Все, за исключением жениха и невесты, выпивали, закусывали, наперебой говорили и смеялись.
Роман и Татьяна сидели во главе стола, замерев в блаженном оцепенении. Роман держал Татьяну за руку, глаза их постоянно встречались и подолгу не отрывались друг от друга. И если раньше Татьяна не выдерживала этого противостояния очей и опускала свои глаза, то теперь – наоборот, первым отводил взгляд Роман, сжимая её руку до боли и бледнея от переполняющей его любви.
Вдруг среди общего оживления Антон Петрович приподнялся со своего места, поправил пенсне и молча поднял свои громадные ладони, прося тишины. Когда она наступила, он опустил руки, помолчал и заговорил:
– О милая! Любовь моя, мой ангел!
Стоит, не понимая, кто она.
Губами шевелит, а слов не слышно.
Но в мире существует взглядов речь!
О, как я нем! С ней говорят светила!
Ярчайшие созвездия, спеша
Куда-то с неба отлучиться, просят
Её глаза немного посверкать.
О, если бы глаза её могли бы
Переместиться на небесный свод!
От их сиянья птицы бы запели,
Принявши их за солнечный восход.
Стоит она, прижав ладонь к щеке.
О чём же ты задумалась украдкой?
О, быть бы на руке твоей перчаткой!
О, быть бы мне перчаткой на руке!
– Браво! – воскликнул Красновский и зааплодировал вместе с Куницыным и Лидией Константиновной.
Антон Петрович же подошёл к Татьяне и, опустившись на колено, поцеловал ей руку.
– Всё это для тебя, светлый ангел наш, – произнёс он, держа Татьянину руку, – но и с резюме. Сейчас я кое-кого поймаю на забывчивости.
Он приподнялся с колена и подошёл к тётушке, радостно продолжавшей аплодировать.
– Несравненная Лидия Константиновна, тебе этот монолог ничего не напомнил? – спросил он, наклоняясь к ней.
Она удивлённо и радостно посмотрела на него:
– Этот? Мне? Антошенька… я, право…
– Ну, ну! – хитро усмехнулся Антон Петрович, подмигивая молодым.
– Постой, постой! – воскликнула вдруг тётушка. – Антоша. Это же. Ах!
Она обняла его большую, склонённую к ней голову и замерла, прижавшись к нему.
– Секреты, семейные секреты! – засмеялся Красновский, проворно наполняя рюмки.
– Это любовь, – уверенно сказал Куницын.
Лидия Константиновна повернулась к ним. В её глазах стояли слёзы.
– Это он читал мне… читал ночью под нашим балконом, бросив в окошко камушком… мне было тогда восемнадцать. И он был… – она посмотрела на Антона Петровича, – …он был в костюме Ромео.
– Ромео?! – тряхнул головой Красновский. – Какой романтизм! Ночью посреди прозаичного города в костюме Ромео! Невероятно!
– Вы помните, как это было? – спросил Куницын, приподнимаясь с места.
– Прекрасно помню, – тихо ответил Воспенников. – Ночь. Ни души. Её балкон и она в белом пеньюаре. И я читаю. И я люблю. Люблю её.
Голос его дрожал, за стёклами пенсне блестели наполнившиеся слезами глаза. Куницын молча подошёл к нему, обнял и поцеловал.
Тётушка тоже встала и прижалась к своему супругу, повторяя:
– Антошенька… милый мой Антошенька…
– И я читал, я читал сейчас это и молодым, и нам, старикам, хоть, наверно, молодым это смешным покажется. Так, Рома? Если так, то я не сержусь, право, не сержусь…
Роман встал с бокалом в руке и сказал:
– Милый дядюшка. Искреннее чувство смешным может показаться только глупцам и пошлякам. Я люблю вас. Я люблю вас всех, присутствующих здесь и радующихся нашему счастью. Радующихся искренно и непосредственно. Я предлагаю выпить за непосредственность, то есть за эту черту ваших характеров… нет! Это слишком длинно! За вашу любовь, дорогие мои люди!
Роман протянул вперёд свой бокал, и через мгновение с ним чокнулись бы все присутствующие, но за тёмными окнами послышался шум подъехавшей коляски.
– Это Надюша! – воскликнул Красновский. – Умоляю вас, друзья, подождите, не пейте без неё, она нам этого никогда не простит!
– Подождём, подождём, конечно! – Антон Петрович поставил свою рюмку на стол.
– Для Надежды Георгиевны я повторю свой тост ещё раз!
– Быстро Гаврила управился! Ай да конюх!
– Встретим, встретим вновь прибывших, друзья!
Шумно отодвигая стулья, все стали выбираться из-за стола.
Дверь в гостиную распахнулась, и первой вошла Надежда Георгиевна Красновская. В руках у неё был букет алых роз, на лице удивление смешалось с живым любопытством.
– Надюшенька! Наконец-то! – замахал руками Пётр Игнатьевич, подходя к супруге и целуя ей руку, но она, проворно обойдя его, направилась к Роману, никого не замечая, и, подойдя, тут же спросила в свойственной ей спокойной, с оттенком надменности манере:
– Роман Алексеевич, вы женитесь?
Роман, держащий Татьяну за руку, с улыбкой поклонился Надежде Георгиевне и ответил:
– Да. Я женюсь.
– И Татьяна Александровна – ваша невеста?
– Да. Татьяна Александровна – моя невеста.
– Как дивно! А я полагала, что этот конюх всё напутал. Дивно!
В замешательстве она смотрела на радостные лица молодых, затем заговорила, стараясь придать голосу былую уверенность:
– Ну что же, тогда…
– Тогда, Наденька, тебе остаётся только поздравить жениха и невесту! – перебил её Пётр Игнатьевич, и все засмеялись.
Позади Красновской стояли Рукавитинов и Клюгин.
Николай Иванович от души смеялся, фельдшер же, как-то ухмыляясь, смотрел по сторонам.
– Ну что ж… – начала Надежда Георгиевна, вызвав новый приступ веселья.
Оглянувшись на смеющихся, она улыбнулась сама и, передав невесте розы, с достоинством поцеловала её, затем – Романа.
После Надежды Георгиевны к молодым подошёл Рукавитинов.
– Поздравляю вас, Татьяна Александровна, – сказал он и, склонив голову со стариковской трогательностью и осторожностью, поцеловал руку невесты. – От всей души желаю счастья.
– Поздравляю вас, Роман Алексеевич, – легко сжал он после этого руку Романа и, глядя мягкими, слегка грустными глазами, продолжил: – От всей души желаю счастья.
И, благожелательно склонив седую голову, отошёл в сторону, уступил место Клюгину.
– С помолвкою вас, – пробормотал Клюгин, пожимая руки молодым своей безвольною рукою и морщась так, словно у него заломило зубы.
– И нас, и нас всех с помолвкою! – возбуждённо заговорил Куницын. – И мы теперь все с вами помолвлены! Мы все нынче одним живы, одной радостью, одною молвою! Так давайте же праздновать, давайте радоваться!
– Ещё как порадуемся! – тряхнул головой Антон Петрович. – Дайте мне только пространства для речей!
– К столу, к столу, друзья!
– Непременно!
– Ромушка, Татьяна Александровна, можно к вам поближе? Господи, какие вы красивые!
– Пётр Игнатьевич, прошу покорнейше наполнить кубки!
– Спешу, спешу исполнить…
– Поля! Гаша! Почему так мало вина? Вина, вина сюда!
Появились Поля и Гаша с вином, Красновский, заполнивши рюмки и бокалы, поднялся и заговорил:
– Друзья мои! Как старый, наживший плешь профессор истории, я, вероятно, мало что смыслю в любви. Эта единственная область человеческих взаимоотношений, которая всегда притягивала меня, но и слегка пугала. В молодости, когда моя кровь ещё была кровью, а не томатным соком, коим она является теперь, я влюбился в Наденьку, ещё не понимая и не осознавая всей природы происходящего феномена. Я любил, но я не понимал, что люблю. Я понял это позднее и испытал приблизительно то же, что испытывал Колумб, плывший в Индию и наткнувшийся на новый материк, названный впоследствии Америкой. Ему было и страшно, и чудесно. Так же было и мне – и страшно, и чудесно. “Есть опьянение в бою и бездны адской на краю”. Да! Я ходил по краю адской бездны, пусть это звучит высокопарно, но это так! Любовь – адская бездна, но как она притягательна, друзья мои! Как пьянит и мутит разум жар, выходящий из неё! Как красива огнедышащая лава, клокочущая в её недрах! Мы называем эту лаву страстью, и как символично, что этимологический корень сего наименования – страх! Но! Но, друзья мои, это страх для людей робкого десятка, вроде меня, не для всех. Дабы покончить с моим недолгим хождением по краю бездны, скажу по совести: встретив Наденьку, я влюбился, влюбившись – испугался, а испугавшись – женился!
