Прибывшие из солнечных краев рабочие налаживаются чинить асфальт, а через дорогу, на засугробленном бульваре, русские женщины, одетые в телогрейки и оранжевые жилеты, колют намерзший на камнях лед, сгребают лопатами груды посеревшего, ноздреватого снега, ворочают окаменевшие пласты. Одна из них совсем молода, волосы растрепались из-под косынки, она не убирает пряди, напротив, локтем откидывает косынку назад, раскраснелась, вспотела. Другая старше, в вязаных толстых рейтузах с незамысловатым зубчатым орнаментом. Каждое движение делает надсаживаясь. И новая гора заледенелого снега переворачивается и летит на обочину дороги.
Вхожу в келейку для собраний, здесь уже все мои коллеги. Лишь нынче, кстати, заметила мелкую надпись на двери: «Только для сотрудников. Остальным по специальному благословению отца Нафанаила». И еще: «Здесь не справочная, не кофейня и не место для разговоров».
Комнатка небольшая, но и не очень маленькая. Основную часть ее, кажется, занимает книжный шкаф: Симфония на Ветхий и Новый Завет, Библия, Четьи-Минеи, Синаксарь, Псалтирь и молитвословы, письма святых отцов, творения св. Игнатия Брянчанинова, труды Феофана Затворника, «Точное изложение Православной веры» Иоанна Дамаскина, «Жизнь по добротолюбию» и другие книги. По правую сторону в углу под потолком — икона Спаса Вседержителя, по левую — Владимирской Божией Матери.
— Совершая добрые дела, мы должны не гордиться, а бояться. Ведь Господь строже нас спросит на том свете.
— Верно, но тебя послушать — так лучше, может быть, и вовсе не делать добрых дел?
— Тех дел, что ты в гордыне своей считаешь добрыми, может, и не стоит совершать. Но вообще добрых дел нельзя не делать, ведь это потребность души. Просто приятно сказать правду или помочь кому. От этого — чувство полноты. Но оно рассыпается, если начать опрокидывать дело — рассказывать о нем или гордиться им. Так ты не делаешь доброе дело, а только причиняешь ущерб своей душе.
Отец Иоанн, веб-мастер, явно имеет все наклонности к проповеднической работе. На подоконнике разлапистая фиалка в импровизированном горшке — разрезанной пластиковой бутыли. На столе — сухой букет: спелые пшеничные колосья. Беру один осторожно, вышелушиваю зернышко. Алексей берет с дивана фотоаппарат «Никон», щелкает меня пару раз.
— Ты б хоть предупредил, я бы, может, причесалась.
— Ничего. Ты уже причесалась.
Здесь не очень-то прибрано на столе, как и в прошлый раз и, видимо, все время. Мы обсуждаем, что ставить сегодня на сайт.
— Бывает, — говорит Надежда, — имя более величественное, чем его носитель. И оно как-то так наобум, наизнанку выковеркивается. До своего имени надо еще дорасти.
Я иду в нашу келью, Надежда допивает кофе и скоро присоединяется. Третье место пустует.
— Ездили ребята в больницу к Косте, — начинает она. — Причастили его, всё. Лежит в общей палате. Человек восемь, не все ходячие, некоторые курят прямо там. Два дня лежит, даже гипс еще не наложили. Так попал — под выходные, видимо. Надо бы в отдельную палату его переместить. Заплатим, так, может, и положат. А то Алексей говорит, столько мата я в последний раз в армии только слышал. Зачем ему это? Посмиряться — оно, конечно, полезно, но хватит уже смиряться — ему достаточно, он уже, наверное, все понял. Хватит. Надо теребить ребят, надо деньги собрать. Кто знает, зачем ему все это. Может, он колебался, принять ли монашество, а теперь посмотрит, какая она есть, жизнь мирская, в той палате, и примет. А то здесь работаешь и уже забываешь, как оно там вообще-то снаружи, — здесь благодать такая, благость.
Она выпалила все — видно, намолчалась, и поделилась теперь, и снова нырнула в свои новости, пошла просеивать сайты, перебирать порталы, замолчала.
Вошел Алексей:
— Прочитал я статью Антона. А он сам вообще-то воцерковленный?
— А что, не поставишь статью, если — нет?
— Да я так спросил, — немного смутился Алексей. — Так, подумал, интересно. Видно, что он многое знает-то.
— Ну, он мне раз сказал, что у него дед был священник.
— Ага, и поэтому в храм ему ходить не обязательно. У него проездной вроде? На все виды транспорта. Единый…
И словно специально, в продолжение беседы, материал для правки: один монах беседует с другим, французом, бывшим униатом, который не то чтобы «принял» — стал исповедовать православие.
«— Но вы же попали в самую, можно сказать, дыру. Из Франции — невесть куда, в хиреющую деревеньку на пятнадцать дворов.
— Ну, это полезно для монаха.
— Непролазная грязь, насекомые.
— Это все полезно для монаха. Учит смирению. Да и понравились мне здесь люди — чистые, открытые душой. Представьте, вот Господь приглашает всех на гору Фавор, чтобы увидеть преображение. И в кассе раздают бесплатные билеты. На автобус. А есть особый билет, но его нельзя купить — за него просто надо платить. И идти при этом пешком на высокую гору, и каждые сто метров еще и еще платить, чтобы иметь возможность идти дальше».
Купила магазинного печенья. Рулетики — практически вечные. Срок хранения — май. Все равно как «навсегда». Не дотянут по-любому. Пьем с Надеждой чай. Она говорит:
— Иной раз смотрю на какого-нибудь бомжа и думаю, насколько человек сильнее меня — ведь я бы ни за что не вынесла такой жизни. А ему дано это испытание. Значит, он может перенести. Он ведь в любой момент может покаяться. Господь не дает больше, чем человек может вынести, но — по силам ему, по самому краю, всклень.
Катька Хохлома позвонила. Некогда вечная моя подружка. Выпавшая из поля зрения года четыре назад. Неужели всего четыре? То есть неужели уже целых четыре года прошло?
— Знаешь новость? Про Вальку. Слушай! Она живет теперь с другим.
— Да сама-то ты как?
— Я? Устроилась вот на работу. Редактором одного глянцевого журнала. Журнал о красивой жизни, предметах роскоши, редких видах спорта, экзотическом отдыхе и все такое. А ты что, где?
— Да — редактором. На сайте.
— На каком?
— Ну, на православном.
— Ой, да что ты! Как интересно. И как они?
— Что — как?
— Относятся к тебе как?
— Да нормально, хорошо относятся.
— Ну, я в том смысле, что ты же ведь молодая женщина. Они боятся же их.
— Кто?
— Ну — они.
C чего взяла? И кто — они?
Мы встретились с ней вечером, в сияющей целлофановым блеском кофейне. Пили кофе, ели хрустящие сэндвичи. Модные разноцветные лампочки сидели в глазах, как иголки. Хорошо, что не постный день, отметила я про себя, — мне бы точно не удержаться.
Катька Хохлома изменилась несильно. Тот же ворох бус на шее — этакий индеец, вышедший на тропу войны. И настроена соответственно — решительно и грозно.
— Первым делом разгоню прежних сотрудников — нечего бездельничать в моем журнале!
Узнаю Катьку. Ох и достанется от нее ни в чем не повинной редакции. Со всех сдерет скальпы.
— Ну и чего ты — там, в монастыре-то?
— А что?
— Ой, а я тебе не рассказывала, как к Ивану Лаптину на семинар ездила?
— Что за семинар?
— По просветлению.
— Катя, — сказала я, понимая, что лучше бы помалкивать. — Это может быть опасно.
— Да у меня вообще там истерика один раз была! — воскликнула Хохломская, округлив глаза, и быстро прибавила: — Дурное выходит.
— Ой, смотри. Запудрят тебе мозги.
— Мне? Да ты что! Как мне можно запудрить мозги? У меня и мозгов-то нет.
Еще Катя говорила — она хочет «пойти пожить в монастырь». Любого ли туда принимают? Ну, отвечала я, не знаю, надо, наверное, посоветоваться с батюшкой, а вообще, кажется, да.
— Только не в Москве, конечно. Лучше где-нибудь на природе, — промурлыкала она, стуча лакированными ногтями по столу.
— На одном из Сейшельских островов, — в тон сказала я.
— Придется, конечно, рано вставать.
— Работать, ходить на службы, читать молитвы.
— Молитвы? Что, обязательно? Ну ладно, в принципе, я все могу делать.
— Исполнять все, что тебе скажут.
— Так уж и все! А если абсурдное что-нибудь?
— И еще придется отказаться от косметики.
— Разумеется.
— Вызывающей одежды.
— А мне рясу выдадут?
— Маникюра.
— Почему?
— Ну Катя!
— Ах, Мариш. Да ведь такие условности! Верующим вообще должно быть все равно, есть у меня маникюр или нет.
Катя принялась объяснять мне, что такое маникюр в жизни женщины. Да, особая статья. Если у женщины покрашены ногти — значит, ей хватает на них времени. И следовательно, она живет в довольстве и достатке. Или, наоборот, выкраивая минуты из дня, наносит лак не высыпаясь — ведь долгая процедура, весь уход, забота, сперва прозрачный слой, потом один или два — цветных, снова прозрачный. Для верности. Так надежнее. Будет дольше держаться.
