назад приехала из своего города: «не могла раньше», но «очень хотела бы поговорить насчёт дополнительных вопросов и вообще» именно сегодня. Мы встречаемся на остановке «Детдом», у входа в близлежащую аптеку. Самым удобным местом для встреч раньше был павильон «Евросети», но после того, как Чичваркин смылся в Лондон, павильон закрыли и перепродали одной из тех контор, которые делают снаружи огромную вывеску со значком Интернета, а изнутри всё подчистую заставляют игровыми автоматами. Здесь, правда, обошлось по-честному: новые хозяева не стали водружать над входом букву «е» с кольцом, как орбита спутника, а изобразили на стене три больших семерки. У Ирины озабоченное лицо, и её первый вопрос после «Здравствуйте, Игорь Владиславович!», естественно, «Ну, чё там случилось?».
– Я вам расскажу все по порядку, Ирина, хорошо? В конце мая мой дорогой шеф сказал мне: «Так, на тебя каждый день жалуются. Ты работаешь на моей территории – значит, ты мне должен. Если по совести – ты мне должен пятьдесят процентов. Я говорю – ладно, но сколько тогда ставить? Он отвечает: ставить надо много. Я ему: а вы знаете, что у нас так не принято? У одной дамы с кафедры экономики пятерка шестьсот. А он мне тогда: ты объясни им – ну, в смысле вам, студентам, – что ты задействуешь административный ресурс, а это, соответственно, стоит. Что из этого вышло – вы знаете. Да, еще: мы решили, что они вдвоем ко мне с Трофимовым придут на экзамен. В ведомостях же вторая подпись нужна – вот Трофимов и должен был своими автографами завизировать мои. Ваша Нателла это знает: я говорил старостам, что на экзамене у вас будут два человека, «свои в доску». Когда пошел весь этот шухер, они пришли как ревизоры, но самом деле они должны были прийти изначально…
– …А вы в курсе, как Бочков на наших орал в первый день? – перебивает меня Донскова. – Прямо в открытую: «Что?!! Расценки не устраивают?!!»
– Серьёзно?
– Да. Потом, когда принимать начал, девчонок обзывал. Одной вообще сказал: «Пошла отсюда, корова!»
– Понятно… Сочувствую вашей коллеге. Самое плохое то, что он так обзывал тех, кто этого меньше всего заслуживал, а сам оценки ставил практически по списку профкома.
– Да ну?!
– Представьте себе. Через три месяца выборы ректора. Он хотел создать себе репутацию борца с известными взяточниками. Если бы не выборы, он бы всем вашим светилам трояков наставил, а так у него появился соблазн меня кинуть. Ну, ладно. В общем, после всего этого на прошлой неделе мне Бочков говорит: «Так, ситуация зашла слишком далеко – пиши заявление об уходе по собственному желанию». Я отвечаю: «С какой стати? Давайте тогда все втроем заявление напишем – вы, я и Трофимов. Он начал на меня давить: «Ты не понимаешь – тебя все равно уйдут!», и все такое. Я взял, пошел на самый верх и все рассказал, как оно было на самом деле. Ну, наверху, ясный пень, впали в состояние шока. Дали Бочкову по шапке за это. Вчера он приходит и смотрит на меня, как бык. Естественно, после такого ни о каком проставлении оценок вашим группам за ЭТО не может уже идти и речи…
– Как? – неподдельно удивляется Донскова. – А я сегодня разговаривала с одной девчонкой из группы Элеоноры. Она мне сказала, что их группа купила экзамен…
…Я чувствую помутнение перед глазами. Становится трудно дышать, и если бы сейчас рядом со мной не было восемнадатилетней девчонки, я бы наверняка срочно куда-нибудь присел или прислонился к стеклянной стене аптечной пристройки. Но Донскова рядом, и, значит, я должен вести себя как несгибаемый подпольщик. Беру себя в руки и мрачным тоном начинаю не столько расспрашивать свою помощницу-клиентку, сколько рассуждать вслух:
