Дружный смех наполнил гостиную.
– Вот и лекарство от любви. Ха, ха, ха! – громко хохотал Антон Петрович.
Лидия Константиновна восторженно хлопала в ладоши, повторяя:
– Excellent!
Пётр Игнатьевич подождал немного и, приподняв двумя пухлыми пальцами рюмку, продолжил:
– И этот тост я провозглашаю за тех немногих смельчаков, которые не боятся бездны и готовы не только ходить по её краю, но и сорваться! Но и – прыгнуть! Но и, наконец, броситься в лаву, ни о чём не жалея! Я не хочу никого обижать, друзья мои, но, на мой взгляд, среди присутствующих здесь мужчин такой человек один. Это Роман Алексеевич Воспенников. Я пью за вас, Роман Алексеевич, и за подобных вам!
– Браво! Прекрасный тост! – тряхнул головой Антон Петрович и потянулся рюмкой к Красновскому.
Роман встал и, подняв бокал, сказал:
– Спасибо, Пётр Игнатьевич. Я действительно люблю. Но только не бездну и не хождение по краю. Я люблю Татьяну Александровну. Люблю и ничего не боюсь…
Он помолчал, опустив глаза, и, улыбнувшись, добавил:
– Я вас всех люблю.
Все зашумели и потянулись к нему чокаться.
– Ну Рома, ну злодей! – забормотал Красновский, выбираясь из-за стола и направляясь к Роману, но Роман вдруг поднял руку, прося тишины. Все смолкли, слушая.
– Татьяна Александровна открыла мне новый мир, – заговорил Роман после небольшой паузы. – Этот мир, чудесный, неповторимый, именуемый любовью. Каждый открывает его только однажды. Мне он открылся недавно. Теперь я совсем другой, я не такой, как прежде. Я живу в этом мире, и живу не один. Со мной человек, открывший мне всё это чудо…
Он замолчал и, повернувшись к Татьяне, посмотрел ей в глаза.
Она ответила взглядом преданности и любви.
Среди тишины Рукавитинов встал и произнёс своим мягким негромким голосом:
– За здоровье Татьяны Александровны.
Все выпили.
Красновский же, стоящий с рюмкой в руке, подошёл к Татьяне, склонившись, поцеловал ей руку и, подождав немного, сказал:
– Je vous souhaite tout le bonheur de I’amour.
И, торжественно выпрямившись, выпил. На некоторое время за столом умолкли разговоры, и настал черёд пряных яств лесного дома. Гости и хозяин с аппетитом принялись за еду.
И только для Романа и Татьяны ничего не существовало, кроме них самих. Глядя в глаза друг друга, они замерли.
– Милая, – еле слышно произнёс Роман, накрывая своей рукой Татьянины пальцы.
Он хотел что-то сказать, но, поняв, что слова уже не так нужны им, улыбнулся.
– Скажи, скажи мне, – прошептала Татьяна, – тогда, возле сада, ты знал, что всё так случится? Знал?
– Знал, – прошептал Роман.
– А вчера? Вчера – тоже знал?
– Знал.
– И… когда лежал у нас раненый?
– Тоже знал. Я всегда знал. С самого детства. Я ждал тебя, когда тебя ещё не было.
Она посмотрела ему в глаза так, словно увидела впервые. Её пальцы сжали его руку, и он впервые ощутил их молодую силу.
– Я люблю тебя, – произнесли его губы,
– Я жива тобой, – быстро ответили её губы.
Её пальцы снова сжали его руку.
Не отрываясь Роман смотрел на неё. За столом же было шумно и радостно.
Антон Петрович встал и, знакомым жестом откинув седую прядь со лба, заговорил:
– Любезные мои соотечественники! То, что произошло сегодня, – для всех полнейшая неожиданность, поэтому мои слова могут показаться вам легкомысленными, а моё утверждение – фантастическим и бестактным. Тем не менее, без страха быть причисленным к числу фанфаронистых пустоплетов, я хочу заявить, что для меня сия помолвка вовсе не неожиданна и тем более – не случайна. Не случайна! Романа я знаю с его появления на свет Божий, Татьяну Александровну – всего-навсего год. Казалось бы, какие две абсолютно разные цифры – тридцать и один. Кого из них, рассудите сами, я должен знать лучше? Но вы ошибётесь, друзья мои! Мне достаточно было тех нескольких первых встреч с Танечкой, чтобы не только понять всю неповторимость её чистой души, но и полюбить её, полюбить как родного мне человека. Я полюбил её как свою дочь, как чудный, чистый цветок! И я часто, очень часто думал вот о чём, друзья! Наша беспокойная, суетливая жизнь куёт из нас лицемеров, заставляя подчас думать одно, говорить другое, а делать – третье. Бог не дал нам с Лидочкой детей, но дал мне Романа, сына моего покойного шурина Алексея Воспенникова. Роман давно уже стал моим ребёнком, нашим ребёнком, и я был чрезвычайно рад этому. И вдруг ему пришлось потесниться: в мою стариковскую душу вошла Татьяна Александровна! И вошла так легко, так сердечно, как некогда вошёл сам Роман! Я любовался Татьяной Александровной, я радовался её добродетелям, я благодарил Бога, что в нашем медвежьем углу расцвёл этот цветок, но! Но я и молчал, как подобает столичному лицемеру. Я молчал, не в силах побороть своё лицемерие и рассказать всем об ещё одном ребёнке, подаренном мне провидением. Внутри себя я рассуждал по-стариковски, полагая, что моё признание может вызвать недоумение, а кое-кого и попросту шокировать. И я молчал, как Симеон, никому не в силах открыть своей тайны. Но, уважаемые мои единомышленники, глубины нашего сознания таят в себе поразительное, чтобы преподнести нам невероятное. Два ребёнка, живущие в моём сердце, чрезвычайно близкие и похожие друг на друга чертами своих чистых и добродетельных душ, постепенно убедили меня в необходимости их единения. Это произошло постепенно, но с такой силой, с таким взаимопритяжением, что вскоре вместо двух отдельных личностей я обрёл в своём сердце сиамских близнецов!
Все засмеялись.
– Да! Я не преувеличиваю! Иначе как невестой и женихом про себя я их не считал, и мне было весьма странно, что в реальной, так сказать, атмосфере они даже незнакомы друг с другом. Время шло, они всё ещё не встречались. Но как я насторожился, как затрепетал, когда наконец это знакомство произошло! Долгое служение Мельпомене позволяло мне искусно скрывать свои чувства, никто из вас ничего не замечал, а я в душе ликовал и ждал, ждал чуда! И оно случилось! Но если для вас, в том числе и для молодых, это было неожиданное чудо, то для меня, старого лицедея, то чудо было… Эх, дорогие мои! Вероятно, вам трудно понять меня, но поверьте, когда то, о чём ты мечтал, случается наяву – это так украшает нашу жизнь! Мы все погрязли в серой обыденности, в пошлых пересудах, чёрт нас побери! И как прекрасно, что существует чудо, способное разбить и разрушить всю эту проклятую обыденность. И вот оно случилось! Сегодня, здесь, в сказочной лесной избушке они – жених и невеста! Пророчество сбылось! Симеон Крутояровский может говорить! И я говорю: да здравствует чудо! Да здравствуют вот эти сиамские близнецы! И дай Бог им счастья!
– Браво, Антон! – выкрикнул Красновский, приподнимаясь с рюмкой в руке.
– Прелестно, чудно! – захлопала в ладоши тётушка.
Роман встал и трижды поцеловался с дядей.
– Антон Петрович явно тревожит прах Демосфена! – говорил Рукавитинов, аккуратно вставая с бокалом красного вина в руке.
– М-да. И камни во рту не понадобились, – усмехнулся Клюгин, цепляя вилкой кусок ветчины и перенося его к себе в тарелку.
– Милое, нежное дитя моё, – повторял Антон Петрович, целуя руки Татьяны, – благословляю тебя на счастье. Трижды благословляю! Трижды радуюсь твоей радости, трижды одобряю твой выбор!
Татьяна, склонив голову, поцеловала его в щёку. Дядя обнял её и расцеловал в обе щеки. Все выпили.
– Стол! Стол фантастический! – качал головой Антон Петрович, решительно кромсая ножом кусок копчёной индейки.
– Всё, всё прелестно! – улыбалась тётушка. – Адам Ильич просто кудесник! Рома, ты почему ничего не пробуешь? Смотри, какая брусника! А рыжики! Пробуйте немедленно! Татьяна Александровна, а вы?
Роман и Татьяна благодарили и улыбались.
– Андрей Викторович, как, позвольте спросить, здоровье жениха? – повернулся Рукавитинов к Клюгину.
– У жениха со здоровьем всегда всё в порядке, – жуя и прихлёбывая вино, ответил тот.
